Казаки в Абиссинии - Петр Краснов

В «Hotel des Arcades» для начальника миссии, офицеров и врачей были отведены комнаты во втором этаже, конвой поместился на галерее внизу, имея один пост у денежного ящика на верхней галерее и один на берегу моря, у сложенного там имущества. Жара была не-особенно сильная, не более 30® R. на солнце. Голубое небо млело над заливом. По заливу скользили шлюпки с большими косыми парусами, мерный прилив тихо надвигался по рыхлому илистому дну.

Обойти Джибути можно в полчаса, изучить несколько труднее. Европейская часть города начинается от старого мола, где на небольшом возвышении стоит белое здание с широкой крышей, как и все здешние дома без стекол в громадных окнах, с верандой кругом. Дом этот выстроен из кирпича сырца на известке и оштукатурен известкой же. Кругом дома деревянная решетка, а за решеткой — четыре молодые финиковые пальмы — это дворец губернатора. Шагах в двухстах от дворца начинается город. Уже издали, доминируя над белыми домами с плоскими крышами и широкими арками веранд, видна черная вывеска нашего отеля. Напротив приютился «Hotel de Paris», еще далее «Hotel de France», затем два, три дома французских комиссионеров, «gouvernement», вмещающая в себя и почту, гостиный двор, сильно напоминающий своими белеными арками ряды какой-нибудь станицы или малороссийского местечка, затем хаты сомалийской деревни из камыша и ветвей, окруженные таким же забором, вот и все Джибути. Дальше к северу, верстах в трех от города, на мысу, отделяющем Таджурский залив от Индийского океана, стоят громадные склады «Messageries», сараи железной дороги, станция ее, каменный, неоконченный еще док, словом, порт — порта — Марабу. Железная дорога протянута версты на три от Марабу. От больших ее рельсов проложены маленькие деконвилевские, по которым перетягивают ручной тягой платформы от одного мола к другому и по проектированному полотну железной дороги верст на пять вглубь страны к Харару.

Все дома однотипной постройки, принаровленные к жаркому климату. Каждый дом состоит из большого арочного футляра, окруженного широким каменным тротуаром. В середине находится собственно дом, с рядом комнат без окон, но с дверьми в обе веранды. Дверные отверстия занавешены гардинами из камыша и бус; кроме того имеют тонкие двустворчатые двери Жители домов мало работают в комнатах, предпочитая быть на дворе, на веранде и даже на улице. Зайдите в любой из трех отелей днем, или ночью, загляните в две, три «brasseries», рассеянные по площади, — внутри никого. За то на веранде вы всегда увидите человек пять, шесть французов, в легких чи-чун-човых «педжамах», пьющих пиво, или лимонад, или едящих сочный консерв ананаса. Ночью прямо на улице близ домов стоят столики и при свете стеариновых свечей маленькие компании играют в карты. В раскрытые настежь двери комнат видишь постель и на ней весьма легко одетого субъекта, читающего газету, или просто мечтающего со взором, устремленным в глубокую даль неба на мелкие яркие звезды.

Убийственная скука царит кругом в городе, вечно залитом почти отвесными лучами солнца. Придет и уйдет прилив, обнажив черное дно, покрытое бездной маленьких крабов с красной клешней, раками отшельниками в их богатых раковинах, налетят на эту добычу серые кулики и белые цапли, снова наступит море, затопив серый ил с разнообразным населением, а также безоблачно небо, также душен и тепел раскаленный воздух. Смотришь вдаль, а даль колеблется — то идут переливы воздуха. Быстро восходит солнце, затопит оно лучами белые стены каменных домов и серые огорожи сомалей и висит, жаркое, часов до 6-ти. В 6 часов также быстро темнеет. Словно из мешка по темно-синему небу насыпаются звезды, а жара все та же. Раскаленный песок согревает землю. Под утро соберутся на небе облака, составят завесу стыдливому солнцу, но подымается оно и опять голубое небо чисто и мерцают и переливают в знойном воздухе синеватые дали. На этой почве кроме верблюжьей травки с мясистыми листочками ничего не растет. Посадить финики, бананы, гранаты, — можно, но тогда нужно рыть арыки, проводить воду, нужно работать, а работать не принято. Да и к чему все это — когда грязное полотенце вполне достаточный костюм для мужчины, два, три банана, грязная лепешка из дурры — пища и круглая хижина из хвороста, обвязанного веревками, кров воинственного сомаля. Водить караваны, бродить по пустыне, ища добычи, не разбирая какой, будет ли то леопард, крадущийся за антилопой, стадо козлов диг-дигов, пучок сухой мимозы на топливо или, наконец, одинокий европеец с ружьем — его ремесло. За поясом у него торчит большой кривой нож, в руке легкое копье с плоским острием, которым он поражает на 60 шагов, и так идет он маленькими шайками из оазиса в оазис, пробираясь по унылым пескам Сомалийской пустыни. Они находятся под протекторатом французов, но и Таджурский султан им страшен. За «бакшиш «он ведет караван, распевая свою песню, где все вскрикивают «бура-ма-бурум руси ой нига де тальха гуйю», за «бакшиш «служит в полиции. Как слуга, он честен и аккуратен. Раскидайте свой чемодан в гостинице он соберет его снова и ни одна вещь не пропадет у него. Дома у него осел, да бык с горбом, да жена с ребенком, которого она таскает сзади на полотенце.

Сомалийские женщины более одеты нежели мужчины. Их ноги закрыты длинной пестрой тряпкой, наподобие малороссийской плахты, грудь прикрыта чем-то вроде рубашки и, конечно, более ничего. По виду они сильно напоминают наших чухонок, но только выкрашенных в темную краску.

В Джибути их живет около 5.000. Цифра колеблется постоянно в зависимости от прихода и ухода караванов. To и дело по дороге подходят сомали, отдают в караулке свою пику и нож и исчезают в городе, а потом снова идут назад, получая при выходе вооружение.

Днем на площади перед управлением разбит базар. Желтые, как песок верблюды, песок желтый, как верблюды, тростник, верблюжьи седла, дурра и пучки мимозы для топлива — вот чем торгуют на нем. Иногда принесут леопардовую шкуру, повесят ее у входа, потолчется около нее толпа черных и висит она до тех пор, пока какой нибудь европеец не купит ее, заплатив 10 франков.

Джибути только передаточный пункт между Абиссинией и Красным морем: это окно в Африку, которое прорубают французы, окно еще не обработанное, без рамы, без стекол с одним грязным переплетом из драни: так то и полагается окну в Сомалийской пустыне.

Тихо идет дело в этом зное. Агент «Messageries», обвеваемый «панка» сидит и пишет отчеты в конторе, черные люди толпятся и ходят из угла в угол и с места на место, не то с делом не то без дела, Наступает темная ночь, на столиках у «brasseries" горят свечи, гарсоны в «педжамах «и без оных, сверкая лишь своим темным телом, разносят ананас и лимонад, где нибудь хлопает бутылка с симпатичной надписью «Veuve Cliquot», слышен французский говор — вечеринка идет часов до 10-ти — 11-ти, кое-где еще работают на пристани, пользуясь приливом, а затем го-род погружается в мертвый сон. Спят французские инженеры, спят комиссионеры, спят арабы-солдаты у «gouvernement de protectorat», спят сомали в своих хатах; темная ночь сверкает бриллиантами своих звезд. море немолчно шумит, да дико-неустанно кричат ослы и мулы, фыркают верблюды, и с окраины пустыни несется протяжный вой шакала или гиены.

10-го (22-го) ноября, понедельник. После вчерашней: тяжелой работы по перегрузке багажа сегодня у нас отдых.

Я брожу по желтым пескам улицы, смотрю как, француз в пробковой шляпе с широчайшими полями кирпич за кирпичом складывает стену дома, а араб ему помогает, выхожу по рельсам Деконвилевской дороги к берегу моря, вижу на иле отлива массу белых точек — то крабы вылезли на сушу. Смотрю, как при приближении моем они спешат укрыться в иле, в особых круглых трубчатых норках, прихожу в Марабу, с мола вместе с А-и и Д-ым наблюдаю, как краб и стая маленьких рыбешек борятся за хвост громадной рыбы. Смотрю, как краб, размахивая клешней пытается отогнать резвую стаю рыбок, как они храбро щиплют куски хвоста, наконец, краб перестает махать клешней и маленькими лапками кидает пищу себе в живот. А яркое солнце все также светит, бросая перпендикулярные лучи свои на раскаленный песок. Смотрю, как насытившийся краб боком укатился, словно плоская коробка, в глубину и зарылся в песок, a отлив обнажил рыбий хвост и прогнал рыбок, смотрю на синее море и фиолетовые дали Таджурские горы понимаю, что только жажда наживы загоняет сюда немногочисленных жителей;

Скучно…

Я исчерпал весь репертуар здешних удовольствий. Стрелял куликов на берегу, ловил рыбу сетью, собирал раковины и кораллы, купался в Индийском океане, ездил на верблюде и пил лимонад с ананасом в какой-то «brasserie».

А затем оставалось любоваться на голубое море, на небо бирюзового цвета, на застывшие на нем облака, на чудный жаркий «ноябрьский» день… Подобно тому, как лениво застыли облака на небе, как недвижно солнце и спокойно море в часы отлива, так спокойны, ленивы и неподвижны арабы и сомали, формирующие караван.