Ошибки Г. К. Жукова (год 1942) - Фёдор Свердлов

Кононенко отмечает, что описанная прокурором история боевых действий кавкорпуса, состояние его с людским, да и с конным составом к моменту написания настоящего документа, не грешат какой-либо неточностью или умышленным преувеличением. Милостью Командующего фронтом, кавкорпус понес жуткие потери в ненужных боях за Вязьму. Не искажены факты и в полном отсутствии каких-либо признаков организованности в десантировании частей и даже целых соединений с воздуха. Да, действительно, людей «выбрасывали» в полном смысле слова. «Выбрасывали» куда попало и как попало. Об их судьбах никто не беспокоился. Главное -«выбросить» и доложить, а там, будь что будет! Виноватого в плохом десантировании, и плохих действиях десанта всегда можно найти – война!

Ну, а о впечатлении, которое произвело послание прокурора во фронте, можно судить хотя бы по тому, что уже утром в 7 часов 14 марта был получен ответ. Сам текст ответа тоже многое говорит. Жуков уже ничего не говорил о Вязьме и прочих прежних задачах. Теперь он смотрел «в корень». Вот каким был ответ:

«Тов-ам Белову, Щелаковскому.

Мусабаев прислал на имя Румянцева телеграмму с просьбой ходатайствовать перед В/С фронта о выводе 1 Гв. КК из рейда.

В/С фронта приказал:

1) Вам со Щелаковским провести решительную борьбу с подобными упадническими настроениями среди руководящих работников управления корпуса и крепко по ним ударить (нужно понимать – по настроениям!);

2) Им надлежит разъяснить, что благодаря прорыву корпуса в тыл противнику в районах Вязьма, Дорогобуж, Ельня и других поднялось и расширяется партизанское движение; его воздействие на противника в этих районах с каждым днем усиливается. Нахождение 1 Гв. КК на тылах противника заставляет его оттягивать с фронта части, расходовать резервы. Вывод корпуса из рейда обречет на разгром противником партизан и сильно ухудшит положение Соколова, Ефремова, Жабо и Казанкина (командир 4-го Возд.-дес. корпуса).

3) Корпусу быть готовым к длительному пребыванию в тылу противника и всемерно усилить свою активность, лучше и энергичнее организовывать и активизировать партизан. Верховным Главнокомандующим приказано всеми средствами удерживать Дорогобуж в Ваших руках.

4) Запрещать передачу в штаб фронта донесений оперативного характера от лиц, не имеющих прав их посылать. Донесение оперативного характера могут посылаться только Вами и нач. штаба корпуса.

5) Исполнение донести. Жуков, Булганин, Сколовский».

– Нет слов, -пишет Кононенко, – что с получением такого документа, с нами, работниками штаба была проведена соответствующая работа и «решающая борьба с упадническими настроениями». Но мы были обрадованы тем, что командующий фронтом спустился с небес на землю и увидел действительную реальность, увидел то, что полезно и что вредно, а то, что он видел до этого, было вредно и нереально. Видимо, руководящие работники штаба кавкорпуса не так уж и плохо разбирались в обстановке и не витали в облаках теоретических мечтаний. Конечно, ударять по их настроениям никто не собирался, так как Белов и Щелаковский отличались и высокой культурой, и большой зрелостью ума. Они были настоящими военноначальниками и не имели привычек «ударять», унижать, ругать или «превращать в труху» человека и его достоинство. Именно поэтому им было достаточно только сказать – и все немедленно подчинялись, ибо их не только уважали, но и верили в них. А уважение, вера и любовь к начальнику, всегда крепче и сильнее страха.

Уже через три часа во фронт ушло донесение генерала Белова и Щелаковского, в котором говорилось: «Я и комиссар корпуса не разделяем взглядов прокурора. Ваша оценка значения действий корпуса в тылу противника предают нам еще большую твердость и силу ориентировки. Все необходимые меры будут приняты».

О том же, что Белов и Щелаковский совсем не разделяли взглядов прокурора, было не совсем точно. Точнее было так: они не полностью разделяли его взгляды. В противном случае отправка телеграммы прокурора не была бы санкционирована. А на ее оригинале сохранилась виза Белова от 13.03.42 г., дающая право на отправку составленного Мусабаевым послания.

Дело заключалось в том, что когда Мусабаев писал свою телеграмму, Жуков все еще продолжал «рычать» на Белова за то, что его группа войск неспособна овладеть Вязьмой. Командующий фронтом во всех своих документах проявлял какую-то злобу, жестокость и несправедливую беспощадность, а так же полное презрение к людям, к их жизням и судьбам. Между ним и людьми ему подчиненными, была высокая стена. Имя стене было – страх.

Мусабаеву была адресована дополнительная телеграмма -ответ прокурора фронта диввоенюриста Румянцева. 18 марта он писал:

«Донесение Ваше не свидетельствует о понимании Вами опер, значения рейда Белова. Прорыв Белова на тылы противника поднял партизанское движение, привел к захвату партизанами Дорогобужа, заставил противника оттянуть с фронта и из резерва войска. Ваша просьба политически безграмотна. Белов не нуждается в посредниках, имея возможность непосредственно сноситься с Военным Советом фронта по любому вопросу. Неправильно возбуждать такие вопросы через меня, тем более без указаний соображений Белова и комиссара. Занимайтесь своим делом. Будьте тверды. Не поддавайтесь настроениям усталости и паники. Ваша задача всемерно содействовать пополнению войск Белова. Сурово расправляйтесь с предательскими элементами, укрепляя дисциплину, боевую спайку, добивайтесь успешного выполнения задач, поставленных перед войсками. Румянцев».

После всего перечисленного, Мусабаеву ничего больше не оставалось, как выполнять указания своего шефа или, в крайнем случае, постараться как-то самому «выйти из рейда». Такое разрешение было получено, и 10 мая, Мусабаев вылетел на «Большую землю». На его место в ночь на 11 мая в штаб группы войск Белова прибыл военюрист 2-го ранга Радкевич. Этот прокурор мало интересовался стратегией и оперативным искусством, а работы у него было не меньше чем у предшественника.

Работая над своими мемуарами, Кононенко обратился к полковнику в запасе Лобашевскому, который проживал в Одессе, с просьбой дать свое мнение о документах фронта, которые проходили через его руки и об отношении с командующим фронтом. Вот, что он ответил: «Я был комиссаром штаба Группы войск Белова с начала февраля месяца, после гибели комиссара штаба бат. комиссара т. Резника. Приказ о назначении подписан 8 февраля. 25 февраля заболел тифом наш начальник политотдела Группы, и 11 мая, по просьбе Щелаковского, я был назначен нач. политотдела Группы. Через мои руки проходили все документы штаба фронта. По долгу службы мне поневоле приходилось все их читать и докладывать. Я не собираюсь вникать в их оперативный смысл или ошибочность, дело, пожалуй, не в этом. Все важные документы, как правило, подписывались Жуковыми и Булганиным. Честно скажу, что почти во всех документах, красной нитью проходило беспощадие Жукова, оно было направленно, в первую очередь, на ограничение прав и инициативы Белова. Именно сковывание инициативы Белова, жестокость, грубость Жукова, доходящая до оскорбления личности, вот в чем его главная ошибка. Ошибка, которая не могла не отразиться на боевых действиях нашей Группы, хотя даже в таких случаях, Белов находил в себе силы, терпение, мужество и умение вести дело так, чтобы приказ был выполнен. Так было по поводу Семлево, по вопросам взаимодействия с Ефремовым, по поводу смены КП, по делу Андрусенко и Сизова и т.д. Вспоминаю такой случай: когда мы, уходя прямо из-под огня немцев, перебазировали 28 мая штаб в Бол. Хатунь, на телеграмму Белова во фронт о смене командного пункта, Жуков ответил: «Кто вам дал право принимать самостоятельные решения?». Долго мне не хотелось показывать этот документ Белову, но долг службы обязывал. Белов, читая принесенную ему телеграмму, почесал за ухом, покрутил усы и устало сказал: «До чего же жестокий и бездушный человек!» Затем вызвал коменданта и приказал всем людям, которых валила с ног усталость, – отдыхать. Белову было виднее, чем Жукову, какие решения принимать, и ему нужно было давать полную инициативу и все права, а не унижать, дергать и оскорблять. Такое мое мнение».