Молчание - Сюсаку Эндо

Я долго стоял неподвижно посреди улицы. Странное дело, я не чувствовал ни тревоги, ни страха. Только в голове неотвязно вертелся вопрос: что это значит?.. Что это значит?..

Я прошел поселок из конца в конец, стараясь ступать как можно тише. Повсюду бродили одичавшие кошки - и откуда их столько взялось? Они спокойно пробирались прямо у меня под ногами или, усевшись, следили за мной сверкавшими в темноте глазами. Измученный голодом и жаждой, я зашел в один дом в поисках пищи, но мне удалось найти лишь горшок с водой.

Здесь меня свалила накопившаяся за день усталость. Прислонившись к стене, я уснул стоя, как верблюд. Кошки бродили вокруг меня в поисках тухлой рыбы - я слышал это сквозь забытье. Иногда я открывал глаза - в дверном проеме виднелось черное, беззвездное небо.

От холодного утреннего воздуха я закашлялся. Небо посветлело, за поселком смутно виднелись горы. Оставаться здесь дальше было опасно. Я вышел на улицу. На дороге в беспорядке валялись чашки, миски, одежда.

Куда идти? Во всяком случае, решил я, чем идти вдоль берега, где меня могут заметить, лучше углубиться в горы. Должен же здесь быть еще какой-нибудь поселок, где тоже живут христиане, как жили всего месяц назад в этой деревне. Отыщу их, узнаю обо всем, что случилось, и тогда уж решу, как быть дальше... И опять я внезапно подумал: что сейчас с Гаррпе?

Я обошел один за другим все дома и в этом разгроме и беспорядке, таком, что некуда было ступить ноге, с трудом отыскал горстку сухого риса, завязал его в какую-то тряпицу и направился в горы.

Увязая во влажной от ночной росы земле, я стал взбираться по уступам полей-террас на ближайшую возвышенность. Эти тщательно обработанные и разделенные старыми каменными стенками поля - красноречивое свидетельство нищеты здешних христиан. Узкая полоска земли, окаймляющая побережье, не способна ни прокормить их самих, ни родить урожай, достаточный, чтобы уплатить подать. На полях, поросших чахлой пшеницей и просом, стоит вонь удобрений. Мухи, слетаясь на этот запах, лезли в лицо. На посветлевшем небе видны далекие силуэты островерхих горных вершин, похожих на острие мечей, на фоне мутно-белых облаков кружатся стаи ворон, оглашая хриплым карканьем всю округу...

Взобравшись на склон, я остановился и оглянулся на лежавший внизу поселок, где, как комья засохшей грязи, лепились одна к другой хижины, Прислонившись к дереву, я смотрел на клубившуюся в долине туманную дымку. Только море было прекрасным - оно сверкало игольчатым блеском в утренних лучах солнца. По его поверхности было разбросано множество маленьких островков. Волны, окаймленные белой пеной, разбивались о берег. По этому морю пролегал путь Кабраля, Валиньяно и других миссионеров; сам святой Ксавье проплывал мимо этих мест, направляясь в Хирадо. Можно не сомневаться, что и Глава всех миссий в Японии, Его Высокопреосвященство Торрес, тоже не раз бывал здесь. Но всюду их приветствовали и оберегали верующие, у них были пусть небольшие, но красивые, утопающие в цветах храмы. Им не было нужды прятаться и таиться, скитаясь в горах. Эта мысль отчего-то изрядно развеселила меня.

Небо было опять затянуто облаками, чувствовалось, что день будет душный и жаркий. Над головой, описывая круги, упорно кружилась стая ворон. Когда я останавливался, их мрачное, гнетущее душу карканье смолкало, когда же я снова принимался шагать, они неслись за мной следом. Иногда какая-нибудь ворона, усевшись поблизости на ветку, разглядывала меня, хлопая крыльями. Несколько раз я швырял камнем в этих проклятых птиц.

К полудню я добрался до подножия остроконечной горы. Я старался выбрать дорогу так, чтобы не терять из виду море, и все вглядывался в даль, надеясь увидеть на берегу какое-нибудь селение. По пасмурному небу медленно, как флотилия кораблей, плыли темные, набухшие дождем тучи. Я опустился на траву и принялся за жалкую трапезу - сухой рис и огурец, на который я случайно набрел в поле. Сочная зелень немного подкрепила и освежила меня. По травянистой лужайке проносился ветер. Я закрыл глаза и вдруг уловил запах гари. Я встал.

Да, то был след костра. Кто-то недавно проходил здесь и жег костер. Я погрузил пальцы в золу - угли еще хранили слабое тепло.

Я долго колебался: вернуться или идти дальше? Всего лишь день я блуждал в одиночестве, не встретив ни единой живой души, по безлюдному поселку и горам, но, как видно, совсем пал духом. Лишь бы встретить живую душу - все равно кого... Я разрывался между желанием догнать неизвестного и сознанием опасности, которой чревата такая встреча. Соблазн оказался велик. Ведь сам Христос не мог выдержать такого искуса, он спустился с горы в поисках человеческого общения... - говорил я себе.

Куда направился сидевший у костра человек, сообразить было не трудно. Дорога здесь одна. Несомненно, он брел по склону в направлении, обратному тому, откуда шел я. Взглянув на небо, я увидел белое солнце, сверкавшее среди мутных облаков; с хриплым карканьем взлетела стая ворон.

Я ускорил шаги, озираясь по сторонам. Среди высокой травы возвышались дубы, камфарные деревья, иногда похожие на человеческие фигуры,- и я испуганно останавливался. К тому же зловещее карканье гнавшихся за мной ворон рождало в душе какое-то тягостное предчувствие. Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, я на ходу старался определить вид встречавшихся мне деревьев. Я с детства любил науку о растениях, так что, очутившись в Японии, мог узнать многие породы. Железное дерево, гранат... Иные растения Господь даровал любой стране, но здесь встречались совсем незнакомые мне кусты и деревья.

К полудню небо очистилось. В лужах отражались голубое небо и маленькие белые облачка.

Я опустился на корточки, чтобы ополоснуть вспотевшую шею, и размешал рукой эти облака. Облака исчезли, и на их месте появилось отражение измученного мужского лица. Почему именно в такие минуты я представляю себе Его лик? На протяжении многих веков бесчисленные художники рисовали Распятого на кресте, и, хотя никто из них никогда не видел Его, они вкладывали в свои творения извечные человеческие мечты, изображая Его прекрасным, святым. А из лужи на меня смотрело безобразное, грязное, заросшее бородой лицо загнанного человека, до неузнаваемости искаженное усталостью и тревогой. Замечали ли вы, что в такие минуты человека часто охватывает безудержный смех? Нагнувшись над водой, я растягивал губы, таращил глаза, корчил дурацкие рожи, как слабоумный. (Почему я делал такие глупости? Такие глупости!)

В лесу среди тишины глухо, надтреснутыми голосами застрекотали цикады. Солнце уже потускнело, небо снова заволокли тучи. Тени стали длиннее, и я уж потерял надежду догнать человека, разжегшего костер.

Я снова зашагал, бормоча вспомнившиеся мне строки Писания. «Всходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои. Все реки текут в море, но море не переполняется... Все вещи в труде... что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться...»17

Я вспомнил вдруг шум прибоя, к которому мы с Гаррпе прислушивались ночами, этот мрачный шум волн, похожий на барабанный бой, доносившийся в темноте. Всю ночь бездумно, бессмысленно накатывали и отступали назад эти волны. Они равнодушно омывали мертвые тела Итидзо и Мокити и, поглотив их, по-прежнему шумели так же бесстрастно. Господь тоже молчал, как это море. Он безмолвствует до сих пор.

Нет, я не прав... Чтобы прогнать эти мысли, я тряхнул головой. Если Бога не существует, разве смог бы человек вынести это жуткое равнодушие, это жестокое бесчувствие моря?

И все же - что, если?.. «О, конечно, всего лишь «если»... - прошептал вкрадчивый голос. - Если бы вдруг оказалось, что Бога нет...»

То была страшная мысль. Какой трагикомедией оказалась бы тогда вся моя жизнь. А смерть Итидзо и Мокити!.. А подвиг миссионеров, пересекавших моря и океаны, тративших годы, чтобы добраться до этой земли... И я сам, блуждающий сейчас в этих горах, - какими нелепыми выглядели бы все мои поступки.

К горлу подступил комок. Борясь с тошнотой, я срывал и ожесточенно жевал траву. Конечно, я знал, что сомнение - самый великий грех. Но почему Всевышний молчит? Этого я не мог постичь. Господь спас праведника из пламени, пожравшего пять городов... Но и сейчас, когда над опустошенной землей еще клубится дым пожарищ, а на деревьях висят плоды, которым так и не суждено созреть, Он мог бы сказать хоть слово. Но Он молчит.

Я почти скатился со склона, потом опять замедлил шаги, но страшные эти мысли всплыли в моем сознании, как пузыри на воде. Мне было жутко. Чего стоит тогда вся моя жизнь?

На щеку упала дождевая капля. Я взглянул на небо. Черная туча огромной пятерней медленно накрывала мутное небо. Капли падали все чаще, и вот уже над всей равниной повисла завеса водяных струй, похожих на струны огромной арфы. Мимо пронеслась в поисках убежища стайка маленьких птичек. Капли барабанили по листьям дуба, под которым я укрылся, стуча, как камушки по крыше. Мои жалкие лохмотья промокли насквозь. Верхушки деревьев качались в серебряных струях дождя, словно водоросли. И вдруг среди качающейся листвы я заметил покосившуюся хижину. Наверное, это местные крестьяне соорудили ее для дровосеков.