Живописец душ - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Далмау дрожал, видя, как прохожие выхватывают газеты из рук паренька. Ему казалось, будто все на него смотрят. Он огляделся вокруг: нет, ничего подобного. Случайные, равнодушные взгляды. «Полиция ищет вора!» Далмау выпрямился, на шаг отошел от дерева, пытаясь казаться спокойным. «Фабрикант Бельо предлагает вознаграждение в сто песет за любые сведения о его местонахождении!» «Сукин сын! – пробормотал Далмау сквозь зубы при этом новом оповещении, – сукин сын! Мерзкий козлина!» Он – вор? Если бы дон Мануэль не стал отыгрываться на его матери, ему не пришлось бы воровать. Он всего лишь возвратил себе тысячу триста песет, чтобы мать и Эмма жили спокойно и Анастази не угрожал бы им насилием и чтобы полностью, вместе с процентами и судебными издержками, погасить иск, когда адвокат Фустер выплатит мелкими порциями пятьсот песет. Он же, со своей стороны, полагал, что своим трудом с лихвой вернул сумму, которую дон Мануэль когда-то одолжил, дабы избавить его от военной службы; вот о чем должен был вспомнить старый козел: творения Далмау во много раз обогатили его. Стало быть, дело не в деньгах. Это – низкая, подлая личная месть богатого буржуя скромной, уже немолодой швее, его матери. Но какие бы доводы ни приводил Далмау в свое оправдание, люди продолжали покупать газеты. Многие проходили мимо, не замечая его, погруженные в чтение или на ходу обсуждая последнюю новость. Далмау краем глаза увидел свое лицо, рисунок крупного формата посередине полосы. Учителю нетрудно было нарисовать портрет, он на этом набил руку. Далмау попытался успокоиться: по этому рисунку его, теперешнего, почти невозможно опознать, но как быть с теми, кто сейчас, недавно, общался с ним? Каменщики на стройке дома Бальо, рабочие из общежития и столовой «Санта-Мадрона», персонал приюта в Парке… Никто бы не связал его с тем Далмау Сала, который работал в мастерской дона Мануэля Бельо, но теперь все об этом узнали. За сто песет многие, наверное, уже обивают пороги полицейских участков. Уже услышали новость в тавернах и столовых от тех, кто умеет читать. В недобрый час написал он портрет короля преступного мира! Не узнай дон Мануэль подпись, ему бы и в голову не пришло, что Далмау украл крест, ведь он был уверен, что бывший его ученик мертв.
Церковные колокола прозвонили семь утра. Опоздал на работу. Эта мысль насмешила Далмау: какая теперь разница? Явиться на стройку он не мог, хотя, предусмотрительно оставаясь на другой стороне Пасео-де-Грасия, подошел близко, будто сам дом, революционный по стилю и замыслу, мог его защитить. У дверей железнодорожного вокзала в стиле модерн, посередине улицы Арагон, через дом от строительства особняка Бальо, мальчишки-газетчики сновали между экипажами и кучерами, торговцами, бродягами и пассажирами; соревновались между собой, кто крикнет громче и пронзительней, чтобы переманить к себе покупателя. «Далмау Сала». «Реликвия». «Вор». «Полиция». Они подготовили алиби на ночь кражи, но какой наивной и смешной казалась эта выдумка перед многоголосым ревом продавцов газет, который тяжким грузом обрушивался на Далмау! Кто поверит в ночь любви с высохшей, одеревеневшей старухой? Остатки уверенности вдруг покинули его, живот свело, он инстинктивно прижался к стене и, оробевший, побледневший, с трепетом наблюдал сцену, которая разыгрывалась на другой стороне бульвара, где прораб и несколько каменщиков беседовали с двумя полицейскими. Стало быть, его выдали. Один из товарищей, Хенаро, припомнилось имя, показывал вверх, на хребет дракона, очевидно объясняя полицейским, где Далмау работает. Поддавшись наивному порыву, Далмау тоже поднял взгляд к самым верхним лесам. Хенаро вроде был неплохим парнем, может, выдал не он.
– Если так и будешь здесь торчать, тебя очень скоро сцапают. Ты весь как деревянный и бледнее мертвяка, будто кто-то тебя прислонил к стенке: пусть, мол, постоит, пока не подъедут из управы и не положат покойничка в сосновый гроб. – Маравильяс расхохоталась. Trinxeraire стояла перед Далмау, замурзанная как всегда. Далмау никогда не слышал от нее такой длинной речи. Не припоминал, чтобы ей когда-либо удавалось связать вместе столько слов. Она явно нервничала. Далмау хотел было спросить, куда подевался ее братец Дельфин, ведь они всегда неразлучны, но девчонка не дала ему и слова сказать. – Идем со мной. Я тебя спрячу, пока не решишь, что делать дальше.
– В Пекине? – уточнил Далмау.
– Там тебя видеть не хотят. И близко не подходи, так будет лучше. Идем со мной, – торопила она, дергая его за руку.
Полицейские все еще обсуждали что-то с прорабом и каменщиками. Далмау пошел следом за trinxeraire; похоже, она спасала его во второй раз, а может, и больше, если учесть, сколько ночей он без памяти валялся на улице, одурманенный наркотиком. Они свернули направо по улице Арагон и двинулись по узкому проходу между откосной стеной, за которой ходили поезда, и фасадами домов.
– Куда мы идем? – спросил Далмау у девочки; он шел позади, след в след.
– В надежное место. Не бойся.
Через несколько кварталов, на углу улицы Брук, когда Далмау обернулся налево, заглядевшись на рынок и церковь Консепсьон, появился целый отряд полицейских, они прятались за последним на улице зданием и теперь угрожающе приближались. Далмау даже не успел как-то отреагировать.
– Далмау Сала! – проговорил один из полицейских, с силой ткнув его в живот концом своей дубинки.
– Ты арестован! – объявил второй и, воспользовавшись тем, что у Далмау пресеклось дыхание и он сложился пополам от боли, завел ему руки за спину и надел наручники.
Через несколько секунд, когда дыхание у Далмау восстановилось, он был уже скован и двое полицейских вели его под руки. Он не мог понять, как это произошло. Полицейские выскочили из-за угла, будто дожидались его, а это означало…
– Ты меня предала! – с упреком бросил он Маравильяс, которая отошла подальше от схватки.
