Алоха из ада (ЛП) - Кадри Ричард

— А. Должно быть, ещё одни отвергнутые Богом. Пожалуйста, входите.

Травен встаёт из-за длинного стола, заваленного книгами. На самом деле, это один из тех складных столов для переговоров, которые можно встретить в общественных центрах. Не знаю, готовится ли он к работе или к распродаже церковной выпечки.

Когда мы входим, Травен протягивает руку. Он слегка улыбается, словно хочет быть дружелюбным, но у него уже давно не было причин для этого, и он пытается вспомнить, как заставить работать своё лицо.

— Я Лиам Травен. Рад с вами познакомиться. Джулия много мне рассказывала о вас. — Он поворачивается к Кэнди. — Ну, о двоих из вас.

Она снимает свои очки и лучезарно улыбается ему.

— Я Кэнди, телохранитель мистера Старка.

Травен ухмыляется ей. На этот раз у него получается лучше.

— Очень рад с вами познакомиться.

Он отходит в сторону, чтобы мы могли пройти дальше.

Квартирка маленькая, но опрятная, и светлее, чем я ожидал. Тот, кто нарезал это место, установил пару больших панорамных окон с видом на Калифорнийский университет. Повсюду книги, свитки, сложенные листки пергамента, мистические рукописные книги и рассыпающиеся справочники. Даже несколько псевдонаучных книг и учебников по физике, испещрённых маркерами и облепленных стикерами. Вдоль стен книжные полки из кирпичей и досок, и ещё больше книг на полу. Видок направляется прямо к ним и начинает разглядывать стопки.

— Я владел многими из них много лет назад. Не здесь. Мне пришлось бросить свою библиотеку, когда я покинул Францию. Я уже сотню лет не видел некоторые из этих текстов.

Он опускается на колено и поднимает с пола манускрипт в переплёте. Тот такой старый и потрёпанный, что кажется, будто кто-то сшил сушёные листья и нахлобучил на них обложку. Видок осторожно открывает её, листает несколько страниц и поворачивается к Травену.

— Это старинная гностическая «Пистис Софии»[54]?

Травен кивает и подходит к Видоку.

— Вот она где. Я искал её. Спасибо. И да, это «Пистис».

— Я думал, в мире осталось только четыре-пять экземпляров её.

Травен осторожно берёт книгу и кладёт на высокую полку рядом с другими заплесневелыми названиями.

— Их больше, если знать, где искать.

— Возможно, теперь на одну меньше, когда ты не тянешь лямку на Папу. Держу пари, это не было прощальным подарком, — говорю я.

Травен смотрит на рукопись, а затем на меня.

— Мы совершаем опрометчивые поступки в поспешные моменты. Иногда позже сожалеем о них. Но не всегда.

— Господь помогает тем, кто помогает себе сам, — говорит Кэнди.

— Особенно тем, кого не ловят. Не волнуйтесь, Отец. У нас нет проблем с опрометчивостью. Первое, что я сделал, когда вернулся в этот мир, это отобрал у одного парня одежду и наличные. Он ударил первым, а я недавно очнулся на куче горящего мусора, так что решил, что Господь поймёт, если я помогу себе кое с чем насущным.

Отцу Травену за пятьдесят, но пепельный цвет лица делает его старше. У него низкий и усталый голос, но глаза большие и любопытные. Его лицо покрыто морщинами и глубокими бороздами от долгих лет занятия тем, чем он не хотел заниматься, но всё равно делал, так как считал, что это необходимо. Это лицо солдата, а не священника. И есть кое-что ещё. Он определённо не из Саб Роза — я бы понял это сразу, как только коснулся его руки — но я чувствую исходящие от него волны худу. Что-то странное и древнее. Я не знаю, что это, но оно мощное. Держу пари, он даже не знает об этом. А ещё, я думаю, что он умирает. Я чую, что это может быть ранняя стадия рака.

— Самые удачливые из нас могут заключить ту же сделку, что и Дисмас. Дисмас был одним из распятых рядом с Христом разбойников. Когда он молил прощения, Христос сказал: «Сегодня ты будешь со мной в раю».

Кэнди и Видок бродят по комнате. Я всё ещё стою, как и Травен, который сохраняет защитную позу возле своего стола. Ему нравится видеть людей, но он ценит свою приватность. Мне знакомо это чувство.

— Я тоже знаю предсмертную историю. Слышали когда-нибудь о парне по имени Вольтер? Видок рассказывал мне о нём. Полагаю, он знаменитость. На смертном одре священник говорит ему: «Отрекаешься ли ты от Сатаны и его путей?».

— И Вольтер отвечает: «Дорогой мой, сейчас не время наживать врагов», — заканчивает Травен. — Это была популярная шутка в семинарии.

Вдоль стен висят картины в рамках, изображающие древних богов и богинь. Египетских. Вавилонских. Индуистских. Ацтекских. Какие-то медузо-пауки, которых я прежде не видел. Кэнди наслаждается ими так же, как Видок наслаждается книгами.

— Это самая круть, — говорит она.

— Рад, что они тебе нравятся, — откликается Травен. — На некоторых из них изображены самые древние боги мира. Мы даже не знаем имена их всех.

Ангел в моей голове болтает без умолку с тех пор, как мы сюда вошли. Он хочет выбраться из моей черепушки и поноситься туда-сюда. Это место для него как Диснейленд. Я уже собираюсь воткнуть ему кляп, когда он указывает на то, чего я не заметил. Я сканирую стены, чтобы убедиться, что он прав. Среди всех этих книг и древних богов нет ни единого распятия. Даже чёток нет. Отец либо давным-давно утратил веру, либо в самом деле затаил обиду.

— Не желаете кофе или горячего шоколада? Боюсь, это всё, что у меня есть. У меня не так уж много гостей.

— Нет, спасибо, — отвечает Видок, продолжая рыться в книжных полках Травена.

— Не нужно, отец, — говорит Кэнди.

Он не упомянул скотч, но я чувствую слабый запах, когда он говорит. Недостаточно, чтобы заметил обычный человек. Наверное, нам всем нужно что-то, чтобы расслабиться, когда нас вышвыривают из единственной жизни, которую мы знаем.

— Я больше не священник, так что не нужно звать меня «Отец». Лиам вполне сойдёт.

— Спасибо, Лиам, — говорит Кэнди.

— Я буду придерживаться «Отец», — говорю я. — Слышал, что каждый раз, когда называешь отлучённого от церкви священника «Отец», у ангела выскакивает геморрой. Чем именно вы занимаетесь?

Он в задумчивости сжимает руки.

— Проще говоря, я перевожу старые тексты. Некоторые известные. Некоторые неизвестные. В зависимости от того, кто спрашивает, я палеограф, историк-лингвист или палеолингвист. Не все из них приятные термины.

— Вы читаете старинные книги.

— Не обычные книги. Некоторые из этих текстов не читали более тысячи лет. Они написаны на языках, которых больше не существует. Иногда на таких языках, которые никто даже не узнаёт. Это моя специализация.

Он со счастливым видом смотрит на меня. Это ли не проявление греха гордыни?

— Как, чёрт возьми, тебе это удаётся?

— У меня дар к языкам.

Травен замечает, что я смотрю на книгу у него на столе, делает вид, что кладёт ручку обратно в держатель, и закрывает книгу, стараясь, чтобы это движение выглядело естественным. На обложке вырезан какой-то символ, и она забрызгана ржаво-красными пятнами, напоминающими кровь. Травен берёт другую книгу и кладёт поверх забрызганной.

Я сажусь на стоящий у стены деревянный стул с прямой спинкой. Самая неудобная вещь, на которой я когда-либо сидел. Теперь я знаю, что чувствовал Иисус. У меня начинает неметь задница. Травен садится в своё рабочее кресло и сцепляет свои большие руки.

Он старается не смотреть на то, как мы втроём вторгаемся в его святая святых. Его сердце бешено стучит. Ему интересно, во что он ввязался. Но мы сейчас здесь, а ему больше не нужно бежать ни в церковь, ни куда-нибудь ещё. Он отпускает эмоции, и его сердцебиение успокаивается.

— Ты до этого сказал: «Когда я вернулся в этот мир». Ты действительно тот самый? Человек, который попал в ад и вернулся обратно? Тот, кто смог спасти жизнь Сатане, когда тот пришёл сюда?

— Бог платил жалование тебе. Люцифер платил мне. Назовём это преданность бренду.

— Ты нефилим. Я не знал, что кто-то из вас остался.

— Я номер один в списке Господа топ-сорок Мерзостей. И насколько мне известно, я здесь единственный.