Схватка - Михаил Голденков

Но и обходной маневр увязших по пояс в сугробах пехотинцев оказался полным провалом. Пехоту обстреляла из картечницы со стороны леса засада Беловой. Картечь валила людей десятками…

— Добре, — Елена в своей волчьей шапке-маске выглядывала из-за телеги, обращаясь к Винценту Плевако, — пока что все идет как надо. Никто не погиб. Стоим и не отходим. Нельзя их в Оршу впускать. Нельзя и в Барань пускать тоже. Но если все же прорвутся, то скажи Алесю Сичко, чтобы гнал коня в Оршу и уводил оттуда и из Барани людей. Хованский там всех порежет, все пожгет, как в Дубровне и Горках.

— Откуда знаешь, что пожгет? — спрашивал Винцент.

— Не спрашивай. Просто знаю, — отвечала Елена…

— Ничего, — говорил сам себе Хованский, — гранаты, бросаемые в таком изобилии, у них скоро закончатся. Тогда и возьмем их…

Невдомек московскому воеводе было, что партизаны сами умели готовить гранаты из подручных средств. Лишь бы порох был. Поэтому, когда еще три атаки пехоты вновь захлебнулись в частых разрывах бомб, Хованский не на шутку перепугался:

— Да у них там, что? Мастерская своя, что ли?

Уже почти триста человек убитыми и раненными потерял Хованский, но ждать сложа руки подхода артиллерии не желал. Вновь велел стрельцам и мордовской пехоте идти вперед. И вновь залпы партизанских мушкетов, выстрелы из-за стволов деревьев картечницы, разрывы смертоносных гранат превращали дорогу в серую кашу из земли и снега…

— Отлично! — радовался Плевако, когда от очередного залпа мушкетов московиты попадали, дрогнули и вновь ретировались.

— Отлично… — Елена бросила на Винцента укоризненный взгляд. — Еще один такой залп и патроны у нас закончатся. Надо пробраться вперед и снять берендейки с убитых москалей!

Три молодых хлопца, пригибаясь к развороченной земле дороги, пробрались к убитым пехотинцам и стрельцам, которых не успели утащить с собой московиты, и стали срезать с их берендеек зарядцы, отстегивать пороховницы.

— Смотрите, — вдруг вскрикнул один из юношей, — пушки! Они тащят пушки!

Партизаны подняли головы. Москвиты подкатывали и разворачивали орудия. Наконец-то к Хованскому подошла артиллерия… Пушки открыли огонь по укреплениям повстанцев. Ядра прошибали телеги, разносили их в щепки, ранили и убивали людей… Вновь, пригибаясь и осторожничая пошла вперед московская пехота, стреляя на ходу.

— Огня! — кричала Елена.

Но стрелять уже мало кто мог. Люди в большинстве лежали кто мертвыми, кто сжимал раненную руку, кому ядром оторвало пол ноги…

— Вот и для нас наступил день Громниц, — Белова бросила взгляд на лежащего в крови деда Яся. Он уже не дышал.

Лишь несколько человек приложилось к мушкетам и вновь открыли огонь.

Белова сама вскинула длинную пищаль, прицелилась, спустила курок. Бах! Ее окутал белый пороховой дым. Рухнул, как подкошенный, стрелец. Елена схватила второй мушкет, уже заряженный, из которого не мог стрелять с перебитыми пальцами какой-то партизан. Бах! Второй московитский пехотинец упал. Елена всегда стреляла предельно точно. Но враг тем не менее приближался. Медленно, осторожно, но упорно шли ратники Хованского, все ближе и ближе подходя к позиции отряда Багрова.

— Алесь! Сичко! — крикнула Елена. — Гони в отряд! Уводите людей!

Сичко кивнул и через несколько секунд скрылся за деревьями.

Бах! Бах! — слышалось со стороны осиновой рощи. Это по наступающим московитам почти в одиночестве вела огонь лишь картечница, что когда-то смастерил и поставил на сани Кмитич. Эта легкая пушка стреляла с угла из-за деревьев прямо по дороге. Именно от нее пригибались и ложились на снег стрельцы и рейтары. В сторону картечницы уже стреляли пушки Хованского, но партизанские артиллеристы все еще огрызались, надежно спрятавшись за стволами голых осин, а то и быстро перекатывая сани с пушкой на новое место. Но что могла поделать одна легкая пушка, против несколько сотен идущих в атаку людей?

— Все уходим! — кричала Елена, видя, что их оборона уже сломлена, а пехота врага находится ближе расстояния пистолетного выстрела. Уже можно было разобрать бородатые оскаленные лица вражеских ратников.

— Лена! Уходим! Не стой здесь! — тащил Белову за рукав Плевако.

Елена оглянулась, партизаны, неся на себе раненных, с трудом покидали разбитые укрепления, скрываясь между деревьев. Осмелевшие московские ратники, выпрямившись во весь рост, бежали с обнаженными кривыми саблями. Елена выхватила из-за толстого пояса два заряженных пистолета и с обоих рук одновременно выстрелила перед собой. Сразу два неприятельских ратника, вскрикнув, рухнули на землю, сраженные меткой Беловой-Багровой. Еще один припал испуганно к земле. Другой вскинул легкий иноземный мушкет, целясь прямо в Елену. До нее было не более десяти шагов.

— Берегись! — бросился Плевако, прикрывая Елену своим телом. Выстрел! Плевако вздрогнул и упал к ногам Беловой.

— Суки! — Елена выхватила саблю. Она тут же громко вскрикнула, волчья шапка слетела с ее головы, словно ветром сдутая. Схватившись за окровавленную голову, Елена осела на землю, но и стрелявший московит уже корчился в предсмертных судорогах: в него с шагов двадцати пальнула картечница. Партизаны-пушкари выскочили из своей лесной засады и вели огонь почти в упор по дороге. Наступавшие ратники Хованского испуганно попятились под свистом убийственной картечи. Двое партизан на лыжах шустро подхватили Елену, положили ее на сани, с которых столкнули ствол пушки, и быстро покатили на лыжах между сосен в глубь леса. Кто-то склонился над Плевако, но убедившись, что тому уже ничем помочь нельзя также бросился вслед за двумя своими товарищами. Последний убегающий с позиции партизан бросил зажженный факел в воз, все еще наполовину заполненный круглыми глиняными гранатами.

— Они ушли! — кричали Хованскому его офицеры.

— Вижу! — опустил тот подзорную трубу. — Догнать! Перебить всех!

Но пока первые стрельцы достигли брошенных укреплений, раздался оглушительный взрыв, своим грохотом и дымом поглотивший и стрельцов и брошенные разбитые телеги. Все содрогнулись и попадали на землю, иные бросились назад, побросав рушницы и пищали. Хованский аж присел.

Он не скоро пришел в себя, с удивлением глядя на клубы дыма и языки пламени на месте, где только что оборонялись его враги. Преследовать было уже бесполезно. День Громниц подходил к концу, и никто не мог сказать были ли на зимнем небе всполохи в этот уходящий день. Грома и молний хватило на земле…

Глава 8

«ХОВАНСКИЙ ИДЕТ»

На Купаловскую ночь Кмитич со старшим братом вновь искали заветную папарать-кветку.

— Вон там! — восклицал брат, и Кмитич поспешил за мелькающей во тьме спиной Миколы. Вот он подходит к кусту, который светится изнутри, словно там собрались светлячки, раздвигает траву. На земле лежит лист. А на нем лишь одно слово — Хованский…

— Просыпайтесь, пан полковник! Вам срочная депеша! — тряс за плечо Кмитича ротмистр Сорока.

Кмитич вскочил, оглядываясь по сторонам.

— Который час?

— Час ночи, пан Кмитич, — Сорока протягивал ему письмо, — очень срочно. Только что курьер от ваших партизан доставил. Коня загнал, хлопец. Так спешил!

Кмитич быстро распаковал пакет и прочитал лаконичные слова: «Хованский идет к Орше. Дубровенский тракт. Будем биться». И подпись — «Багров». Рука явно Елены.

— Черт! — Кмитич вскочил с ложа и стал спешно одеваться. Через пять минут он уже настойчиво заставлял адъютанта Паца разбудить гетмана.

— Что? Москали объявились? — с недовольным видом показалась заспанная физиономия Паца.

— Хованский объявился! Под Оршей! — Кмитич протянул гетману письмо от Елены. — Вот, мне партизаны весточку прислали. А это значит, что гореть нашим городам Витебского воеводства снова. Надо на север двигать. Да побыстрее, утром!

— Не кипятись, полковник, — Пац любовно расчесал ладонью свои пышные усы, — ишь, какой ты быстрый! Это отвлекающий маневр царя, чтобы разъединить нас. Хованский специально там появился с малой силой, чтобы мы думали, что царь на Витебск идет. А на самом деле самые главные дела здесь происходят!

— Нет, — протестовал Кмитич, — плохо вы, пане, Хованского знаете. Это хищник! Он пока не отомстит за поражения, не успокоится! Я с ним лично разговаривал. Он мне мстит. Городу моему, земле моей мстит! Он опасен, пан гетман!

И как бы не хотел Пац идти на север, Кмитич уговорил его дать несколько хоругвий, чтобы встретить Хованского «по чести».

— Ладно, — согласился Пац, — одной тысячи тебе, думаю, хватит.

— Ой, мало будет, пан гетман! Дай хотя бы две тысячи с половиной! Три — самое то!

— У меня, сам видишь, не орда московская! Людей по пальцам пересчитать можно!..