Миклуха-Маклай - Николай Водовозов

Капитан Назимов, зная, что Миклуха-Маклай имеет очень ограниченное количество продовольствия, распорядился выгрузить для путешественника продукты из своего собственного запаса. Туземцы, сначала напуганные появлением большого количества белых людей, видя, что им никто не делает зла, стали показываться около Гарагасси и наблюдать, как плотники строят хижину. Туземец, которого Миклуха-Маклай увидел первым в деревне, проявлял к путешественнику явную симпатию. Когда плотники окон чили постройку и ушли из Гарагасси, а Миклуха-Маклай, Ульсон и Бой начали устраиваться, Туй (так звали туземца) быстро догадался, что на берегу останутся только эти трое. Желая оказать услугу путешественнику, он выразительной мимикой попытался объяснить ему, что когда корвет уйдет, туземцы обязательно нападут на дом в Гарагасси и убьют всех троих. Туй показал на корвет, неподвижно стоявший на ослепительно синей воде залива, затем на далекий горизонт и махнул рукой. После этого он ткнул поочередно своим черным пальцем Миклуху-Маклая, Ульсона и Боя, а затем вниз, к земле. Убедившись, что его понимают, Туй показал на лес, произнес названия нескольких соседних деревень и сделал вид, что выходит из леса и начинает рубить хижину. Это означало, что туземцы названных деревень придут и разрушат жилище путешественника. Потом Туй выпрямился, отставил одну ногу назад, закинул правую руку над головой, как будто бросая копье, подошел к Миклухе-Маклаю, несколько раз ткнул его пальцем в грудь, полузакрыл глаза, открыл немного рот и, высунув кончик языка, принял положение человека, падающего на землю. Совершенно то же проделал он и с Ульсоном и Боем. Трудно было бы яснее изобразить участь, ожидавшую троих чужестранцев после ухода корвета.

Ульсон и Бой были серьезно взволнованы этой пантомимой и тревожно переглядывались, а Миклуха-Маклай, забывая об опасности, с интересом наблюдал эту сцену, констатируя сообразительность и находчивость папуаса и думая, что со временем получит еще большие данные для опровержения лженаучной и реакционной теории неравноценности человеческих рас.

Впрочем, он не оставил предостережения Туя без внимания. С помощью экипажа корвета Миклуха-Маклай заложил вокруг своего жилища несколько мин и теперь мог в любую минуту защитить себя от внезапного нападения, конечно, он понимал, что убить его туземцы всегда смогут, если захотят, так как все время сидеть в Гарагасси он не собирался, — не для этого он приехал в Новую Гвинею! Ведь изучение антропологии и быта туземцев было возможно лишь при условии общения с ними. Поэтому в день отплытия корвета Миклуха-Маклай выбрал место, где можно было бы зарыть рукописи, если не будет надежды самому дождаться возвращения корабля. Он показал это место офицерам «Витязя» и тепло простился с ними.

В последний раз шлюпка с матросами отчалила от берега. Миклуха-Маклай распорядился, чтобы Ульсон, в виде прощального салюта, спустил русский флаг, развевавшийся над мысом Гарагасси с момента, когда на берег вступила нога русского путешественника, но малодушный Ульсон не смог этого сделать, руки его дрожали, глаза были полны слез, он тихонько всхлипывал. Миклуха-Маклай спустил, флаг сам, а Ульсону предложил, пока еще не поздно, вернуться на корвет. Уже тогда русскому путешественник стало ясно, что на помощь этого труса в дальнейшем рассчитывать не придется. Однако Ульсон остался.

Едва корвет скрылся из виду, пришел Туй и подозрительно стал все осматривать. Особенное недоумение вызвали у него рычаги заложенных мин, назначения которых он понять не мог. Затем Туй удалился, но через некоторое время вернулся вместе с толпой вооруженных папуасов, принесших подарки, — кокосовые орехи и сахарный тростник. Несмотря на вооружение, туземцы были настроены миролюбиво, и от самого путешественника зависело теперь, какой оборот примут их отношения в будущем.

Миклуха-Маклай ласково принял подарки и тотчас отблагодарил туземцев кусками красной материи, бусами и гвоздями. Но он не хотел, чтобы папуасы вели себя бесцеремонно в Гарагасси, и мимикой показал им, чтобы они шли домой, так как он хочет спать.

Первую ночь в Новой Гвинее трое пришельцев провели тревожно. Они поочередно дежурили, опасаясь нападения. Впрочем, Миклуха-Маклай, любуясь великолепием тропической ночи, меньше всего думал о смертельной опасности, грозившей им.

Хотя ночь прошла без каких бы то ни было происшествий, — все трое чувствовали себя наутро страшно утомленными бессонницей. Миклуха-Маклай решил отменить ночные дежурства. Он считал, что энергия и силы понадобятся им для более продуктивной деятельности. Но Ульсон и Бой, потихоньку от него, продолжали свои ночные бдения.

Первые дни в Гарагасси Миклуха-Маклай провел за разборкой вещей. Туземцы проявляли удивительную деликатность. Видя, что русский путешественник почти не выходит из дома, они старались не мешать и не появлялись даже поблизости. Тишина и безлюдие тропического мира делали Миклуху-Маклая положительно счастливым. «Думать и стараться понять окружающее — отныне моя цель, — писал он в своем дневнике, — чего мне больше?

Море с коралловыми рифами с одной стороны и лес с тропической растительностью с другой — оба полны жизни, разнообразия; вдали горы с причудливыми очертаниями, над горами клубятся облака с не менее фантастическими формами. Я лежал, думая обо всем этом, на толстом стволе повалившегося дерева и был доволен, что добрался до цели, или, вернее, до первой ступени длиннейшей лестницы, которая должна привести к цели...»

Постепенно Гарагасси стало местом, куда охотно приходили туземцы. Миклуха-Маклай всегда приветливо встречал гостей и в беседе с ними накапливал запас туземных слов. Он буквально не выпускал из рук записной книжки. Но изучить язык папуасов было не так-то легко, и дело подвигалось медленно. «Очень трудно, — говорит Миклуха-Маклай, — заставить понять себя, если слово, которое хочешь сказать, не просто название предмета».

Вот как, например, узнавал он папуасские слова хорошо и плохо. Он брал в одну руку предмет, который нравился туземцам, а в другую руку — вещь, не имеющую в их глазах никакой цены. Показывая сначала первый предмет, он говорил по-русски хорошо, делая при этом довольное лицо. Туземцы, зная, что на русское слово они должны говорить свое, отвечали ему по-папуасски. Тогда он показывал туземцам второй предмет и говорил плохо отбрасывая предмет в сторону с пренебрежительной гримасой. В ответ он слышал другое папуасское слово.

Но вот беда. Проделывая в разное время этот опыт, он получал часто совершенно разные слова. Один раз ему казалось, что хорошо по-папуасски будет казь, а другой раз ваб. Потом он убедился, что казь означает табак, а ваб — горшок. Дело в том, что в одном случае он держал в руке пачку табаку, который туземцы очень ценят а в другом горшок, вещь, также для папуасов необходимую. Только по прошествии многих месяцев удалось ему, наконец, установить, что хорошо по-папуасски будет ауе, а плохо — борле.