Письма в квартал Капучино (сборник) - Георгий Панкратов

Сделав свой выбор однажды – быть верным, – старик гордился им всю жизнь. Гордился и сейчас, даже если на улице встречал совсем молоденьких красоток, и в нем… нет, не просыпались, но ворочались, как во сне, отголоски тех давних лет, когда он делал выбор между женой и такими же, как они. Уходящая жизнь казалась ему цельной, все задачи были поставлены, и все задачи были выполнены. «Должно быть, стоило поставить себе еще несколько задач?» – думал он иногда. Но быстро охладевал к этой мысли.

Удивительно, что, когда старость наступила, Семен Иванович перестал ее бояться. Все стало очевидно, просто, вся жизнь, в которой он бешено искал смысл в юности, подкапывался к смыслу в зрелом возрасте и надеялся найти в пятьдесят, стала ясной и простой. Полная целей, маленьких и больших, переживаний, серьезных и несерьезных, очарований и разочарований, она стала единой, безэмоциональной – стала тем, чем никогда не была, но чем он очень хотел ее чувствовать – просто жизнью. И кроме этого «просто», у нее не было иных характеристик.

Картина солнечного дня, который отчего-то упорно всплывал в памяти, постепенно восстанавливалась и заполняла собой все сознание, даже ту его часть, что отвечала за связь с реальностью, в данный момент – на холодном полу под лампой. Сюжеты из давнего прошлого приходят в старости хаотично и избирательно – и, как убедился старик за последние несколько лет жизни, против воли. Силясь вспомнить какую-нибудь дату, прекрасный момент их совместной жизни, теплую встречу с последними из друзей – тех, что остались там, в столице, – он не мог этого сделать: картина событий рушилась, так и не успев построиться, а тут – пожалуйста! – некоторые воспоминания не просто приходили – врывались в голову, терзали его привычные дни, не давая помыслить ни о чем другом. Их нельзя было выбрать, пролистать, как фотоальбом, и остановить взгляд на самой красочной карточке: воспоминания сами выбирали – и себя, и время своего появления, – а порой приходили и к ней, и к нему одновременно. «Мы же одно», – говорила она, и старик кивал.

Но что пришло к ней сейчас, он не мог знать. Сам же видел наконец всю улицу: одна из маленьких столичных улочек, какие сохранились еще, но в которые незнающему человеку можно забрести лишь случайно. Им повезло – они жили неподалеку, в старом, но ладном двухэтажном доме, окруженном зеленью – яблочными, ореховыми деревьями, кустами, названий которых он никогда не знал, но на которых иногда появлялись ягоды.

Единственным зданием выше их дома во всех видимых окрестностях была городская больница – впрочем, и ее громадиной не назовешь: современное, но со вкусом построенное здание в пять этажей, возле которого был разбит сад с аллеями, скамеечками, вечерними фонарями и даже небольшим фонтаном. Территория больницы была окружена забором, который граничил с их маленьким двором. Выходя из подъезда или просто выглянув в окно, они всегда могли увидеть нервно курящих и вздыхающих посетителей, терзаемых вопросом: «Ну как?» – и мысленной надеждой: «Лишь бы все было в порядке», мам с маленькими детьми или серьезных статных мужчин, обнимающих за плечи седовласых женщин; встречались там и врачи в своих белых халатах, терпеливо объяснявшие что-то нетерпеливым родственникам. Вот и сейчас он их отчетливо увидел, прикрыв в своих воспоминаниях калитку и выйдя на прогулку по их «двухэтажной» улице.

Они спешили в ресторан отметить очередную годовщину совместной жизни – того дня, когда сказали друг другу главные слова, решив быть вместе. Даже сейчас он пытался вспомнить, что это за дата, что за день, месяц, и не мог. Но было солнечно и жарко, значит, лето, а ведь именно летом происходит все самое лучшее.

Они спешили к маленькому мосту, которым заканчивалась их короткая и уютная улочка, – впереди он видел детей, перебегающих через дорогу, выгуливающую бульдога женщину в безразмерных солнцезащитных очках. Слева от них стоял потрепанный временем ржавый ларек, где они, страдая от недостатка времени, чтобы дойти до магазина, покупали хлеб, колбасу и сладкое печенье. А справа, где заканчивался больничный забор, был совсем уж ветхий дом на три квартиры. В одной из них жил дед – тогда им казалось, древнее некуда, видавший такие времена, которых и не существовало вовсе.

Он отчетливо увидел этого старика, всплывшего в памяти спустя столько лет, мог разглядеть, во что тот был одет, – казалось, какие-то несуразные мешки, но, конечно же, просто старая рубашка и потертые джинсы; старик сидел на огромном гнилом пне возле дома и пристально смотрел на них. Ей было всегда не по себе, когда они встречали сидящего старика, она прижималась к мужу и шептала: «Почему он на нас так смотрит?»

Семену же был любопытен этот старик, он не считал, что в его взгляде есть угроза, осуждение или хотя бы неприязнь. Наблюдая за ним, оценивая его пристальный взгляд, он делал вывод, что старик провожает жизнь. Его изумил этот взгляд лишь в первый раз, и он быстро привык к нему.

– Старик провожает жизнь, и он жадно впивается взглядом во все, что видит вокруг, – объяснял он жене. – А видит он очень мало – только тех, кто проходит по этой улице, вот и вся его жизнь. Дед понимает, что ему недолго осталось наблюдать эту жизнь, и поэтому взгляд его так жаден.

– Сам ты жаден, – пожала плечами она и забыла о старике.

Но в тот день от молчаливого, на дистанции контакта со стариком их оторвали кошки. Самые обычные кошки, которые плодились на территории больницы в огромном, каком-то даже неприличном для медицинского учреждения количестве. Кошки были настолько обычны, что даже они, неравнодушные к ним и державшие дома одну, проходили мимо, не останавливаясь поглядеть на их игры.

Семен смотрел на маленькую улочку, любуясь ее перспективой, и наслаждался жизнью, а вернее, простой и приятной формой, которую та приняла с тех пор, как они с Ниной стали жить вместе. За тем мостом, которым кончалась улица, открывалась настоящая Москва – большая и шумная, с ветром, скоростью, людскими потоками, силой трения между людьми в магазинах, очередях, учреждениях, с домами, рвавшимися ввысь, с рекламными баннерами, нависающими над головами и вселяющими страх своими размерами и непрочностью конструкции. И сейчас они шли в тот мир с радостью, что нечасто бывало: шли в большой мир отмечать свое маленькое счастье.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Песня из репертуара Л. Успенской на слова Р. Лисиц.