Этнополитика - Владимир Шапалов

Исторически первой из них была концепция культурной ассимиляции. Она возникла во Франции еще в период Великой французской революции и выражалась в лозунге: «Одна страна, один язык, один народ», что предполагало, разумеется, не уничтожение различных этнических общностей, проживающих в стране, а их культурную ассимиляцию в условиях равенства гражданских прав.

Ассимиляция предполагает, что этнические меньшинства и иммигранты утрачивают собственные этнические черты в процессе урбанизации и модернизации, межэтнических браков, аккультурации (т. е. включения в иную культуру) и других процессов взаимоуподобления между взаимодействующими этноспецифическими группами. Понятно, что ассимиляционные процессы отличаются многообразным характером темпов и форм и поэтому их оценка не может быть однозначной. В науке четко различаются понятия «естественная» и «насильственная» ассимиляции. Естественной культурной ассимиляцией в целом была американская модель «плавильного тигля». Человек мог быть итальянским католиком, германским протестантом, малороссийским иудеем, но прежде всего он был американцем. Это значило, что он признавал американские институты и разделял американские ценности.

Иммигрантские группы населения США осваивали гражданские нормы на основе не только единого английского языка, но и совокупных норм культуры, так называемого «белого протестантского большинства». Да и в большинстве других западных стран преобладающей стала модель культурной ассимиляции (Швейцарская конфедерация с ее тремя государственными языками была, скорее, исключением из правил).

Такого рода этнические ассимиляционные процессы происходят, как правило, безболезненно, не ведя к заметным этническим конфликтам.

Насильственная ассимиляция связывается с целенаправленной политикой государства на поглощение, уменьшение функциональной роли других этносов. В реальной жизни бывает, однако, трудно провести линию размежевания между естественной и насильственной ассимиляциями.

Однако со временем все разновидности ассимиляционной концепции доказали свою ограниченность. Во-первых, даже в демократических государствах ассимиляция не носила сугубо добровольного характера и была плодом, в той или иной мере, целенаправленных усилий властей, что дает основания современным либеральным мыслителям оценивать подобную политику как насильственную – «культурный империализм в отношении других этнических групп» [1, с. 79]. Во-вторых, ассимиляция далеко не всегда приводила к желаемому результату, и зачастую локальные культуры или культуры мигрантских сообществ, которые, казалось бы, слились с доминирующим большинством той или иной страны, вновь воспроизводились в некоторых случаях как оппозиция его неизбежного давления.

Однако уже со второй половины XX в. культурная ассимиляция стала все более негативно восприниматься вначале элитарными слоями, а затем и западным общественным мнением, которое тогда не умело отличить насильственную ассимиляцию от добровольной гражданской интеграции. Кроме того, интеграция тогда была еще непоследовательной и неполной, например, в США она ограничивалась расовой сегрегацией. Эти ограничения должны были быть сняты, однако вместо совершенствования интеграционной политики ее просто отбросили. Такое часто бывало в истории.

Такая позиция нашла свое выражение и в документах международных организаций, например, в Программе развития ООН (UNDP). В ее докладе 2004 г., посвященном культурным компонентам развития человечества, отмечается: «Если XX век что-то и доказал, так это то, что попытки ликвидировать или просто вытеснить культурные группы вызывают их упорное сопротивление. Признание же существования культурной самобытности, наоборот, приводит к разрядке постоянной напряженности» [2]. Так или иначе, в современном мире большинство развитых государств и немалая часть развивающихся стран отказалась от концепции культурной ассимиляции. Пожалуй, лишь Франция проводит уникальную этническую политику «культурного централизма» в противоположность политике культурного федерализма или культурного многообразия в других странах ЕС и США. Там не признается существование этнических общностей: есть только граждане и в этом смысле все они – французы. Поэтому Франция – единственная из стран ЕС, не подписавшая Рамочную конвенцию Совета Европы «О защите национальных меньшинств», как, впрочем, и другие международные документы по этой проблеме.

В большинстве демократических стран на смену доктрине культурной ассимиляции пришла идея и практика поощрения культурного многообразия, получившая название мультикулътурализм.

Мультикультурализм до сих пор является одним из наиболее расплывчатых терминов политического лексикона, означающим лишь то, что в него вкладывает каждый говорящий. Защитники мультикультурализма рассматривают его как характеристику современного общества, представленного многообразием культур, и как сугубо культурологический принцип, заключающийся в том, что люди разной этничности, религии, расы должны научиться жить бок о бок друг с другом, не отказываясь от своего культурного своеобразия, должны жить в рамках единого государства.

Пожалуй, раньше других – в 1950 г. – она нашла косвенное отражение в Конституции Индии, где была сделана попытка соединения норм западной демократии с признанием культурного многообразия страны. Однако первой страной, в которой в 1971 г. доктрина мультикультурализма была провозглашена официально, стала Канада. Изначально принципы мультикультурализма в Канаде были ориентированы на собственные северные народности и вечно угрожающий отделением Квебек. Возможно, это и сохранило франкофонскую провинцию в составе Канады – ей предоставили достаточную свободу, чтобы желание остаться в федерации перевесило готовность выйти из нее. Впоследствии – с ростом иммигрантского потока – принцип поддержки культурного многообразия был распространен и на прибывающих в страну. Кроме того, мультикультурализм помог смягчить поляризацию канадского общества и по этнорелигиозному принципу.

Вслед за Канадой в 1973 г. такую же политику стала проводить Австралия, чтобы уйти от расистского образа «белой страны». Красочное представление с участием австралийских аборигенов на открытии Олимпийских игр в Сиднее стало новой визитной карточкой многокультурной Австралии. В 1975 г. ее примеру последовала Швеция. Постепенно в той или иной форме мультикультурализм вошел в политическую практику Великобритании и ряда других стран Запада, а с начала 1980-х гг. его принципы вошли в политическую практику большинства стран Запада и стали нормой, своего рода кредо для международных организаций.

Данная концепция широко представлена в политической практике США, поощряющей мультикультурное образование. Кроме того, базовая для Америки доктрина «политической корректности» (political correctness) провозглашает, что эта страна «выступает за большую терпимость к человеческому многообразию [1, с. 78].

Почти четыре десятилетия наблюдения за последствиями внедрения в жизнь этой политической доктрины дают основания для вывода о том, что она, решая одни проблемы, например, обеспечивая привыкание людей к неизбежному и растущему в современном мире культурному разнообразию, порождает другие, усиливая межобщинный раскол общества и провоцируя межгрупповые конфликты.

Во многих странах мира возникли замкнутые моноэтнические, монорелигиозные или монорасовые кварталы и учебные заведения. В студенческих столовых возникают столы «только для черных». Появляются «азиатские» общежития или дискотеки для «цветных», вход в которые «белым» практически заказан. В 2002 г. имам небольшого французского города Рубо посчитал недопустимым въезд в этот населенный пункт Мартины Обри, известнейшей политической персоны – мэра города Лилля, бывшего министра труда, впоследствии лидера Социалистической партии и кандидата в президенты Франции. Имам назвал свой городок «мусульманской территорией», на которую распространяется «харам», т. е. запрет для посещения женщины-христианки. Это пример часто встречающейся и парадоксальной ситуации – мультикультурализм на уровне страны оборачивается жесткой сегрегацией на локальном уровне.

Такие же превращения происходят и с иными ценностями, которые в 1970-е гг. лежали в основе самой идеи мультикультурализма. Эта политика, по замыслу ее архитекторов, должна была защищать гуманизм, свободу культурного самовыражения и демократию.

В замкнутых исламских кварталах Берлина, Лондона или Парижа молодежь имеет значительно меньшие возможности социализации и адаптации, чем их сверстники, живущие вне добровольных гетто. Уже поэтому невольники общин заведомо не конкурентоспособны на общем уровне страны. К началу 2000-х гг. в Берлине лишь каждый двенадцатый турецкий школьник сдавал экзамены за полный курс средней школы, тогда как из числа немецких школьников такие экзамены сдавал каждый третий выпускник. Понятно, что и безработица затрагивает молодых турок в значительно большей степени, чем немцев. В 2006 г. 47 % турчанок в возрасте до 25 лет и 23 % молодых турок являлись безработными и жили за счет социальных пособий. При этом сама возможность получения пособий почти без ограничений по времени не стимулирует иммигрантов к интеграции в принимающее сообщество. Более того, социологические исследования показывают, что турецкая молодежь в Германии демонстрирует меньшее стремление к интеграции, чем турки старшего поколения.