1968 (май 2008) - журнал Русская жизнь

Мы тогда совершенно не понимали, что единственное средство спасти Россию - это сейчас же старое все уничтожить, уничтожить привилегии дворянства. И высшие политические деятели этого не понимали. Я уже в Париже был в большой дружбе с Маклаковым, об этом с ним говорил, и с Переверзевым. Никто не понимал - ни Керенский, ни Маклаков, ни Милюков. Каждый думал, что он сможет удержать.

Когда было отречение Государя, это был общий такой восторг всего населения, всех слоев. Все целовались на улице. Моя мать, старая больная женщина, в феврале 17-го года вышла на мороз, на балкон, без пальто, нашла где-то красную тряпку и в восторге ее повесила на балкон. Старая полуграмотная еврейка уже так была заражена этим настроением освобождения от рабства, от безалаберности, от бесхозяйственности, от убожества этой власти.

А потом увидели, что беспорядки продолжаются, энтузиазм немножко спал, и когда в октябре был большевистский переворот, мы думали, что это временно. Люди думали, что дальше Петрограда это не пойдет, и уезжали в Москву. Когда это пришло в Москву, ехали в Киев. В Киеве это было царство радости: мы здесь организуемся и зададим этим босякам, которые там, в Москве, в Кремле устроились. Тем более что приезжали люди и рассказывали, какие у них беспорядки, какая ходит красная армия с палками и охотничьими ружьями, без всякой формы. С фронта ужасные сведения приходили: солдаты бросали фронт, приезжали к себе в деревни без всякого разрешения на крышах, на чем угодно, чтобы забрать землю, что сосед не забрал.

А в феврале 18-го года большевики во главе с подполковником Муравьевым начали наступать на Киев. Защита города продолжалась 15 дней. Потом начался обстрел Киева артиллерийскими батареями, которые они установили по ту сторону Днепра. На улицах тоже часто шла перестрелка. Мы жили на горе над Днепром, и снаряды шли прямо в наш квартал, все окна у нас были выбиты. Чтобы не мерзнуть, мы их матрасами закрывали.

И как раз в такой момент, когда невозможно выйти на улицу, жена начинает рожать. Все прятались в погреба, а куда я ее понесу в погреб? Я поехал за доктором, а он боится выйти из дому. Мы с тестем его буквально силой посадили на извозчика и привезли к нам домой.

В соседний дом попал снаряд, дом загорелся. Потом снаряд попал в нашу кухню. Так под обстрелом и родилась старшая дочка.

Когда большевики вошли в город, к отцу в 10 вечера пришел офицер-большевик с двенадцатью матросами требовать ключи от магазина, от фабрик и от всех касс. Они велели старшему приказчику открыть мастерскую и магазин, открывали кассы, и когда он видел, что она полная, забирали себе ключи. Потом большевик велел запереть помещение и прийти к нему в штаб на следующее утро. Это был поручик Ремнев.

Собственно, штаба там не было, а было большое помещение, солдаты ходили с пулеметными лентами, курили, дрались, приносили с собой награбленные вещи, которые они между собой делили, тут же рассказывали, кого ликвидировали. Это была какая-то банда, которая хвасталась своими подвигами. В тот день, когда большевики вошли, они расстреляли 3 тысячи мужчин - всех, кого они приняли за белых офицеров. На улице через каждые 10-15 шагов мы видели трупы.

Отцовское дело считалось вторым ювелирным делом во всей России, первым был Фаберже. Отец мне говорит, что старший брат был в штабе, и они требуют полмиллиона рублей. Это были тогда огромнейшие деньги.

А в это время ко мне домой приходит банда из шести человек искать оружие. Они ничего не могли найти, потому что оно у меня в погребе было замуровано. Я их сначала повел в комнату жены. «Ну, показывай, что у тебя есть, - говорит главный». Я его веду в свой кабинет. «Вот, - говорю, - письменный стол. - Если бы у меня был револьвер, где бы я его прятал?» Открываю ящик - полный ящик патронов. Я оружие спрятал, а патроны забыл. Тут он поднял крик: «Ну, знаешь, это мы пойдем в штаб выяснять!» А это значит - вывести на улицу и за углом расстрелять. Я говорю, что если мы в штаб пойдем, когда еще мы все это выясним, у вас же там много дел, давайте раньше закусим. Тогда с продовольствием было очень трудно, а у меня, как у человека предусмотрительного, всегда был запас. И на счастье была бутылка коньяка. Я свою тещу попросил, чтобы на стол поставили все, что в доме есть. Принес бутылку. «Вот вы, товарищи, закусите, а потом пойдем вместе». Сели за стол. А там, на окне, стояла минеральная вода. «А вот это что у тебя там, что ты прячешь? - Это вода. - Да ну, рассказывай, какая же вода, когда в бутылках и с пробками. Давай сюда». Это были «Ессентуки». Он говорит: «Ишь, Ванька, вон посмотри, буржуйская вода какая!»

Вот так вот я их хорошо угостил, с ними сговорился, и они меня оставили в покое и еще дали записку. Он мне говорит: «Я сам студент, я в Сибири гнил. Я тебе напишу записку, тебя никто не тронет». И написал: «Обуск изделан. Низя трогать». И подарил мне свой револьвер.

А в это время подполковник Муравьев выпустил приказ, что будет обложение города, будут комитеты представителей разных деятелей - коммерческих, банковских, которые разложат сумму в 15 миллионов рублей на каждую корпорацию. И он дает на это 10 дней сроку. Я вечером являюсь к Ремневу. «Где деньги? - Где же набрать такую сумму? - Так вы там сложитесь, наберите. А если немножко не хватит, так ничего».

Я уже понимаю и говорю: «Сколько я смогу собрать, я принесу, но вы мне, конечно, дадите расписку, что вы уже получили, чтобы нам не нужно было вносить по приказу генерала Муравьева». Нет, - говорит, - это не нужно, это совершенно другое.

Восемь дней я к нему ходил и сторговался на 25 тысяч. Я ему сказал, что он может прийти в магазин, там я ему деньги дам, и он может выбрать себе подстаканник, для жены колечко…Это ему очень понравилось. «Вы мне дайте ключи, чтобы я вас там мог встретить».

Он мне поверил, отдал все ключи. Естественно, до того, как они там появились, мы все ценности из магазина убрали. Он пришел, крестик себе, крестик жене, несмотря на то, что коммунист, подстаканник, брошечку… А потом говорит: «Так, вы знаете, иногда хочется покурить. Вот бы портсигарчик какой-нибудь хороший».

Что он ни просил - все ему дали. Набрал он товара мелкого и получил 25 тысяч. На этом все успокоилось.

Через неделю Муравьев его расстрелял. А потом самого Муравьева тоже расстреляли, потому что выяснилось, что он это не с нами одними проделал. Но другие дали почти все, что он просил.

Вообще, грабежи были организованы в феноменальных размерах. Днем объявлялось, что все грабежи будут строго наказаны, сейчас же звонить в полицию при малейших попытках, а ночью вооруженные солдаты в буквальном смысле врывались в дома, делали обыски, насиловали женщин.

Мы решили уехать из Киева в Одессу. При этом хотели как-то спасти имущество, думая, что в наше отсутствие начнутся грабежи. На вокзале было страшное воровство. У людей выхватывали чемоданы из рук. С нами ехала художница Александра Экстер. Ее муж зашил большую сумму денег в подкладку пальто на спине. И когда он оказался в купе, то заметил, что у него на спине дырка. Кто-то разрезал ножом сукно без всяких церемоний. Он это только в вагоне заметил.

В Одессу мы приехали большой семьей - мой брат, жена, ее сестра, теща, - все старались удрать. В Одессе был губернатор, администрация функционировала, как и раньше, а французы занимались администрацией военного характера.

Они там организовали интернациональную комиссию по снабжению южной России, и я там был еще с одним переводчиком. И наша роль заключалась не только в том, чтобы переводить, но и встречаться с российскими властями по разным вопросам.

Из Одессы мы уехали с французскими войсками в апреле 1919 года на французском транспорте «Корковадо», забранном как военный трофей у турков. Можете себе представить, в каком виде был этот пароход. Там не было ни одной тарелки, вилки, простыни, перины. Это был совершенно голый скелет, движущийся по воде. Мы должны были ехать в трюме, где были 4 железные койки. И еды никакой. Тоже надо было об этом подумать.

В Константинополе мы болтались целый месяц. Через военный штаб я телеграфировал своему брату, который жил в Париже и был доктором. Еще через пару недель мы получили визы и отправились на пароходе прямо в Париж. И приехали сюда 6 мая 1919 года.

Публикация Ив. Толстого

* ДУМЫ *

Мария Пахмутова, Василий Жарков

Год смерти Гагарина

Инерция и взрыв

С журналистской точки зрения главное в событиях 1968 года, пожалуй, заключается в том, что происходили они уже в век телевидения и массовых коммуникаций. Именно в это время человечество начинает жить информационной нормой, формируемой лентами мировых агентств. Так что, для начала, пожалуй, стоит перечислить примерные заголовки тогдашних топовых новостей, будивших обывателей в Америке, Европе, России. Как говорится, события одной строкой.