Дети Барса. Туман над башнями (СИ) - Андрей Ренсков

— Что это? — Таможенник, нагнув голову, чтобы не задеть низкого потолка, долго изучал лежащий на полу предмет. По очертаниям предмет смутно напоминал человеческую фигуру. А ещё — гнездо, свитое ласточками из веток, воловьего дерьма и собственной затвердевшей слюны.

— Покойника везёте?

— Да, господин, — скорбно ответил Ка-Гэч. — Это мой отец. По нашим традициям, его надо похоронить рядом с одной из башен. А в Городе, увы, их нет.

— Возвращение мертвецов в родную землю — хороший обычай, весьма полезный для сбора пошлин, — заявил чиновник, разглядывая гроб. — Такое отношение к предкам достойно уважения. Недостойно уважения другое, сын сливы. Где гильдейские печати? А ну, живо открывай крышку!

— Господин, — побелел сутулый. — Это же мой отец…

— Откуда мне знать? Мало ли, что вы там везёте?

— Нельзя, господин…

— Открывай, — безжалостно произнёс чиновник, приблизив фонарь к самому лицу накаррейца. — Или мне позвать солдат?

— Господин, — вмешался Горраза. Вовремя, потому, что сын сливы, хватающий ртом затхлый трюмный воздух, стремительно терял дар речи. — Лучше не надо, господин. Отец умер больше трёх месяцев назад.

— Вот как… — Чиновник в нерешительности замер над гробом. — Чего ж вы так долго ждали, болваны?

— Товара, господин. Чего зря пустой корабль гонять? Это по нашим временам сплошной убыток…

— Никогда я к вам не привыкну козлиное семя, — ошарашенно сказал таможенник, глядя в простодушное скуластое лицо. Потом сплюнул на пол и соблаговолил: — Живи, сын сливы. С учётом затянувшейся скорби, подорожная встанет тебе в тридцать мер.

— Благодарю, господин. — Ка-Гэч хотел плюхнуться на колени, да вот беда: помещение было слишком маленьким, и длинные ноги упёрлись в борт. Тогда накарреец поймал руку чиновника и принялся покрывать её поцелуями.

— Довольно, — простонал таможенник. — Кажется, меня сейчас стошнит…

На верхней палубе в лица поднявшихся из трюма ударила тугая, обжигающая волна зноя. Звуки моря и порта, приглушённые внизу, вдруг стали отчётливыми и громкими, словно из ушей вынули восковые затычки. Крики чаек, ругань грузчиков, скрип туго натянутых канатов — чтобы переорать эту какофонию, чиновнику пришлось изрядно напрячь связки:

— Тридцать мер, сын сливы! И никакой меди, ясно?

— Да, господин, — радостно заорал сутулый, делая Горразе какие-то знаки. Но тот, вроде бы, понял всё и сам: наклонился над случившимся рядом бочонком, отсчитывая серебро.

Пересчитывать монеты мокрый от пота таможенник не стал, просто подбросил холщовый мешочек в руке, прикидывая вес. Удовлетворённо кивнул, и, не оборачиваясь, щёлкнул пальцами. Маленький человек с охапкой свитков быстро захромал к начальнику. Солдаты в начищенных до блеска шлемах закатили глаза к безоблачному небу — похоже, их мозги уже сварились вкрутую.

Красный расплавленный сургуч из маленького серебряного ковшика радостно закапал на покрытый чёрными значками лист. Таможенник, не глядя, ткнул в застывающее красное перстнем, оставляя отчётливый оттиск.

— Ни в коем случае не отдавай никому эту бумагу, — предупредил чиновник, вытирая текущие со лба капли лоскутом ткани, когда-то белым. — Люди Диедо пропустят тебя — покажешь её из рук. А потом, сын сливы, делай, что хочешь. Порви, сожги, засунь в зад своему мулу — но она должна исчезнуть.

— Конечно, господин. Не сомневайтесь.

— Кстати, о мулах. Они ведь понадобятся вам, как и носильщики. Ступайте к Кривому Эйделю. Он, хоть и горец, но не жадный. Скажете, что от меня и получите хорошую скидку.

— Благодарю, господин, — поклонился Ка-Гэч. Подумав, Горраза последовал его примеру. — Но обычно мы ведём такие дела с трактирщиком Хо.

— Этот бочонок с дерьмом сдерёт с вас три шкуры… — Во взгляде таможенника проскочило что-то, напоминающее жалость. — Подумай, сын сливы.

— Этот бочонок с дерьмом — мой родственник, господин, — смиренно ответил сутулый, не поднимая глаз.

— Не понимаю, как этот факт может помешать Хо надуть тебя, — сказал чиновник, глядя, как горячий ветер теребит чёрную ткань, намотанную на головы накаррейцев. — Что ж, удачи тебе с уксусом. И с покойником тоже.

— Очень хороший человек, — крайне серьёзно сказал Горраза, когда чиновник, сопровождаемый хромоногим писцом, поспешил к сходням. Солдаты уныло поплелись следом, волоча за собой копья. Их древки оставляли чёрточки, отчётливо заметные на тонком слое жира, покрывавшем палубу.

— Несомненно, — ответил Ка-Гэч, пряча усмешку. — Однако надо бы проведать отца — интересно, как он там?

Поднявшись с колен, накарреец дождался, пока чиновник и его измученная жарой свита скроются в тени навеса. Спустя несколько мгновений в трюм спускался уже совсем другой человек — полный звенящей, хлёсткой силы, словно занесённая для удара плеть.

— Старший, они ушли, — сказал этот новый человек, скидывая с гроба крышку, лёгкую, почти невесомую. — Какие будут приказы?

— Принеси мне кислого молока, — ответил Разза, не открывая глаз. Он был одет в белое, как полагается покойнику, и в полумраке действительно походил на трёхмесячную мумию. — Всё же следовало повесить печати и на гроб. Но я не был уверен, что выдержу сутки. Проклятая старость уже совсем рядом.

— Старший желает молоко прямо сюда? — невозмутимо спросил Ка-Гэч. — Он останется в гробу ещё на какое-то время?

— Ну, уж нет, — возразил Разза, с хрустом разводя скрещённые на груди руки. — Ни минутой больше. Когда я, наконец, умру, Аске, проследи, чтобы мой труп непременно сожгли, а не помещали в подобную мерзость.

— Как будет угодно, Старший.

— Помоги мне встать.

На палубу Разза поднялся сам, оттолкнув заботливо протянутую руку. Команда, сматывающая канаты, не обратила на его появление никакого внимания.

— Горраза, — позвал старик, и когда тот приблизился, перешёл на общий язык. — Младший, займись выгрузкой. Мы же собираемся навестить доброго друга. Когда скроемся из вида, пошли за нами пару своих людей, поумнее.

— Сделаю, Старший, — кивнул Горраза. Вернувшийся Аске протянул старику кубок, полный кислого лошадиного молока.

— Вкусно, — сказал Разза, осушив полкубка. — Если бы я верил в богов, то вознёс бы им хвалу прямо сейчас. Мне надо переодеться, Аске — в таком наряде приличному накаррейцу пристало появляться на людях лишь единственный раз.

Снова на палубе Человек — Из — Тени появился спустя несколько минут. Теперь на нём были облегающие чёрные штаны, и длинная, до колен, рубашка того же цвета. На поясе и плечах она была обмотана полосами размахрённой на концах ткани. Трудно было подобрать наряд более подходящий для того, чтобы слиться с Тилиской и раствориться в ней. Аске был одет точно так же, за исключением церемониального кинжала, висящего под левым плечом.