Прошлое с нами (Книга первая) - Василий Петров

Томский взвод не признавал никаких преград. В конной, физической, стрелковой подготовке, во всех видах спорта для томских курсантов, казалось, нет ничего невозможного. Прыжки в длину они выполняли, используя строевые лошади: три-четыре — голова к хвосту и все тридцать курсантов один за другим шли с дистанцией в пол шага.

Помимо городских прогулок в конном строю — мероприятия, в основном преследовавшего цель развлечения городской публики,— два раза в месяц в училище проводились показательные уроки верховой езды и вольтижировки. В этот день все, кто имел доступ, а также многочисленные городские гости спешили в манеж. И если томский взвод, неизменно участвовавший во всех состязаниях, делил второе место с сумским, никто из зрителей не замечал этого. В конце зрелища, когда в ворота вступали в строю по три всадника с трафаретами ТАУ на петлицах — над головой правофлангового трепетала треугольная ткань взводного штандарта,— зрители всякий раз неизменно награждали томский взвод самыми восторженными аплодисментами.

Начальник цикла конной подготовки пользовался среди преподавателей особыми правами. Только капитан Руссов позволял себе иногда нарушать установленный порядок: задерживал в манеже смену-взвод. Расписание занятий сдвигалось тогда за счет других дисциплин. Если это происходило с кем-то другим, виновник получал взыскание.

...Как-то наш 1-й дивизион возвращался в пешем строю с полевых учений. Стояла поздняя осень. Часов за восемь перед тем, как был объявлен отбой, начался дождь.

До училища километров двадцать. Батареи шли повзводно на положенной дистанции. Перед строем — шеренга командиров взводов, в голове — командир батареи старший лейтенант Кулаков. Командир дивизиона был вызван кем-то, и колонну подразделений дивизиона вел капитан Руссов, принимавший участие в учениях как старший посредник.

Горизонт скрылся в туманной дымке. Нудный, холодный дождь не переставал. Дорога размокла. Под ногами плескалась грязь. Движение продолжается час, другой, третий. Вдали уже были видны контуры городских строений.

Не оглядываясь, командир батареи крикнул: «Песню!» Строй идет молча. Нужно начинать, иначе последует команда: «Стой!» И тогда придется месить на месте грязь двадцать, тридцать минут — правило, от которого старший лейтенант Кулаков не отступал ни разу.

Продрогший фальцет начал «Катюшу». Его поддержало несколько голосов. Запевала стал кашлять, поперхнулся еще кто-то. Песня оборвалась. Причин ослушания командир батареи не признавал никаких. Запевала начал снова:

Бьют копыта о землю сырую, И чуть слышно звенят трензеля...

Был спет куплет, второй. Голоса слабели. Разве в таком состоянии до песен? Шинель промокла. Режут плечи ранец и драгунская винтовка, ноги едва передвигаются. Старший лейтенант Кулаков хранил молчание. 1-я батарея хорошо знала, чем это кончится. Задняя шеренга запела снова:

Кто привык за свободу бороться, С нами вместе пускай запоет, Кто весел, тот смеется,

Кто хочет, тот добьется,

Кто ищет — тот всегда найдет!

Припев дружно подхватили все:

Капитан, капитан, улыбнитесь, Ведь улыбка — это флаг корабля...

В сером непромокаемом плаще с шашкой капитан Руссов невозмутимо шагал километр за километром. Командир батареи, обнажив клинок, опустил на плечо. Это — команда. Шеренга взводных командиров перешла на строевой шаг, а за ней и вся батарея, немилосердно разбрызгивая лужи. Позабыв холод и усталость, четыре взвода — сто с лишним курсантов — горланили во всю силу: «Капитан, капитан, улыбнитесь...»

Когда под ногами уже стучала мостовая и колонна во всю длину вытянулась на городскую улицу, выдержка изменила старшему посреднику 1-го дивизиона. Бывший сотник Забайкальского казачьего войска капитан Руссов оглянулся, и по его суровому лицу скользнула улыбка.

Быт

Гаранин и Поздняков ничего не знали ни о томском 1 взводе, ни о капитане Руссове, и меня нисколько не удивлял испуг, охвативший обоих младших лейтенантов.

Конечно, только что вышедший из стен училища лейтенант не укротитель, но совладать с лошадью под седлом, даже когда она необъезжена, вполне в его силах.

Периклу не удалось сбросить всадника. Сейчас он завалится на бок, но шпоры впивались в ребра, и взбешенный жеребец снова вставал на дыбы, бросался из стороны в сторону. Изрядно попримяв рожь, Перикл, храпящий, весь в мыле, в конце концов вернулся на дорогу.

— Поносил же он вас... разве дневальный не остерег? — встретил меня Поздняков и продолжал, как будто оправдываясь: — Вздорный конь, но красив, шельма... Приглянулся мне, когда пригнали из Шелкува [11]... Кавалеристы сплавили. А будто без изъяна, жаль, прибрать жеребца к рукам некому.

Как? А они, командиры взводов, на казарменном положении, заботы их не отвлекают?..

— Конечно... да где выездкой заняться? Манежа нет. На дороге? Гляди, ржи положили сколько. Этак скотина Перикл за неделю пустит все село по миру. А на лугу? Простор и помех никаких. — Что вы, там места болотистые, не разгонишься... коня искалечить недолго.

Раньше-то, неделю, месяц назад, они где занимались?

— Там,— Гаранин указал в сторону границы,— в районах основных огневых позиций. — Кончилось приволье... С этой боевой готовностью как на привязи.— Поздняков повернулся в седле.— За пределы видимости... ни-ни...— Командир взвода управления подтянут, аккуратен. Выразительное, в меру удлиненное лицо, густые светлые волосы гладко причесаны. Ему несколько больше тридцати. Посадка не хуже, чем у Гаранина.— Только и развлечение, что поездка на обед. И еще наши немецкие «друзья». Да, вот еще поляки из-за Буга являются навестить родичей... странно...— продолжал Поздняков.— Согласитесь, Гаранин, вы знаете, сколько преград... люди нашей пограничной стражи через каждую сотню метров, река, посты немецких караулов. Риск... но им все нипочем. Прежде этих «родственников» отправляли во Владимир-Волынский, теперь они шатаются по селам, сеют смуту: «Герман то, герман сё».

Перикл сделал очередную попытку выйти из строя, на этот раз безуспешно. Ему удалось только вырваться на один корпус вперед.

— Не петушись, Перикл... мы тебя скоро объездим,— привстав в стременах, похлопал жеребца по шее Гаранин.

На виду у крайней хаты Поздняков выдвинулся вперед.

— Товарищ лейтенант, несколько слов к сведению... Хозяек две. В высшей степени хлебосольные женщины. Но бабуся — старая католичка. Строгая, не удивляйтесь. Вот та крыша, во дворе роскошный ясень, видите? — и стал говорить о местной кухне.

Хата стояла на левой стороне. У ворот все спешились. Я ослабил подпруги, после осмотра связал в узел поводья. Перикл вел себя спокойно.