Русские понты: бесхитростные и бессовестные - Дэвид Макфадьен

Дестабилизация проявлялась везде. При Ельцине количество разводов поднялось от 40 до 50 %, но эти цифры не учитывают растущую популярность гражданского брака. Люди стали реже расписываться и чаще просто жить вместе. Примерно две трети мужчин и половина женщин вступали в брак не раз. Социологи отмечали замкнутый круг. Упадок в нормальных, прочных семейных отношениях часто доводил до развода, и сам развод стал общественным стандартом, который обесценивал значение семьи в целом.[78] Возможность одинокого понта увеличилась.

Принято считать, что в основном понт сопровождает стремление одного из членов семьи или иной общественной группы самоутвердиться и добиться определенного статуса (или просто соответствующего имиджа). «Естественно другой участник семьи не сможет потерпеть такой демонстрации — вот вам и конфликт».[79] Напряженность порой растет очень быстро, так как у понтярщика в распоряжении мало времени, чтобы воздействовать на своего собеседника. Психологи недавно обнаружили, что впечатление человека при встрече складывается за первые две секунды. И потом, «брякай об стол Ролексом, не брякай — поздняк метаться!»[80]

Без возможности полагаться на прочные традиции любая ценность становится условной. Относительность диктует все. В новой такой эмпирической вселенной ценности формируются заново при каждой встрече, поэтому хороший понт — воистину дороже денег! Если то, что важно, включая самоутверждение в супружеской жизни и т. д., определяется в дискуссиях, ссорах и даже уличных потасовках, то понт с 1990-х играет роль джокера. Он обладает виртуальной силой, т. е. имеет потенциал заменить (за две секунды!) любую значимую реалию видимостью желанного изобилия. Два человека обсуждают свои достижения в любви, в бизнесе неважно до какой степени: у понта есть вечный потенциал сделать еще один шаг дальше, выше… но если наступает третья секунда без существенных результатов, то кранты.

Надо примириться с универсальностью ситуации. Тут стоит вспомнить психологическую фаллическую шутку в первой главе. Сегодняшнее чтиво для метро полно аналогичных рекомендаций: «Самое же главное — это ЧЕМ ТЫ ХОЧЕШЬ ПОМЕРЯТЬСЯ, как хочешь обогнать других? (Здесь я не беру тех, кто давно на все забил и просто существует как овощ.) И главное — действительно ли ЭТО ВАЖНО ИМЕННО ДЛЯ ТЕБЯ? Легко проверить — представь, что все люди в один миг испарились. Ты один на Земле. То, чем ты занимаешься, еще имеет какой-то смысл?»[81]

Но смысл, как мы раньше сказали, создается как минимум двумя людьми. Русский философ Михаил Бахтин мудро и остроумно заметил, что лишь Адам в саду Эдема мог позволить себе роскошь спокойно разгуливать по миру, давая вещам названия на свое усмотрение. Увидев в первый раз дерево, он мог бы его назвать «Бубубу». Какая разница? СЛова «дерево» пока не существует, и больше никого нет вокруг. Адам себя понимает. И вдруг появляется женщина. Начинается «торг» по поводу смысла и ценности «дерева»: как оно называется (без идентичных слов герои же друг друга не поймут), красиво ли оно, важно ли и т. д. Вследствие этого «самое главное» — это не представить себя одним на Земле, где можно установить прочные, вечные ценности, а взять в толк, что любое условное или относительное значение (скажем, понт или деньги) становится виртуальным. Его правда — всегда потенциальная и обнаруживается лишь в действии возможного джокера.

Чтобы реализовать такой потенциал, надо его потерять: только потратив деньги (отдав их продавцу), узнаешь их ценность. Лишь показав понт или похваставшись, узнаешь его значение. До момента двухсекундного выступления этот джокер в кармане — всего лишь виртуальная победа: может, получится, а может, нет. Понт — окно в истину любой ситуации сегодня. Это — возможность выдать желаемое за действительное, а если желаемое принято за реальность, то сама реальность меняется. Понтуешься перед девушкой: твоя показуха ее убеждает, и потенциал ваших отношений умножен. До того ты не знал всю реальность ситуации!

То, что истина и виртуальность — синонимы, временами следует из любопытных популярных высказываний, что сегодняшняя красота (все, что кажется красивым) — это показуха в самом хорошем смысле. «Делая себя красивым, опрятным, ухоженным, человек чувствует, что он приятен окружающим (внешне, а не внутренне). Уже от этого он получает удовольствие. И почему бы не посмотреться в зеркало?»[82] Ну, в таком случае выходит, если перефразировать афоризм Федора Михайловича, что теперь показуха спасет мир. И откуда этот интригующий парадокс? Опять из советского прошлого и его комплексов провинциальности не только на уровне идеологии — «показывать самим себе и всему миру преимущества социализма», но и персонального, сугубо аполитического опыта сегодня (то, что некоторые ворчуны называют «своего рода приятный самообман»).[83]

Чем дальше от Москвы, тем важнее показуха, потому что разница несоответствия реальности тому, что могло бы быть, трагична. Только самогон позволяет виртуальности созревать и истине формироваться. «За московскую кольцевую дорогу выезжаешь, и все — конец цивилизации. Знаете, сибирские деревни изначально традиционно крепкими были и сейчас лицо не теряют. Конечно, крестьяне по-разному живут, одни крепко (потому что хорошо вкалывают), другие хлипко (потому что лентяи), но такого пьянства, как в амурских селах, однозначно нет».[84]

От провинциальности на Амуре и дальше жители больших городов обычно отмахиваются снисходительными репликами о моде: мол, «там такой отстой!» Хороший пример — феномен эмо. Он появился внезапно и благодаря вниманию со стороны столичных СМИ после 1990-х стал известен даже самым недогадливым жителям Урюпинска. Детей эмо начали беспощадно критиковать: «Есть из них, конечно, те, которые давно в этом стиле, в этой культуре варятся, но большинство еще вчера ярых поклонников Билана и Тимати — позеры!»[85] Явление лже-эмо испортило всем жизнь до самой Камчатки! Особенно там. На полуострове «действительно испоганили всё… У нас на Камчатке просто жуть, потому что у нас почти все позеры — постоянно плачут и пускают сопли (не от того, что они эмоциональные и им плохо, а просто чтобы быть похожими на тру), у нас на Камчатке в основном одни позеры, трушных мало».[86]

Эмо борется постоянно с обвинениями в провинциальном позерстве. Их бессердечность растет пропорционально расстоянию от предполагаемого центра страны. Вот один пример особой ехидности, в котором человек пользуется противопоставлением «тут/там» для самоопределения. Автор его нуждается в бездонной глубинке (ни в чем) для обозначения собственной «важности» в Москве (в центре мира): «Если эмо сейчас модно и многие малолетки называют себя ЭМО, ничего в этом не смысля, значит, вся культура дерьмо и позерство? По-моему, это эти малолетки — дерьмо и позерство, а сама культура довольно-таки офигенная».[87] Но бывает и хуже. Тут предлагаем самое больше количество восклицательных знаков в нашей книге: «Вся эта муть с эмо… полная лажа!!!!!!!!! Ср… вонючие позёры!!!!!!!! Ни х… у них своего нету!!!!!!!! Стиль: (а) розовый цвет от гламура, чёрный от готики… (б) Пирсинг от ма’факи… (в) Клёпанные ремни тоже от ма’факи…Возможно даже от панков… и т. д.».[88]

Эта ярость напоминает о тигре в «Лошарике»: эти эмо просто ненастоящие. И наши взбешенные критики данных эмо-деток ругают из-за «правильного» употребления детского, доязыкового потенциала. А почему в конце концов это людям так важно? Оттого, что они не в силах просто махнуть рукой на рваные челки, пирсинг и странно зашнурованные кеды? Складывается тайное подозрение, что обвинения в немодном отстое слышатся от тех, кто завидуют умению других сохранить тихое, эмоциональное, детское отношение к миру.

Неудивительно и обилие детских символов на футболках и других предметах одежды — попытка лишний раз подчеркнуть свою детскость и, как следствие, лишний раз уйти от ответственности за свою практически взрослую жизнь. И если употреблять слово «эмоции», то в данном контексте добавляя к нему слово «имитация»: только зрелость с отказом от доминирования детских привычек (и не самых конструктивных) позволяет говорить об эмоциях без каких-либо уточнений.[89]

Любопытно отметить законопроект «О нравственном и патриотическом воспитании и гарантиях прав детей в информационной сфере», что обсуждался в Госдуме летом 2008 года. Газета Коммерсантъ писала, что законодатели нравов проявили «крайнюю нетерпимость» к эмо и готам: «По степени общественной опасности они приравнены к скинхедам, футбольным фанатам, нацболам и даже к антифашистам».[90] Детскость и провинциальность приравнены к угрозе со стороны таких мест, находящихся, как говорят по-английски, «in the middle of nowhere». Точного эквивалента этой идиомы нет на русском, а занятно читать переводы: «в середине дебрей», «в середине неизвестности» или «посреди бесконечности». Это толкование приравнивает статус эмо-кидов к универсальным категориям: все мы лохи. А то, что понтующимся, молчаливо «позерствующим» эмо-кидам хочется вернуться туда, в глушь полной неизвестности или в детство, политикам кажется опасным.