1968 (май 2008) - журнал Русская жизнь

Только ветер с Востока доносит весть о новой силе. Новой или хорошо забытой старой? Сама эпоха европейской модернизации, начавшаяся во время и во многом благодаря упадку Азии, похоже, завершается новым ренессансом Востока. В этом апогей модерна 1968-го снова выглядит символично: именно тогда в Европе впервые начинается массовая мода на Восток. Буддизм, маоизм, начало исламизации черной Африки и афроамериканского населения США - все это родом из конца 60-х. И терроризм - как технология, блестяще заимствованная с Запада сначала борцами за «свободную Палестину», а затем воинствующим исламизмом в целом. Кто знает, как будет выглядеть 1968 год в трактовке аятолл.

Михаил Харитонов

Не досталось им даже по пуле

Тошно быть молодежью

I.

Марк, Дария и старик, живущий в лачуге, перекрашивают самолет. Теперь «Лилли-7» выглядит точь-в-точь как самолеты в луна-парках, даже, пожалуй, еще более легкомысленно. На крыльях намалеваны огромные женские груди, на одном боку - гигантский мужской член, на другом - бомба. Все это украшено к тому же цветами и лозунгами против власти денег, против войны, за «свободную любовь» и тому подобное.

Микельанджело Антониони. Забриски-Пойнт. Киносценарий.

О шестьдесят восьмом годе «и всем таком» я прочел довольно рано - в советских еще книжках. Да, выходили книжки, помню их названия, обложки, интонации авторов. Тексты напоминали трехслойные бутерброды: сквозь официозное неприятие «немарксистского левачества», да еще и со всякими выкрутасами типа вышеобозначенного, у советских подцензурных сочинителей прорывалось горячее сочувствие к смачно оттягивающимся студентам, которые в Париже баррикадировались, а в Штатах вместе с неграми швыряли бутылки с коктейлем Молотова в полицию, по всей Европе буянили, и повсюду и везде сношались во все дыры. Но сквозь симпатию, опять же, прорывалось очень нутряное - это вам там, на Елисейских ваших полях, хорошо безобразничать, машины поджигать и цитатами из Мао стены расписывать. Пользуетесь, поганцы этакие, добротою буржуазной демократии, Воркуты с Колымой на вас нет. Проще говоря - «ребята с жиру бесятся».

Примерно так понимал дело и я. Понятно же, что на Западе людям дали дофига всяких благ и свобод, накормили от пуза и разрешили все что могли, вот у них крыша и поехала, как у той старухи из сказки, которой уж и избу дали, и боярыней сделали, а она, старая кошелка, захотела стать владычицей морскою, и чтобы демократическое буржуазное государство было у нее на посылках. К счастью, оно оказалось добрым, и вместо того, чтобы посадить бунташников в корыто, оно им оставило и избу, и даже боярство. То есть не свернуло свободы и блага, а даже досыпало с горкой. Нате то и то, только не свинячьте.

Впоследствии, когда перевели оригинальные сочинения того времени, ощущение крайней, свинской неблагодарности только усилилось. Ощущение было, что все это писали спьяну. Все эти Кон-Бендиты, Маркузе, примкнувшие Сартры и прочая, прости Господи, сволота, не вызывала ничего, кроме отвращения. Ясно ж было, что поганцы просто мутили хороших честных ребят, которым надо бы на свою власть молиться и молиться, за их счастливое несоветское детство. Нет же, Мао поганым зачитывались, уродцы. В колхоз бы их разок, гнилую картошку поперебирать, враз поумнели б.

Это с одной стороны. А с другой - все-таки было в этом что-то симпатичное. В конце концов, ребята и в самом деле славно оттянулись.

II.

Запрещено запрещать!

Будьте реалистами - требуйте невозможного!

Из лозунгов 1968 года

Для начала расковыряем все, что можно расковырять. Дьявол живет, как обычно, в малогабаритных щелях между словами и в трещинах понятий. Поэтому, если мы хотим мыслить ясно и отчетливо (а я, например, хочу), придется потратить время на ковыряние в словах. Извините, если кому нудно.

Что такое бунт?

Отвлечемся от романтики, как позитивной (громовые речи ораторов, камни Бастилии, гром выстрелов, окровавленная косынка на штыке и т. д.), так и негативной (горящие дворцы, изнасилованные солдатней прекрасные принцессы, нечистоты на алтарях и т. п.) Вся такая шняга имеет место быть во время любого сколько-нибудь значительного беспорядка, это вопрос не стиля, а масштаба - например, во время войны.

Возьмем бунт в его самом что ни на есть зародыше. Что мы имеем в виду, когда говорим, что тот или иной человек «взбунтовался»?

Да, в общем, ничего особенного. «Взбунтовался» - это значит всего лишь «перестал выполнять приказы». В этом смысле бунт может быть очень тихим и абсолютно неромантичным. Заключенный садится в угол, обхватывает голову руками, на распоряжения не реагирует. Это бунт, да. «За такое бьют».

То же самое касается и бунтов коллективных. Если большое количество людей перестали слушаться, то есть выполнять распоряжения - это бунт.

Заметим, речь идет именно о распоряжениях, приказах, прямых и недвусмысленных «тебе говорю». Неисполнение законов, игнорирование правил, в том числе и демонстративное - это не бунт. Это может быть чем угодно - начиная от «просто жизни, которая не укладывается в рамки», до сознательного саботажа. Но бунт начинается там, где начинается неподчинение именно приказам. Кстати, один из самых распространенных поводов для бунта - это ситуация, когда чьи-то приказы противоречат законам, обычаям, принятым нормам и так далее. «Да какое право ты имеешь мне это приказывать!» - с этих слов начиналось множество бунтов, в том числе выливающихся в полномасштабные революции.

Совсем отдельная тема - восстание. Опять-таки: это слово имеет точное значение. Восстание - это нападение на тех, кто отдает приказы или пытается заставить их выполнять. Как правило, на служителей порядка. Необязательно это полиция. Пышное и грозное выражение «сын на отца восстал» обычно означает, что сынуля дал папаше по морде (за что-то, может, даже и за дело). Здесь папаша понимается как «источник порядка», потому как «все-таки отец». Но вообще-то восстание - это когда бьют полицейских. Если бьют просто прохожих (а также негров, детей, велосипедистов, и так далее), это не восстание, а так называемые беспорядки. Которые довольно часто перерастают в восстание, но все-таки это разные вещи. Кстати, восстания часто начинались с того, что служители порядка нападают на мирных людей - скажем, на демонстрацию или митинг. После чего «начинается».

Если посмотреть на события шестьдесят восьмого года, то это был бунт, переросший в восстание. Причем если вторая часть была вполне понятной - полицейские, что называется, нарвались, - то с первой все было очень неясно.

Потому что неясно главное - против чего, собственно, бунтовали. От чего их, собственно, так повело? «Тошнота» - ну так чем тошнило-то, какой дурной травы они съели?

Самое интересное, что это было, в общем-то, не вполне ясно и самим бунтовщикам. Лозунги недовольных студентов были откровенно дурацкими. Книжки, которые они читали и на которые ссылались, были написаны, может быть, неглупыми людьми (тот же Маркузе был совсем даже не дураком), но ничего особенно крамольного в себе не содержали. «Левизна» и «марксизм», доходящий до одурения (сейчас стыдно читать, что тогда несли некоторые товарищи, ныне почтенные члены всяких истеблишментов), были, откровенно говоря, фуфлыжничеством чистой воды. Никто из скороспелых поклонников Мао и Троцкого не эмигрировал в Китай, в Советский Союз или хотя бы на романтическую Кубу. Нет, даже мысли такой не возникало. Все предпочитали бунтовать в приличных бытовых условиях (о, как мы их понимаем, правда? - я вот очень понимаю).

Таким же фуфлом и подставой были «борьба с расизмом», «радикальный феминизм», «экологическая озабоченность», «восстание против корпораций» и прочие скучные, в общем-то, темы, которые выдвигали явно от балды, «чтобы иметь повод». Люди, пережившие перестройку, очень хорошо помнят, как тот же прием использовали «народные фронты» в советских республиках, где людей сначала выводили на улицу под предлогом борьбы с атомной станцией или со строительством метро, а потом уж начиналось «настоящее». В шестьдесят восьмом до «настоящего» не дошло (почему - увидим позже), но туфтовость всей социальной тематики была очевидна еще тогда. Мякина - она и есть мякина.

Несколько больше правды было в темах «сексуальной революции» и свободы нравов. Бомбу и красную звезду на стенах университетов рисовали, в общем-то, исключительно ради того, чтобы подразнить обывателей, а вот член - это было серьезнее, жизненнее. Молодым всегда хочется трахаться, чего уж там. Но опять же: именно в это славное время происходил отнюдь не зажим яиц, а, наоборот, либерализация морали. Взрослой, добавим, морали. Именно в это время пошло массовое распространение контрацептивов разного свойства, основные венерические болезни были успешно загнаны в социальное гетто, а СПИД еще не завезли. Взрослые тети и дяди открывали для себя возможности неограниченного промискуитета и тонкие радости девиаций и отнюдь не препятствовали молодежи, - ну разве что ждали от нее соблюдения какого-то минимума чисто внешних приличий, да и то не особо на этом настаивали. Разумеется, идеологи (если их можно так назвать) молодежных выступлений всячески подчеркивали, что воюют с репрессивной моралью - но, как уже было сказано выше, и это было тоже враньем.