И стали они жить-поживать - Светлана Багдерина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ф-фу…
— Кто это?
— Что такое?
Бояре у входа схватились за орудия труда, готовые в любую секунду превратить их в орудия обороны.
— Не бойтешь, это я пришла…
— Ф-фу, боярыня Серапея… Что ж ты с собой такое амбре принесла?
— А што, пахнет? — смущенно спросила старуха.
— Да нет, и не пахнет совсем… — донесся из темноты ворчливый голос боярина Никодима.
И не успела она с облегчением вздохнуть, как тот продолжил:
— …а просто смердит.
— Это я жа поворот в коридор отошла… прогулятьша перед шном… и пошкользнулашь на какой-то гадошти. Там ее тшелая лужа. Перемажалашь вщя, как порощенок…
Сердобольный боярин Ефим зажег огарочек.
— Утрись хоть, матушка, — сочувственно проговорил он.
— Ой, и шпашибо тебе, батюшка, — затараторила боярыня Серапея, быстро — экономя свечку — обтираясь платком. — Вот я не только шама, а и брошь фамильную ижгваждала, вщя в этой жиже проклятой… Дай-ка я ее над твоей швещещкой прошушу шкоренько да оботру… От прапрапрабабушки она в нашем роду, от шамой Синеуша внучки…
И старушка поднесла к пламени свечи вымазанную чем-то черным, маслянистым брошку.
Та в ее руках вдруг вспыхнула, как береста и запылала.
— Ай-яй-яй-яй!!!.. — взвизгнула в ужасе старушка и отшвырнула от себя в дальний угол коварное украшение, словно проснувшееся осиное гнездо.
— Что?..
— Что это было?..
— Что горело?..
— Что это?..
— Да жаража эта черная жагорелащь, как ш ума шошла… — испуганно оправдывалась Серапея. — Не виноватая я!..
— Загорелась, говоришь? — граф Рассобачинский — глаза горят, как две масляные лампы — вскочил на ноги и ласково, но крепко ухватил старую боярыню за плечо. — Где ты ее нашла, благодетельница ты наша? Показывай, матушка…
Так в истории человечества обнаружению нефти не радовался еще никто.
***Первым шагом к осуществлению плана Граненыча было назначено приобретение лука и стрел.
Поскольку ни дружинники, ни черносотенцы с ними по дворцу не ходили, оставались два варианта — украсть их из караулки, где они хранились, пронумерованные, в специальных шкафчиках, за которыми постоянно приглядывал дневальный, или из оружейного хранилища, гордо названного Дионисием непонятным иностранным словом "арсенал".
После недолгого совещания коллегия заговорщиков избрала второй вариант, и теперь Граненыч самой своей лучшей лунной походкой[20] шаг за шагом, не взирая на встречных солдат и дворцовый люд с деревянными глазами, продвигался по коридорам ко входу в подвал.
Это знаменитое многоярусное бесконечное[21] сооружение Лукоморского дворца было предметом гордости царского управделами — разместить в них можно было всегда и все, и еще оставалось место на всякий непредвиденный случай. Нашел там свое временное пристанище — между одним из продуктовых погребов и хранилищем старой мебели[22] — и закрытый этим летом на ремонт оружейный склад. И теперь, в любое время дня и ночи, к кухаркам, спускавшимся в подвалы за продуктами, приставали, выпрашивая лакомые кусочки — чтобы службу нести было веселее — хронически замерзшие и дуреющие от скуки часовые.
По крайней мере, так было, пока все не перевернулось с ног на голову с появлением Чернослова и его рати.
Граненыч осторожно, одним глазом, ухом и клочком светлых взъерошенных волосенок выглянул из-за угла, не дойдя до второго подземного этажа несколько ступенек.
Все верно.
Метрах в тридцати от него черным провалом на серой мрачной стене зиял стальной прямоугольник двери арсенала. И рядом с ним, бездумно уставившись в стену напротив, стоял неподвижно, как гипсовый статуй, вооруженный пикой и мечом дружинник. На поясе у него висел массивный бронзовый ключ.
Митроха знал этого солдата. Это был старший прапор-сержант Панас Семиручко, толстый веселый хитрован родом из Малого Лукоморья. Двадцать лет назад он ненадолго пришел в Лукоморск в поисках лучшей жизни, нечаянно попал на царскую службу, да так здесь и остался.
Лучшего заведующего арсеналом, по словам самого Панаса, не было в истории Лукоморья за всю его историю. Хозяйственный малолукоморец влюбился во вверенный ему военный склад с первого взгляда, и то, что было простым местом хранения опасных для жизни железок и деревяшек, стало вдруг его вторым домом, его страстью, его почти единственной заботой. Любовно полировал он древки копий, стирал пыль с упругих изгибы луков мягкой тряпочкой, а ржавчина, неосторожно пожелавшая поселиться на топорах, наконечниках стрел или лезвиях мечей, мгновенно приобретала в его лице смертельного врага. "Ничего из дома — всё в дом," — было его бессменным лозунгом, и ни один дружинник попортил себе не один литр крови, пытаясь получить со склада Панаса лишний туес с наконечниками стрел для внеочередного похода отряда на стрельбище или новый меч взамен сломанного. "У тебя зимой снега не выпросишь!!!" — на грани истерики орали они, наскакивая с обнаженными мечами на Семиручко, а тот лишь отмахивался секирой и довольно ухмылялся в хитрые усы.
И даже теперь, в абсолютно бессознательном и безответственном состоянии старший прапор-сержант Семиручко умудрялся оказываться на посту у своего любимого детища в пятидесяти процентах из ста[23].
Митроха тихо положил книжку — второй конец нового Пути Книги для экстренной эвакуации — рядом с собой на ступеньку, покрепче ухватил выброшенное ранее Букахой полено, тихонько присвистнул, распластался по стене и стал ждать.
Ждать пришлось долго. Настолько долго, что надоело, и он снова украдкой выглянул из-за угла.
Прапор-сержант стоял на месте без малейшего признака движения, как прикованный.
"У него приказа реагировать на свист не было," — осенила угрюмая догадка истопника. — "Так я до утра тут простою… Как бы его сюда выманить?.."
И тут ему вдруг вспомнилась другая слабость малолукоморца, над которой немало подшучивали, посмеивались и даже слагали анекдоты.
— Дионисий… — едва слышным шепотом позвал он. — Ты тут?
— Да, — так же на грани слышимости донеслось до него откуда-то из толщи стены справа от него.
— Мне нужно срочно на кухню, — решительно проговорил Граненыч и сразу же почувствовал, как его руку схватила маленькая, высунувшаяся из камня стены, ручка хозяина библиотеки. — Книжка там с прошлого раза осталась?
— Осталась… Пойдем…
Через десять минут Граненыч уже снова стоял в своей засаде.
Он тихонько выглянул из-за угла: прапор-сержант всё так же являл собой воплощение неподвижности и бесстрастия.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});