Кодограмма сна - Сергей Агафонов

– Будьте добры, поднимите мне веки…

Андрей милостиво разрешил. Големы с видимым усилием расковыряли засохший цемент и веки БОМЖа, скрежеща, поднялись.

– Ба, знакомые все лица! – развеселился БОМЖ. – Не иначе при кончине времен довелось поприсутствовать… Я – то думал, это у меня от паленой водки видик включился. Ан нет… в натуре Големы и Софронов – погоняла с ними… Нет, правда, ущипните меня! Может, мне это сниться! Может, я не Эраст?…

– Нет, все правильно. – сказал спокойно Софронов, – Тебе это не сниться. С кончиной времен ты погорячился, но поставить кое-кого на место действительно надо, поэтому мы и здесь. Скажи, дядюшка Эраст, здесь семинары устраивают?

– Разумеется, – с энтузиазмом начал дядюшка Эраст. – А по каким проблемам семинары интересуют? Здесь много всяких. По проблеме обеспечения правового положения педерастов в странах с переходной экономикой в 10-й комнате только под утро закончился. Я сам участвовал в семинаре под названием "ПОНЯТИЕ "ПИЩА БОГОВ" В МИФОЛОГИЯХ НАРОДОВ МИРА". Дай Бог памяти, в 27-й. Сейчас еще, наверное, продолжается семинар "КЛОНИРОВАНИЕ И ПРОБЛЕМА ДОЛГОЛЕТИЯ". В 56-й. Вам какой?

– Мне что-нибудь связанное с проблематикой контактов с внеземными цивилизациями. Есть такие?

– Как не быть… Только страшно это… – БОМЖ вытряхнулся из своего рубища, оставшегося у в руках Големов, а сам нагой, спрятался за вазу и накрылся газетами.

– Знаю. Говори где.

– Боюсь… Они злые. Найдут меня потом. Худо будет…

– Не ссы. Я тебе одного Голема подарю. С ним не страшно.

– А он умеет пустые бутылки собирать?

– Он все может. Даже…

– У Марфы они в контакт вступают. В 37-й.

– Плотно?

– УЖЕ ПО ТУМБОЧКАМ РАССАЖИВАЮТСЯ…

Последние слова БОМЖА потрясли Софронова. Оставив ему обещанного Голема, Андрей с другим решил поторопиться. На бегу Софронов беспрестанно повторял:

– Только не ТУМБОЧКИ, только не ТУМБОЧКИ…

24

По санаторским понятиям дядюшка Эраст мужчина был видный. Под рубашкой у него всегда была майка, а под брюками, пусть не очень свежие, но все таки настоящие трусы, а не какие-нибудь там кальсоны с завязочками. Эраст всегда ходил в старой фетровой шляпе с дыркой в правом боку и ко всем обращался на "вы", очень интеллигентно сверкая золотыми зубами. Под шляпой скрывались жидкие зачесанные назад волосы розового цвета. Они обнаруживали себя всякий раз, когда дядюшка Эраст здоровался и по непонятной причине снимал свой головной убор. Кроме того этот гражданин имел запавшие черные глаза, острые черты лица и бритые челюсти. За все эти странности дядюшка Эраст получил от санаторских эрудитов кличку – "белогвардеец". Были во время оно такие люди – скакали на лошадях, пили горькую, стреляли большевизанов и очень любили Россию. Эраст на кличку откликался, когда понимал, что зовущие хотят его подкормить или дать на маленькую. "Белогвардеец" аккуратно ел с рук, скрадывал мелочь за щеку, учтиво и витиевато благодарил и бочком, бочком отбегал в сторону, чтобы не избили ради смеха. Чем данный товарищ занимался в санатории было не ясно. На отдыхающего, даже с просроченной путевкой, проигравшегося и пропившегося в пух и прах, а потому тянувшего с возвращением на Крайний Север, орбитальную станцию или в Марианскую впадину он был не похож. Если у всех отдыхающих в голове торчало по одиннадцать гвоздей – "соток", то у Эраста только третий глаз во лбу иногда смаргивал, а так – никаких гвоздей, даже обойных.

Некоторые деятели с пищеблока предполагали, что он из бывших космонавтов, что-то не то сожрал на Луне или Фобосе и теперь инвалидом бичует. А где еще, как не в Крыму, бичевать. Тепло, яблоки.

Другие, из культмассового сектора, держали его за артиста разговорного жанра из "бывших". В актуальное искусство не вписался и пробавляется ныне бытовым разложением перезрелых аспиранток, благо в очаровании "старого мира" ему не откажешь: белые дорожки кокаина на темном стекле, прекрасные полуголые незнакомки и незнакомцы среди писсуаров в общественных туалетах, ледяное шампанское в чугунных ваннах, россыпь бриллиантов на окровавленном сиденье ночного такси в мертвенно-бледном свете одинокого уличного фонаря, печальные педерасты, встречающие рассвет за липкой стойкой бара с дурной репутацией, рассуждениями о метафизической сущности христианства, гениальные поэты, объедающиеся до рвоты эклерами, и спящие не на скамейках в парке или под батареей в подъезде, но на Проведении… Всего этого было навалом в досужих "телегах" дядюшки Эраста. Вероятно, он знал эти приколы не понаслышке, так как имел бледный нос на смуглом лице и умел строить болезненные гримасы, не признавал кирзовую обувь, общую баню и физкультуру. Короче, парень играл на контрастах и люди к нему тянулись. Шамиль научился у него пускать огонь из рта и безболезненно протыкать себе щеку иголкой с ниткой. Марфе Эраст показал пляску веселого Гоноккока и дал рецепт питательной маски для ягодиц из спермы молодой евражки и плодов папортника. Сорок девочек подряд, сорок мальчиков подряд он пропускал за ничтожные копейки в мир удивительных грез и прекрасных безобразий за 24 дня стандартного отпуска. В этом мире были летающие острова, цветущие вечной весной, а на них – великолепные города из прозрачного стекла и светлого камня. В городах находились прекрасно оборудованные лаборатории, в которых замечательные ученые, все как один по фамилии Триродов, занимались прессовкой своих врагов в кубы и призмы под сладостные звуки "эолик" и ВЭФов. Ими правила красавица-императрица Навь, умеющая летать и любить на лету мужчин, женщин, негров, котов, мелких грызунов, глинянные сосуды и деревянные игрушки…

Ясно, наверное, что такой человечище, как дядюшка Эраст не мог и не хотел не обманывать простых рабочих от сохи, каким был Софронов Андрей, ворвавшийся как метеор в 37-ю комнату…

25

Картину в комнате Софронов застал еще ту. Девки расселись вокруг чайного стола каждая в своей тумбочке. На столе вместо самовара, валявшегося уже в дальнем углу комнаты и безбожно дымившего, стояло блюдо с распластанным на нем гуманоидом. Гуманоид был украшен тринадцатью свечами и взбитыми сливками. Девки, потупив глаза, вязали. Только одна из них низко склонилась над гуманоидом. Кто это, было неясно. Ее скрывала тумбочка. Андрей резво подбежал к столу, повернул тумбочку к себе и в ужасе отшатнулся. На него невидящими белыми глазами смотрела Серафима Минишна. Ее волосатое рыло было выпачкано в крови и гное гуманоида. Поэтесса успела вонзить свои страхолюдные клыки в бок несчастного и отъесть добрую половину того органа, что у людей зовется печенка. Андрей взвизгнул, обращаясь к Голему: