Мильфьори, или Популярные сказки, адаптированные для современного взрослого чтения - Ада Самарка

Ближе к зиме произошла ужасная неприятность – у Беллиного отца обострилось запущенное заболевание, связанное с венами на ноге, сколько-то там этих вен пришлось вырезать, но ходить, даже после затяжного операционного периода, он практически не мог. Пришлось оставить работу в забое, которая приносила достаточно денег, чтобы не волноваться о насущном. Оформление инвалидной пенсии потянуло за собой массу трудностей для плохо управляющегося со старой громоздкой коляской больного человека. Вместо того чтобы вставать и бороться, как советовали врачи, старый шахтер совсем занемог, словно махнув рукой и дав волю всем прочим дремавшим столько лет хворям. То, что вырезали, быстро распространилось вверх по икрам, облепив когда-то мощные, жилистые ноги фиолетово-бордовой бугристой сеткой, и, пробравшись куда-то внутрь, посягнуло на почки, печень и сердце.

Просидев дома несколько месяцев, Беллин отец неожиданно нашел для себя отдушину: необъятную, засасывающую со знакомой, семейной, интенсивностью. Из спичек, картонок, деревяшек и прочего мелкого хлама он стал мастерить дворцы и ветряные мельницы, диковинные корабли, украшенные засохшим мхом, и вавилонские башни, словно сотканные из кружев и покрытые древесным лаком. Испытывая растущую потребность в строительных материалах, кряхтя, он начал потихоньку выбираться на улицу. Пенсии ни на что не хватало, ели одни макароны, и отбирать у дочки последние витамины он не мог, равно как и сворачивать начавшееся строительство. С первой апрельской оттепелью, сильно осунувшийся и постаревший, похожий теперь на морского ветерана – щетинистый, с несмываемой смуглотой, замотанный шарфами крупной вязки, он устроился в солнечном углу поселковой площади, выставив на перевернутые ящики перед инвалидной коляской несколько церквей, ветряных мельниц и маяк на скале. Покупателей не нашлось, но народ живо интересовался, любуясь, и спустя неделю или две на красных «Жигулях» приехал какой-то мужчина, купивший все поделки за половину предложенной цены, но намекнувший, что собирается брать для реализации в городе все, что Беллин отец успеет произвести. Вырученные деньги явно не стоили потраченных усилий, но, по крайней мере, было за что покупать клей, лак, акриловые краски и прочие необходимые вещи.

Гошка-Цап, прогуливаясь по площади, любил подолгу останавливаться возле ящиков с поделками, глумливо интересуясь, как идет торговля. Однажды его родня в селе колола свинью, и Гошка-Цап, поздно вечером, чтобы друзья не увидели, притащил Белле два мешка парного мяса – стоял, молча уставившись в глазок, потом, когда дверь осторожно отворилась, всунул в образовавшуюся щель носок пыльного кроссовка и сказал:

– Пусти, если сама тащить будешь, то надорвешься.

Белла, расхристанная, в наспех надетом спортивном костюме, чуть щурясь, отступила в коридорную тьму, пропуская его на кухню.

Грохнув кульки с мясом на стол, вытирая руки о задние карманы штанов, Гошка-Цап, неспешно осматриваясь и принюхиваясь, заглянул в единственную комнату, где на тревожно знакомом диване, теперь печально преобразившемся, лежала папирусно-желтая сморщенная фигура.

– Зря вы, батя, заартачились тогда, – сказал Гошка-Цап, – сейчас ваша дочка каталась бы как сыр в масле, у меня родители в городе квартиру получили, брат бизнесом занимается, меня в дело берет, а вы… вот что вы имеете, гордые, понимаешь, – сказал он и, почти грациозно состроив всем известный жест, не закрыв за собой дверь, ушел.

Ранним летом тот же мужик на «Жигулях» сказал, что есть дело. В разгар туристического сезона поделки можно продавать на набережной, в Крыму, правда, есть проблема с продавцом и за трансфер туда-обратно, кров и еду. Беллин отец вполне может попробовать себя в новой ипостаси, а там, гляди, и здоровье поправить. Отступать было некуда, потому что брать на реализацию ветряные мельницы и корабли единственный его покупатель в летний сезон отказывался. И ранним прохладно-голубоватым утром, находясь в состоянии подзабытого радостного предвкушения, Беллин отец, бережно упаковав свои поделки, погрузился в пыльный красный грузовой микроавтобус.

Долгожданные известия от него пришли спустя несколько недель, из уст неприятного, сильно загоревшего человека на большой машине. Отыскав Беллу в душном читальном зале, он сказал, чтобы ехала забирать своего папашу – дела там очень плохи, и сам он вернуться не в состоянии. Затем, проводив ничего больше не спрашивающую молодую женщину до дверей ее квартиры, на скорое «спасибо, до свидания», точно как Гошка-Цап, всунул в щель закрывающейся двери носок кроссовки и, посмеиваясь, сказал:

– Да, а деньги?

– Какие деньги?

– Я из города какой крюк сделал, чтобы тебя найти, бензина спалил сколько, что, задаром что ли? Дай хоть стольник.

– У меня нет денег, мне же к отцу ехать…

Узнав, как именно можно уладить ситуацию без денег, Белла полезла в тайник за последними крохами и, выпроводив мужика, стала собираться на юг, в место с праздничным, из детства, названием «Черноморское». Ей смутно представлялось, что там молодые загоревшие люди сидят в полосатых шезлонгах, в море дети играют большим надувным мячом – мальчик в рыжих шортиках и девочка с мультяшным розовым бантом на полголовы, на горизонте плывет пузатый пароход, а в небе, словно оберегая их всех, низко летает белая, улыбающаяся чайка.

Отцу было все время плохо, корабли с мельницами покупали, но деньги шли на погашение его долга за дорогу, еду, место на набережной и жилье, и даже если бы продались все поделки, на изготовление которых уходило помногу дней, вырученной суммы все равно не хватило бы, чтобы покрыть все расходы. Беллу встретили с распростертыми объятиями, отец, обнаруживший новое успокоение в виде холодного пива, которым его бесплатно снабжали из облепленной осами палатки рядом, был рассеянно приветлив, причмокивал, вытирая собирающуюся в уголках рта белую накипь, настойчиво осведомляясь у дочки «как тебе море?», и был, кажется, окончательно не в себе. Белле предложили помощь в организации транспортировки отца обратно домой, но ей самой придется остаться отрабатывать долг, причем с хорошей работой в Черноморском в начале июля большая напряженка, так как все места в барах, дискотеках и пляжных палатках уже давно заняты, а отпускать ее за пределы района, в более оживленную Евпаторию и сотрясающуюся от кислотных ритмов фестивальную Поповку, увы, нельзя. Усадив отца в обтянутый серым брезентом кузов бортовой «Газели», шатаясь от жары и усталости, Белла пошла со своими кредиторами решать вопрос об устройстве на стройку, в пяти километрах от поселка, когда мимо них, поднимая мелкий гравий и пыль, проехала зеленая «Нива-патриот», и один из кредиторов, лихо засвистев, стал размахивать руками, аж подпрыгивая. Машина остановилась, чуть сдала назад и оттуда вышел, подволакивая ногу, страшный большой человек в камуфляжных штанах и тельняшке, весь какой-то перекошенный, распатланный, с почти закрытым глазом и синеватым, опухшим, как вареник, ртом, скрывавшим ряд желтоватых редких зубов с белесыми деснами. Не ощущаемая им слюна скапливалась, стекая по омертвевшей щеке, и мужчина механическим жестом, но слишком редко промокал ее белой тряпочкой. Руль он держал двумя пальцами, как клешней – остальные были неестественно вывернуты под ладонь и вверх к запястью.

– Димон, ты же искал девку себе в гостиницу? И не нашел же, да? Потому что не там искал, – сказал кредитор, хватая Беллу за локоть и чуть подталкивая вперед, – а я ж тебе денег должен, да, Димон? Так давай вот что – давай ты бери ее себе на лето, сколько там осталось, она вся твоя, смотри, другой такой не будет никогда, а мне долг спишем? Да, лады?

Страшный человек окинул Беллу беглым взглядом и что-то пробубнил. Кредиторы, хлопнув ее по попе, подтолкнули к машине, помахали, криво улыбаясь, и быстро ушли в обратном направлении, по пустынной широкой дороге из бугристого асфальта, припорошенного белой ракушняковой пылью.

В отличие от скованного солнцем, пахнущего бензином, душного до головокружения Черноморского, с жирными водянистыми миражами на дорогах, с чахлой зеленью и облупленными желтыми домами, тоже, кажется, излучающими жар, в «Диве» было намного комфортнее.

Дядя Дима, как называла хозяина Белла, оказался на удивление тактичным и обходительным, выставив всего два ультимативных требования – покидать территорию «Дивы», даже в магазин или на трассу, ей запрещено, и подниматься в хозяйскую квартиру, устроенную в комнатах на предпоследнем этаже, слева, с отдельным входом – тоже. Он говорил, гавкая и чуть захлебываясь, морща лоб; слушая его, Белла в первые дни не знала, куда смотреть, ведь отводить взгляд было неприлично, но само его лицо не имело ни одной нейтральной области, остановившись взглядом на которой, можно было бы думать лишь о теме разговора, не съезжая с кровожадным человеческим любопытством по глубоким бороздам в синюшные мешочки кожи в крупных порах.