Когда я был вожатым - Николай Богданов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У него уже была комсомольская путевка на учебу в военную академию. Но не пустили врачи. Ранения, контузии, болезни, накопленные в боях и походах, сыграли свою роль…
Что же теперь<p>— на покой? Э нет, «покой нам только снится». Мы люди непокоя. Мы всегда на действительной службе. Воспитывать новых бойцов революции<p>— вот наш командирский долг. С самой юности, с самого раннего детства<p>— вот наша цель, вожатый!
Не боевые уставы им вдалбливать, а боевые книжки для них писать, что, пожалуй, и поважней… А для того, чтобы не забывать, что готовит он тем самым боевое пополнение любимой Красной Армии, и ставит он на каждой страничке красноармейскую красную звездочку. И в его новой работе на благо Родины есть тайный, пока никому не раскрытый смысл.
Увлекательная мечта<p>— снова стать командиром. Командиром неисчислимых армий советской детворы, всадником, скачущим впереди…
И об этом узнал я в ту легендарную ночь.
…Гражданскую войну заканчивал он у границы далекой Монголии. Во главе сводного конного полка добивал последние банды белых. И вот там частенько монгольские всадники искали у них защиты и помощи от налетов белых. Прискачут, бывало, монгольские партизаны и спрашивают: «Нужно командира! Где ваш командир?»
А командир у них называется «Гайдар», по-ихнему<p>— «всадник, скачущий впереди». Ведь все они конники и испокон веков воевали в конном строю. И наши бойцы не раз, указывая на своего красного командира, говорили:
«Вот наш гайдар!»
И стало это вещее слово прозвищем. А что, если взять его вместо прежней фамилии?
Пишет книжку не просто писатель, а гайдар<p>— командир…
Но нельзя открыться сразу: неизвестно еще, признают ли его ребята своим командиром, ведь назначение это он сам себе дал…
Весь этот разговор для меня был еще волшебней и значительней, чем даже книга с таинственным названием «Р.В.С.»… И я дал слово<p>— тайны не разглашать.
А что касается нашего отзыва на книгу, который мы хотели написать в редакцию, будущий Гайдар сказал:
— Не нужно… Это важно было не для них, а для меня.
Стоит, старик, жить на свете, ей-богу, стоит, когда ты нужен людям. Вот этим «малым сим», которые спят блаженным сном и не ведают всего, что знаем мы. Не ведают всего, что им предстоит… И, если мы с тобой привьем им свою любовь и ненависть, свою мечту переделать этот мир к лучшему, мы недаром проживем на земле! Ради этого стоит жить на свете!
…Возможно, многое передано мной неточно, какие-то слова здесь не те, много времени прошло, и многие подробности не остались в памяти, могу лишь ручаться, что разговор наш в ту короткую летнюю ночь был в основе своей именно таковым.
Как мы играли в городки
На этом дело не кончилось<p>— наш гость так увлекся пионерами и пионерством, что забыл о Москве и о делах и включился в нашу жизнь, как в необыкновенную игру, в которую ребята как равного приняли взрослого человека. И оказалось, что в играх он настоящий изобретатель и заводила. Да еще какой!
Позвали его ребята купаться. И конечно, на самое глубокое место, туда, где омут. Чтобы похвалиться, какие они храбрецы.
— А вы не потонете ненароком? — говорит он, приглядываясь к опасному месту.
— Нет, что вы, Аркадий Петрович, мы здорово плавать умеем.
— Плавать каждая собачка умеет, дело не хитрое, а вот умеете ли вы тонуть?
— Тонуть? — озадачились ребята. — Как-то не пробовали.
— Вообще-то, по законам физики, человек тонуть и не должен, он легче воды. Но люди иногда все же тонут, особенно в раннем возрасте. Из-за паники, по неуменью…
Так вот, тонуть тоже надо умеючи.
Ребята даже раздеваться перестали, слушая такие слова.
— Знай и помни каждый: если случится тонуть, главное<p>— не пугаться. Иди до дна. Только не дыши, ты не рыба. Дошел до дна<p>— сожмись в комочек и крепко оттолкнись от него ногами. Выскочишь из воды, как пробка.
Но, высунувшись на поверхность, не ори: «Спасите, помогите, ой-ой, тону», — людей напугаешь и сам воды наглотаешься. Ты действуй хитрей, схвати глоток воздуха побольше и снова опускайся на дно. И опять отталкивайся. И так путешествуй туда-сюда, туда-сюда, а сам к берегу приглядывайся; который ближе, к тому и приталкивайся… Так в конце концов на берег и вылезешь. Понятно?
Ребята тут же затеяли новую игру «тонуть<p>— не утонуть». И так в ней наловчились, что вскоре чувствовали себя как рыбы в воде.
Пригласили ребята гостя поиграть и в нашу излюбленную игру<p>— городки. Поставили на кон известную городошную фигуру «бабушка в окошке», дали биту потяжелей. Пожалуйте, ваш почин.
Аркадий прицелился, трах… и мимо.
Смутились пионеры, неловко как-то, такой здоровый дяденька и промазал. Подают новую биту:
— Извините, Аркадий Петрович, вам бита, наверное, кривая попалась!
— Нет, ребята, — отвечает он, — не бита виновата, рука у меня дрогнула… И как ей не дрогнуть<p>— фигура-то на кону какая?
— Обыкновенная, «бабушка в окошке».
— Ну вот, сидит бабушка в окошке, отдохнуть желая, а я в нее палкой… Тут рука дрогнет.
— Так ведь это только фигура так называется<p>— бабушкой. Это же понарошке!
— Все равно и понарошке нехорошо на бабушек палками замахиваться. Я бабушек люблю. Вот если бы в окошке сидел кулак за самоваром. Чай попивал, бублики жевал, когда на него батрачата работали… Я бы не промахнулся.
Мальчишки рассмеялись. Тут же поставили новую фигуру, добавив один городок, и назвали «кулак за самоваром».
Аркадий хитро улыбнулся, прицелился, трах! Кулак и самовар разлетелись в разные стороны. Раскулачил!
Ребята в восторге принялись изобретать новые фигуры, переименовывать прежние. И так получилось вместо «змеи»<p>— «белый гад ползучий», вместо «конверта»<p>— «ультиматум Керзона». К старинному попу добавили цилиндр и назвали «буржуин толстопузый».
И как начали распечатывать и вышибать<p>— игра пошла веселей.
Довольный Аркадий только посмеивался.
Что и говорить<p>— сразу и навсегда он стал любимцем ребят.
Как мы нашли эмблемы и символы, и как возник «ПИЛ»
Разговорились о красочности и символике, необходимых пионерскому движению. О его эмблемах и символах.
Общее он принимал всё<p>— символику красного знамени, красного галстука с тремя концами, символизирующими дружбу трех поколений: коммунистов, комсомольцев и пионеров. Но считал, что у каждого отряда должно быть и что-то свое, ему присущее<p>— не только имя героя, которое носит отряд, но и свои эмблемы и символы. Даже у каждого звена что-то свое.
— Вот, например, зерно могучего дуба, — говорил он, держа на ладони желудь. — Дуб<p>— священное дерево наших предков<p>— славян. Символ силы и единения. Какое звено возьмет его себе?
«Спартак»! «Спартак»! В этом звене Котов, он самый сильный.
— А вот орех<p>— символ твердости… Русские могучую крепость однажды назвали «Орешек»… Попробуй разгрызи его<p>— сломаешь, враг, зубы… Мал, да хитер орешек…
— Так это звену «Либкнехта», там Игорь!
— А вот вишневая косточка с припаянной ножкой…
Вначале был белый цветок, затем вкусный красный плод, теперь это зерно, из которого подымется новая вишня…
Символ вишни был не совсем понятен, но его охотно приняло девичье звено «Красная Роза», по имени Розы Люксембург, пламенной революционерки.
— Чем хорошо, — говорил Аркадий, — не надо тратить лишних слов, объяснять, кто ты такой и за что стоишь.
Показал орех<p>— и каждый посвященный знает про тебя все! А кому не нужно знать<p>— тот пусть и не знает. И не всегда надо кичиться, носить знак на груди. Это в торжественных случаях… А так, всегда, лучше его хранить не на виду. — И он спрятал орех в карман Игорька.
— Как же могут ребята жить без игры в войну, — сказал он мне. — Эх, вожатый-увожатый! Если нет беляков<p>— рубайте крапиву. И пусть позеленеют деревянные сабли!
Крапивы в старом заброшенном парке была великая сила.
И однажды он затеял с ребятами такое крапивное побоище, что из парка доносились до меня пугающие вопли.
— Зачем же так кричать-то? — спросил я.
— А это обязательно<p>— на страх врагам, на радость себе. И, кроме того, очень грудную клетку расширяет.
Он был потен, весь в паутине и смоле. Показал, как ползать по-пластунски, скрытно подходить к противнику и быстро «сматываться». Лазил по зарослям, бегал и, налетев на острый сучок, отодрал подметку своего щегольского хромового сапога.
— Чепуха, — сказал он, рассматривая ущерб, — от мальчишек я узнал, что в деревне есть замечательный мастер сапожно-башмачной починки, бывший матрос.
Знакомство с этим матросом дало толчок еще одному увлекательному делу, которое мы назвали «ПИЛ».
