Рейдовый батальон - Николай Прокудин

Два дня рота «парилась» наверху, а батальон шарахался впустую по долине.

Мы сидели, лежали, спали, ели, пили. Все время пили замечательный чай. Чай, какого я в жизни никогда ранее не пробовал, больше не доводилось и впоследствии.

Шарики чая в кипятке раскрывались как цветочки и становились ароматными, душистыми. Чай был зеленым, я, правда, к такому чаю привык еще в Туркмении. Это было прекрасно!

Утром на третьи сутки двинулись в дорогу и мы. Батальон ждал роту в большом кишлаке. Все было вытряхнуто из домов на улочки: мука, рис, барахло, лавки, циновки. Я подобрал старинный радиоприемник, английский. Ему лет сорок, а может, и больше. Раритет. А тут в глуши он все работал и работал, люди его слушали. Единственная связь с цивилизацией. Сам ведь не знаю уже неделю, что в мире происходит. Как прошел последний футбольный тур? Выиграл ли «Спартак» у киевлян?

Я поставил приемник на край дувала и пошел по улице. За спиной раздалась автоматная стрельба. Это Дубино пустил очередь в приемник.

— Зачем, сержант?

— Пусть не слушают «духовскую» пропаганду.

— Они дикари, но и ты далеко от них не ушел. С пальмы ты не спускался, потому что в Бульбении они не растут, но на елке или ты, или твои близкие предки жили совсем недавно.

— Предки это хто?

— Ты все равно не поймешь. Не забивай голову. Иди дальше, сержант. Минометчики поймали двух лошадей и погрузили на них минометы,

Хитрецы. Переход, судя по расстоянию на карте, предстоял долгий. По хребту вверх, затем спуск в ущелье, подъем еще на хребет, марш по гребню и вновь спуск уже в долину, и наконец, бросок к технике по пересохшему руслу реки. Идти километров пятнадцать. Хорошо хоть сухой паек съели, все легче перемещаться. Разведчики и управление полка двинулись в горы, наша рота опять шла в замыкании. Бойцы грелись у костра, в который бросали корзины, циновки. В нем горело что-то подозрительно знакомое. Я подошел поближе и увидел свой немецкий пуховый спальник. Ротный мне, как не ходившему раньше по горам, выделил «ординарца» из взвода (Корнилова) для заботы обо мне. О ротном заботился медик Степан. Вот этот заботливый «ординарец» и сжигал мой драгоценный спальник.

— Ты что делаешь, гад? — заорал я.

— Чтоб «духам» не достался. Я его выбросил, — глядя мне в глаза, ответил глупо ухмылявшийся солдат.

— А с чего он «духам» бы достался-то?

— Да у него же замок сломался, я вам новый трофейный взял. А этот белый — тяжелый, и спать в нем жарко. А зеленый — легкий, новый, — принялся нахваливать спальник «ординарец» — узбек.

— Вот черт! Ну, подсунул второй взвод дегенерата! Легкий, новый! А зимой, что я буду делать в этом легком поролоновом? Он белый, потому что зимний!

Солдат глуповато хмыкнул, закосил глазом в сторону и принялся бочком-бочком линять к костру. Спальник трещал и вонял гусиным пухом. Хорошо горел. Пропал подарок моего предшественника. Вот черт! (Больше я себе никогда «ординарцев» не брал.)

Ротный направился ко мне, посмотрел в костер, заматерился, плюнул в огонь и, похлопав успокаивающе по плечу, отошел в сторону, командуя:

— Подъем! Начать движение. Первый взвод идет первый, затем пулеметчики, в конце второй и третий. Ник, берешь Дубино и Степана и в замыкании. Не отставайте! За нами никого, и «духи» наверняка будут наблюдать за отходом. Вперед, не отставать!

Взводный Голубев по примеру минометчиков загрузил на другого коня станок от пулемета. Рота по узкой тропинке двигалась все выше и выше и достигла середины этого серпантина, вьющегося к вершине. В этот момент почти с самого гребня сорвалась лошадь с минометом, кувыркаясь и ударяясь о камни и уступы, затем полетела в пропасть.

Комбат заорал на все ущелье и принялся крыть всех матом. Командир батареи Вася Степушкин, маленький, худенький, светловолосый капитан, как-то съежился и вжал голову в плечи. Получив нагоняй, он принялся организовывать экспедицию по подъему минометов. Это после того как два миномета просвистели до самого дна ущелья, впереди трупа животного.

Догнали нас солдаты с минометами уже на самой вершине. Гимнастерки от пота побелели и стали как корка.

Пришлось разгрузить свою лошадь и Голубеву. Нелегко было тянуть все тяжелое вооружение минометчикам и пулеметчикам.

На привале Подорожник перестроил порядок движения. Теперь тылы уходили первыми, затем вторая и третья роты. Мы шли последними.

Замыкал движение разведвзвод. Сам Василий Иванович отходил с нашей ротой. «Решил приобщиться к нашему подвигу, поближе к «героям»», — пошутил ротный. Наконец после всех спусков и подъемов вышли на высокогорное плато. Тут размещалась кошара с овцами и низенькое строение из камня, почти нора, обложенная каменным забором. У входа в «нору» жалась женщина с грудным ребенком, рядом ползали еще пара ребятишек. У забора стоял высокий голубоглазый, чернобородый пуштун и что-то восторженно говорил, приветствовал, предлагая лепешки. Я и ротный взяли одну и разломили пополам, пожали ему руку и пошли дальше.

Абориген погладил руки комбата, помахал солдатам и что-то все горланил вслед. Едва мы скрылись за холмом, как раздался выстрел, и тут же послышался истеричный, дикий женский крик, полный ужаса.

Комбат развернулся и вместе с Айзенбергом побежал назад.

Кавун остановил роту, и мы заняли оборону. Маты Подорожника были слышны даже нам.

Минут через десять появились разведчики, которых подгонял наш Чапай. Не покладая рук, Подорожник весь путь бил кулаком по голове и пинал ногами какого-то разведчика. Как выяснилось, это был Тарчук. Перед рейдом доукомплектовали разведвзвод, и он, как бывший спецназовец, попросился к ним, а мы не возражали. Кавун с радостью преподнес этот «подарок», а старший лейтенант Пыж не ведал, что это «данайский дар».

— Сволочь! Убийца! Мерзавец! — ревел комбат. — Ты зачем человека убил?!

— Не человека, а «духа», — пытался что-то мямлить в оправдание солдат, вытирая кровь с разбитых губ и носа.

— Кто приказал стрелять в человека?

— Никто! Мы, отходя, всегда пастухов убивали! Они все на «духов» работают!

— Здесь тебе не спецназ. Это армейский батальон, и ты, гнида, служишь в доблестном первом батальоне. Мразь! Убийца!

Солдат стоял и молчал, затравленно глядя исподлобья. Он был заметно испуган и не ожидал такого поворота событий.

— Негодяй! Этот мужик меня лепешкой угостил, руку жал. А ты его, как собаку, просто так, мимоходом застрелил! А там ребятишек трое. Теперь с голоду умрут.

Убить человека просто так, ради удовольствия — это выше моего понимания. В голове не укладывается, откуда взялся этот выродок. Ведь простой деревенский парень. А за месяц из озорства или еще, черт знает, зачем, как мух, застрелил двух человек. Изувер какой-то!

— Дать миномет уроду, пусть трубу тащит! Автомат забрать, гранаты тоже. Нагрузить минами мешок, пусть корячится. Сволочь!

Комбат кипел, усы от негодования дрожали, он готов был сам застрелить этого мерзавца.

— Такому все равно в кого стрелять. Застрелит и ребенка, и беременную женщину. Нравится, наверное, война.

Переход длился только один день, а казалось, целую вечность, да еще двигаться приходилось под раскаленным солнцем. Хорошо, что броня зашла в сухое русло и встретила нас. В колонне ночью произошла катастрофа: в пропасть улетел БТР с командиром танкового батальона. Погибли два офицера и два солдата, трое было ранено. Кошмар!

Потом был двухсуточный марш. Еда на броне, костерки, разведенные у гусениц в колее. Пыль, пыль, пыль…

Колонна ползла со скоростью черепахи. Техника растянулась на многие километры. Мы уходили из района почти последними. Цепочка машин петляла и ползла как гигантская змея. Правда, эта змея громыхала и пылила колесами и траками.

Ротный подозвал меня перекусить. Техника стояла, не заглушая моторов, впереди что-то застряло.

— Какая мощь! Что скажешь, «замполь»? — спросил ротный.

— Да, впечатляет!

— Впечатляет… Вот смотри: тут собраны несколько бригад материального обеспечения, бригада РЭБ, полк связи, артиллерийский полк, артиллерийская бригада, батальоны связи, и еще черт знает что. Штабы, штабы, штабы. Сплошные кунги и будки на колесах. А в горы идут четыре «кастрированных» батальона. Мы в боях по отношению к «духам» всегда в меньшинстве. Одна надежда, что если прижмут, вызвать авиацию или артиллерию на себя, может, повезет и свои не зацепят.

— У меня из головы не выходит убитый афганец. Если мы тут убиваем просто так, то какую тогда интернациональную помощь оказываем? Этот пастух всю ночь не выходит у меня из головы. Так и стоит передо мной: руки жмет, лепешку сует. Глаза добрые. Рядом баба с детьми.

— Ну, этого ты видел глаза в глаза, а представь: прилетели вертолеты или авиация, бросили бомбы, пустили «нурсы» — и привет кишлаку вместе с детьми, стариками, ханумками. «Духи» или не «духи» — никто не разбирается. Посмотри, сколько вокруг развалин, тут жили до нас люди, взгляни, у каждого кишлака, за каждым домом свежие могилы, а за пять лет их, наверное, около миллиона.