Воспоминания - Екатерина Андреева-Бальмонт

«Я хочу России, я хочу, чтобы в России была преображающая заря. Только этого хочу. Ничего иного. Здесь пусто, пусто. Духа нет в Европе. Он только в мученической России».

В ЗВЕЗДНОЙ СКАЗКЕ

Я видел ибиса в моем прозреньи Нила,Фламинго розовых и сокола, что бьетДиск солнца крыльями, остановив полет,Являясь в реяньи, как солнечная сила.

Тропическая ночь цикадами гласила,Что в древней Мексике сама земля поет.Пчела индийская мне собирала мед,И были мне цветы, как пышные кадила.

В Океании, в ночь, взносился Южный Крест.И птица-флейта мне напела в сердце ласку.Я видел много стран, я знаю много мест.

Но пусть пленителен богатый мир окрест,Люблю я звездную России снежной сказкуИ лес, где лик берез — венчальный лик невест.

K. Д. Бальмонт. 1924 г. Стихотворение на обороте фотографии

Новый год (1923) он встречает у себя дома. «На столе предметы, которые могли радовать: чай, финики, сыр, безгреховный салат, печенье, бутылка хорошего вина, пышный букет нарциссов, на моем письменном столе мимозы, сирень, но у меня мертвый камень тоски в сердце и, как в балладе Раутенделейн, строка: „Я с мертвой невестой, бери“. О, я не хочу еще раз встречать Новый год за границей».

И с тех пор уже нет письма, в котором он не писал бы и в прозе, и в стихах о своей тоске, о желании вернуться в Россию. «В Москву мне хочется всегда, а днями бывает, что я лежу угрюмый целый день, молча курю, думаю о тебе, о Нинике, о великой радости слышать везде русский язык, о том, что я русский, а не гражданин Вселенной и уж меньше всего гражданин старенькой, скучненькой, серенькой Европы.

Я ношу в кармане твое последнее письмо в 8 убористых страниц и время от времени, чтобы побыть в России с тобой и Ниникой, перечитываю его. Через эти строки, написанные милым трогательно-косвенным почерком, я уношусь мыслями в родные места, и как бы мне хотелось быть там с тобой! Я ни на что не жалуюсь. Только два обстоятельства я воспринимаю как мучение и несправедливость. То, что я в разлуке с тобой, и то, что я не знаю, когда мне будет суждено вернуться в Москву».

ЗАВЕТЫ ГЛУБИН

Шестнадцать месяцев над влагой Океана,Прогулки долгие близ кружева волны.Благословение верховной вышины,Жемчужный Новый Серп, зашедший в небе рано.Она жива и ждет, далекая Светлана,О ней поет душа, лишь ею ткутся сны.

Теченье вышних звезд — горнила старины,Откуда брызжет новь сквозь саваны тумана.

Единственная мысль — я здесь и я не здесь.Единственная страсть — Избранница, Россия.Ей — в гуле синих волн все сны мои морские.

Живое чудо есть от века и доднесьВ темницах раковин, в ночах, душой я весь.Мне жемчуг — весть из бездн, что будут дни другие.

ОНА

В мгновенной прорези зарниц,В крыле перелетевшей птицы,В чуть слышном шелесте страницы,В немом лице, склоненном ниц,—

В глазке лазурном незабудки,В веселом всклике ямщика,Когда качель саней легка,На свеже-белом первопутке, —

В мерцаньи восковой свечи,Зажженной трепетной рукою,В простых словах «Христос с тобою»,Струящих кроткие лучи, —

В глухой ночи, в зеленоватомРассвете, истончившем мрак,И в петухах, понявших знак, —Чтоб перепеться перекатом,—

В лесах, где папоротник, взвивСвой веер, манит к тайне клада,Она одна, другой не надо,Лишь ей, Жар-Птицей, дух мой жив.

И все пройдя пути морские,И все земные царства дней,Я слова не найду нежней,Чем имя звучное — Россия.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Я всегда убаюкан колыбельною песней,Перед тем, как в ночи утонуть,Где, чем дальше от яви, тем чудеснейОткрывается сказочный путь.В дни, как был я ребенком, это голос был няни,Уводившей меня в темноту,Где цветы собирал я для певучих сказаний,Их и ныне в венок я сплету.В дни, как юношей был я, мне родные деревьяНапевали шуршаньем вершин,И во сне уходил я в неземные кочевья,Где любимый я был властелин.А поздней и позднее все грозней преступленьяЗавивали свой узел кругом,Но слагала надежда колыбельное пеньеИ журчала во мне родником.И не знаю, как это свершилось так скоро,Что десятки я лет обогнул,Но всегда пред дремотой слышу пение хора,Голосов, предвещающих гул.А теперь, как родная, так далеко Светлана,И на чуждом живу берегу,Я всегда засыпаю под напев Океана,Но в ночи — на родном я лугу,Я иду по безмерным, распростертым просторам,И, как ветер вокруг корабля,Возвещают мне руки, приближаясь к озерам,Что бессмертна Родная Земля.А безмерная близко расплескалась громада,И всезвездный поет небосвод,Что ниспосланный путь мой весь измерить мне надоИ Светлана меня позовет.

К. Д. Бальмонт. 1926 г. Письмо К. Д. Бальмонта Е. А. Андреевой-Бальмонт на обороте фотографии

Как, верно, очаровательно сейчас в русском лесу, в русской деревенской глуши. Вот где я бы хотел быть. Я и ухожу туда мыслью часто, часто. И когда мысль дойдет до каких-то зеленых пределов, пересеченных озерной водой, в душе рождаются стихи, и я чувствую, что моя связь с Россией слишком глубока, чтобы из-за стольких-то лет отсутствия она могла сколько-нибудь ослабеть. Нет, она углубляется в моей разлуке, а не слабеет, как все в душе становится углубленнее, когда проходишь путь «от полудня до звездной ночи».

В последние, тридцатые годы Бальмонт отвращается от западных литератур и полностью обращается к славянским. Может быть, это было вызвано его тоской по родине, по России.

Он знает и любит польский язык, теперь принимается за изучение чешского, литовского, болгарского, сербского. Одолев их, он объезжает все эти страны, живет там месяцами, знакомится с населением. Многих писателей и поэтов этих стран он знал еще раньше, переписывался с ними. В 1927 году его приглашают в Варшаву. Его считают там своим. «Я вижу, что у меня много братьев, нашел-таки я братьев на Земле». Он едет не без страха разочароваться. Но попадает к полякам как к родным. «Ласка, вежливость, гостеприимство, понимание и отличное знание, что я сделал и что я люблю». Он проводит обворожительные недели в Харсиде, в Закопане. В Татрах гостит у поэта Каспровича. Он говорит совершенно свободно по-польски. Пишет польский очерк о Каспровиче как о поэте польской народной души… Его печатают, и поляки восхищаются его польским языком. И во всех славянских странах Бальмонта знают и любят как поэта. Эти последние годы он «тонет» в славянских литературах. Ему близко восприятие природы, он находит у этих поэтов строки, точно совпадающие с его. Он готовит книгу «Чешские поэты». Переводит с хорватского драму Ловриза. В поэме, посвященной ему, Бальмонт называет себя «Брат братьев». Затем он погружается в изучение самого для него интересного языка, литовского. Он страшно им увлечен, пишет много об этом «древнейшем языке, брате санскритского». «По напевности и по страсти к мелодии гласных (по шесть гласных рядом) я могу его сравнить только с самоанским…»