Тысяча вторая ночь - Франк Геллер

— Он говорит, что съест свою голову, если скажет тебе неправду, сказал я и прибавил, обращаясь к англичанину: — Знаешь или не знаешь, рассказывай! Ради кроткого милосердого Аллаха, рассказывай, иначе мы погибли!

4

Англичанин молчал, глядя на Башира, на меня, на Амину, чья голова никла, как чаша вечернего цветка, и на вооруженных. Он протер глаза и ущипнул себя за руку, словно желал убедиться в том, что он бодрствует. Наконец он заговорил. Вот его рассказ. Я перевел его Баширу фразу за фразой, но не слово в слово, как он того требовал, потому что речь англичанина была наперчена оскорблениями, как баранина пряностями. Язык его был хорошо подвешен, но жеребца красноречия он гонял по скаковому полю дерзости.

— Знай же, — так начал он, — сын кровожадной суки мясника (кажется, это самое подходящее здесь обращение?), знай же, что нас было трое друзей и что после долгой разлуки мы встретились в Риме, где у нас были странные приключения. (Знает ли он, что такое Рим? Должно быть, нет.) Во всяком случае, наши римские приключения были своеобразны. В них были замешаны итальянский маркиз, французский писатель, французский критик и английский сыщик. (Бьюсь об заклад, что он не знает, что такое маркиз, писатель, критик и сыщик. Переводи как знаешь, бородатый сводник.) Все четверо господ были тонкие штучки, особенно маркиз и сыщик, и я и друзья мои лишь помогли совершиться справедливости, когда упрятали их всех в тюрьму. Лучше не спрашивай, каким образом в тюрьму сажают сыщиков. К услугам нужны итальянские carabinieri, a остальное идет как по маслу. С этими молодцами можно прийти в Ватикан и арестовать папу. Задержание этих господ было необходимо, но не совсем правомерно. Мы сочли благоразумным повернуться к Риму спиной. Всегда нужно поворачиваться спиной, когда известны лицевые приметы. (Знаешь ты, балда, что такое приметы?) Когда в ближайшем будущем понадобятся твои — достаточно сфотографировать шакала в зоологическом саду. Да, наши приметы были слишком хорошо известны, особенно приметы одного из нас, незадолго до того проданные полиции вместе с его адресом за две тысячи пятьсот лир. (Столько ты никогда не получишь за твою мерзкую рожу!) Итак, мы были благодарны, что никто не провожал нас на вокзале в Риме, и надеялись, что позабудут устроить нам встречу в Неаполе.

Англичанин довел рассказ до этого места, когда Башир впервые поднял веер:

— Ты действительно переводишь то, что он говорит?

— Клянусь, что так!

— Однако он говорит о весьма отдаленных предметах. Я просил его рассказать, как он сюда попал, а он утомляет меня названиями незнакомой местности. Спроси его, когда он приступит к сути?

Я перевел это и кстати попросил англичанина не считаться с настроением Башира. Он обещал мне это и продолжал следующим образом:

— Но не следовало переоценивать значения встречи, которую готовили нам неаполитанские сыщики. В этом мы вскоре должны были убедиться. Несколько дней спустя я вышел погулять по городу, а друзья мои за покупками. Я остановился поглядеть, как к стене приклеивают чей-то прекрасный портрет; я заметил это сразу, и можешь мне поверить, старый язычник, что это был мой собственный портрет! Рядом приклеили изображение моих друзей. Остановившись, я посмотрел на себя. Сомнений не было: это я! Это значило, что в Неаполь доставлены наши приметы и что полиция нас разыскивает. Откинув голову, я любовался собой, как ватиканским ангелом Рафаэля (Господи, этому заскорузлому невежде я говорю о Рафаэле!). Кругом кучка неаполитанцев разделяла мое восхищение. Вдруг я почувствовал на груди моей что-то незнакомое и теплое — и немедленно узнал по описаниям неаполитанца! Бумажник мой набит был кредитками в тысячу лир. При задержании карабинерами итальянского маркиза мы позаимствовали изрядное количество лир, и большая часть этих денег была при мне. Друзья считали меня способным отстоять деньги в случае чего. Я стоял неподвижно, словно ничего не замечаю, но когда карманный вор завладел моим бумажником, я схватил его под локоть железной хваткой, полицейской хваткой. Я хотел кликнуть настоящего полицейского, но не кликнул. Мне помешали. Мне помешал карманщик. Он улыбнулся мне кротко, как упомянутый ангел Рафаэля. Он приложил палец к зубам и, не говоря ни слова, указал на стену: я вновь увидел себя. Вторично я проникся к себе восхищением и прочел свою биографию, сопровождаемую призывом ко всем честным гражданам содействовать моей поимке. Я не позвал полицию. Я отпустил руку карманщика и промолчал. Неаполитанский вор сунул в карман мой бумажник и обаятельно мне улыбнулся, и все его друзья, стоявшие вокруг, наблюдая, чтоб все шло по-хорошему, тоже обаятельно улыбнулись. То была сцена изысканной, старинной итальянской вежливости.

Вторично Башир поднял веер:

— Ты действительно переводишь то, что он говорит?

— Клянусь, что так.

— Ты спроси его, какое мне дело до всех этих глупостей и какое у них отношение к тому, что оп сюда забрался? Я перемолвился с англичанином:

— Он говорит, что история твоя и имеет ни малейшего отношения к тому, как ты сюда попал, Ты не мог бы сочинить на эту тему рассказ, такой же длинный, как у Амины?

— Легче мне съесть свою собственную голову, чем это сделать. Понятия не имею, как я сюда попал!

Я содрогнулся.

— Он говорит, — сказал я Баширу, — что все это необходимо, чтобы ты понял, для чего он сюда явился: иначе это останется неясным.

В знак согласия Башир нетерпеливо взмахнул веером:

— Хорошо, пусть говорит дальше.

Покосившись на вооруженных людей, англичанин продолжал:

— То, что со мной случилось, еще не все. Точь-в -точь то же самое произошло и с моими друзьями. В кармане у них вдруг начинала шарить чья-то рука, и, когда они пытались сопротивляться, их окружало кольцо неаполитанцев, вежливо, но твердо обращая их внимание на три фотографии, приклеенные к стене. Мы ускользнули от неаполитанских сыщиков для того, чтоб попасть в лапы несравненно более могущественной корпорации, а именно воров, составляющих большую часть населения симпатичного города Неаполя. Всюду за нами неотступно следовали друзья с прекрасной техникой пальцев. Они обобрали нас до нитки, отняли все, что мы считали своим, и теперь выслеживали нас, интересуясь, что мы предпримем. Таковы все итальянцы, любопытные и коварные, как дети. Никто из нас не знал, что предпринять. По всем вероятиям, мы бы подохли с голоду, если б нас не выручило провидение. Нас арестовали. Мы попались на глаза начальнику тайной полиции, и он опознал нас по нашим прекрасным портретам.

Он хлопнул меня по плечу, показал свой мандат и объявил, что мы арестованы. Если мы последуем за ним добровольно, он не будет звать на помощь. Мы пошли добровольно. Сопротивляться ведь было бесполезно.

Итак, мы были арестованы. Но обращались с нами неплохо, это я могу засвидетельствовать. Наоборот, к нам относились исключительно бережно. Начальник сыскной полиции ввел нас в свой личный кабинет и приказал оттуда выйти дежурным. Он прочел нам касавшийся нас рапорт. В этом рапорте упоминалось, что у маркиза в Риме мы перехватили триста тысяч лир, и это было правильно. Начальник неаполитанской сыскной полиции посмотрел на нас и сказал:

«Отчего бы нам не устроить ima combinazione?»

Мы не ответили, потому что сразу не поняли.

«Вы присвоили триста тысяч лир маркиза ди Браччиано. Если я отошлю вас в Рим, он получит свои деньги, а вам будет худо. При чем здесь останусь я? Что получу я в этом случае? (Он заглянул в рапорт.) Жалкие две тысячи лир за вашу поимку — и это все! В этом я не заинтересован. Что мне за радость упрятать вас в тюрьму? Ровно никакой!»

Он дружески протянул нам руку:

«Почему бы нам не пойти на ima combinazione? Вы отдаете мне четыре пятых, скажем, вашей… гм… наличности. Я отпускаю вас на все четыре стороны; сегодня же вечером вы уезжаете из Неаполя, и все в порядке. Согласны? Разве я плохо придумал?»

Наконец, мы его поняли (он был гуманней тебя, старый богоотступник, умерщвляющий мирных туристов за то, что они заблудились в темноте и попали в дамскую спальню). Но, увы, una combinazione была для нас недоступна, как горячо мы ее ни желали!

«Синьор, — сказал один из нас, — мы бы охотно пошли на сделку с вами, даже очень охотно, но, к сожалению, мы уже напоролись на деловых людей с несравненно менее гуманными методами, чем ваши. Неаполитанские карманщики опознали нас на улице и отобрали у нас все — до последнего сольдо! Фотографии наши расклеены на всех углах, и мы не могли протестовать!»

Жалко, что ты не слышал начальника неаполитанской сыскной полиции, старый богоотступник; это было действительно потрясающе! Неаполь поставляет миру лучших теноров, но он затмил их всех, вместе взятых, — и с какой легкостью! Какой голос! Он был слышен до самого Рима. Только обшарив нас от головы до пят, — что за рука! — в десять раз мягче и легче, чем у карманщиков, — только тогда он нам поверил. Он увял и рухнул в кресло, обводя нас черным как ночь взглядом.