Под страхом жизни. Сборник рассказов - Валера Нематрос

– Чего? – переспросила Майя.

– Ебись оно все конем, – говорю, – пойду я к себе.

– А, ну да, – согласилась она, не отрываясь от телевизора.

Там Земфира кого-то искала в новом клипе. Я вообще открыл для себя много новой музыки благодаря MTV. Остановился и досмотрел. Понравилось, и решил, что куплю кассету в увольнении.

Настроение было паршивым, и я вышел из отделения. Новый хахаль Насти мне заочно не понравился, а зря. Отличным мужиком оказался, получил подполковника через год. Они с Настей поженились, а еще через три года он стал моим дипломным руководителем. Без пафоса и пренебрежения, что редкость для офицеров училища, он заслужил уважение курсантов, и мне завидовали однокурсники – многие хотели писать диплом у него.

Как-то раз, перед выпуском, я передал через него привет Насте, сказал, что лечился у нее четыре года назад. На следующий день вместо обратного привета он передал мне, что она меня не помнит.

– Не обижайся, это неудивительно – четыре года прошло, а сколько там людей в госпитале лечится…

Я не стал его ни в чем переубеждать. Представил только, как мы сидим у них на кухне втроем. Борис Захарович (а его так звали) рассказывает, что в своей жизни не ебал никого лучше Насти.

– Я тоже, – говорю я, и мы выпиваем по рюмке коньяка.

– А в жопу так и не дала ни разу, чертовка! – воскликнет он.

– Мне тоже, – соглашаюсь я.

И мы заразительно смеемся.

Обратно в ЛОР я поднимался в приподнятом расположении духа. Почти смирился с тем, что не еду в отпуск, что в Настиной системе координат теперь нет никакого меня, и что за всю зиму я так и не увижу снега.

Крик был нечеловеческим, каким-то жутким. Я все понял, ебаный придурок. Открыл дверь в отделение. Перед ординаторской мать Алексея ярким пятном среди белых халатов. Ее утешали, кто-то что-то говорил, начальник отделения пытался то ли взять за плечи, то ли приобнять.

«… вы уже будете с ним болтать, как ни в чем не бывало. Обещаю…»

Давая невыполнимые обещания, будьте готовы за них отвечать.

Хотелось тихонько ускользнуть, притворив за собой дверь. И может быть позавчерашний я так и сделал бы, но не теперь, не в этот раз.

Все слова были лишними, никчемными, пустыми. Я подошел и встал чуть в стороне. Из меня будто ложкой для мороженного вычерпнули кусок души, пульсирующий, светлый. Такой, который уже не приживется обратно.

Она посмотрела на меня в какой-то момент, и подумалось что вот сейчас накричит, может, ударит. Я ждал этого, мне бы стало легче, я бы снял с себя ответственность. Но она просто отвернулась, чтоб больше не видеть меня никогда. Я помню этот взгляд до сих пор.

***

Август – счастливое время для любого курсанта. Месяц из другого мира, счастливого, праздничного, который несет тебя обратно в детство, где дом, родители, старые друзья.

Я в одиночестве бродил по улочкам нашего городка, и легкий ветерок, застревающий в кронах тополей шептал мне сотни синонимов определения «жизнь охуенна».

– Привет! – Марина смотрела мне в глаза и я понял, что взгляды читать так и не научился. В них был вызов, что ли, а еще будто чувство вины. Радость?

– Привет. – улыбнулся я.

Она гуляла с коляской, наши траектории встретились, и мы вслед за ними.

– Как тебя зовут, парень? – спросил я. В коляске лежал чудесный малыш с пшеничными волосами и зелеными (а может, голубыми) глазами. Он смотрел на меня и улыбался. Это не стало для меня новостью – я приехал вечером, а новости распространяются быстро. Малышу было почти пять месяцев, а значит, он был зачат как раз в прошлом июне, примерно в те дни, когда я уезжал поступать в училище. Я мог бы быть его отцом, если б не нажрался пива тогда. От поцелуя вряд ли беременеют, так что оставлю эту честь другим.

Веселая компания студентов, перешедших с третьего на четвертый курс приехали в родной городок отметить окончание сессии. Четверо двадцатилетних парней, алкоголь, веселье. И Марина, которой через неделю исполнялось шестнадцать. Все было добровольно и наверняка феерично. Правда, примерить на себя роль отца, когда вскоре все выяснилось, не захотел никто из них, в том числе и старший брат моего друга Бориса, который там был, и от которого Боря узнал подробности.

Теперь у малыша не было папы. Не надо быть Юнгом или Фрейдом, на и на Берна походить не обязательно, чтоб понимать, что жизненная установка человеку дается не тоннами нассаной родителями в детские уши воды, а самим укладом семьи, поступками, делами. Марина никогда не знала отца, и вот теперь подарила такую же радость сыну.

– Алёшка. – прищурилась она. Солнце светило ярко.

Алёшка смотрел на меня и улыбался в два зуба.

Я улыбнулся в ответ, а сам думал, выбираем ли мы судьбу? Если да, то очень хотел, чтобы этому Алёшке повезло больше, чем его тезке.

«Гё-кха…»

Подумал о тысячах еще неокрепших скелетов, облюбовавших не по своей воле горизонтальные шкафы, обитые бархатом. О том, правильно ли выбрал профессию. И решил, что да. Настоящий солдат – не тот, кто убивает другого солдата, а тот, кто призван не допустить войны. И пока я вверяю свою судьбу армии, сделаю все, чтоб войны не было.

Круглое желтое солнце, повидавшее на своем веку все человечество, нагло усмехалось моей наивности, а может, равнодушно болталось в небе, отвернувшись от Земли.

Где твой мундир, генерал?

Цена памяти

Я еду в автобусе номер два. Не маршрут – очередность. В первый набились спешащие, посадка не взлет, имеет смысл. Мне торопиться не хочется. Наш самолет стоит на отшибе, потому к зданию аэровокзала едем порядочно. Напротив грустит мужик в потертых штанах, куртке и клетчатой кепке. Вся ручная кладь в сумке с висящим на кожаном ремешке логотипом «МК». Гламурный шестидесятилетний подонок-колхозник.

На ум неожиданно приходит командир корабля, грек с трудновыговариваемой фамилией, в совершенстве владеющий русским с грузинским акцентом. В полете он вел себя достойно, лишь раз подарив нам полминуты турбулентности. Гораздо менее приятные воспоминания о соседях. Слева – жирный бизнесмен, губами-сардельками жадно глотавший воздух, мусоливший его внутри себя, чтоб насытив чесноком и желчью, выпустить обратно. Он спал весь полет, лишь в конце разочарованно вздохнул, узнав, что уже кормили. Все два часа я периодически прикладывался локтем в бесформенный бок, чтоб увидеть затуманенные глаза, выкатывающиеся на заржавевших шарнирах, и затем снова ныряющие в пучину