Река голубого пламени - Тэд Уильямс

— Быть может, нам следует остановиться. Бросить якорь, или что там еще делают. Я почти ничего не вижу.

— Сон — это хорошая мысль, — !Ксаббу кивнул головой, — Тебе нужен отдых. Нам всем нужен отдых. В этом месте никогда не знаешь, когда что-нибудь случится.

В голове у Рени пронеслось множество возможных ответов, саркастических и не очень, но у нее не было сил ни на один из них. Она заглушила двигатель и позволила судну дрейфовать к отмели.

Рени чувствовала, как солнце поджаривает ее незащищенную кожу. Она застонала и перевернулась на бок, не открывая глаз, в поисках тени, но нигде не смогла ее найти.

Она закрыла лицо руками, но все равно ощущала ослепительное сияние солнца и не могла не обращать на него внимания. Оно лилось на нее, как будто какой-то гигантский ребенок-садист фокусировал лучи при помощи титанического увеличительного стекла.

Рени села, бормоча проклятия. Горящий белый диск висел почти прямо над головой и был лишь слегка затянут тускло-серой дымкой — на палубе не предусматривалось укрытия от солнца. К тому же либо они сошли с якоря и их отнесло, либо река и ее берега претерпели мутацию, пока Рени спала; она не знала, какой вариант хуже. Река ужасно сузилась, так что до любого из берегов легко можно было добросить камень, а аккуратный лес тополей как-то незаметно превратился в дикую мешанину растительности — джунгли. Некоторые деревья вытягивались в сотню футов, а то и больше. За исключением открытого участка берега реки, в любом направлении взгляд ее не мог проникнуть в заросли более чем на несколько футов.

!Ксаббу стоял на задних лапах у поручней, наблюдая, как быстро джунгли проносятся мимо.

— Что произошло? — спросила она. — Нас сорвало с якоря?

Он повернулся и улыбнулся ей своей странной, но ободряющей улыбкой бабуина.

— Нет. Мы поднялись некоторое время назад, и Азадор снова управляет судном.

Человек, о котором шла речь, сгорбился над штурвалом на корме судна, сведя темные брови, вокруг него плавало облако сигаретного дыма. Он сбросил плащ. Нижняя часть его комбинезона была подпоясана веревкой, поскольку от верхней части остались лишь жалкие лохмотья. Его сим был очень загорелым, а руки и грудь — достаточно мускулистыми. Рени отвернулась, раздраженная его нелепой привлекательностью — было нечто подростковое в том, чтобы выбрать подобный сим, даже если в РЖ он был похож на него, в чем она сильно сомневалась.

— Все равно хорошо, что ты проснулась, — добавил !Ксаббу. — Эта девушка, Эмили, несчастна, но со мной она говорить не хочет, а Азадор не желает говорить с ней.

Рени снова застонала и поднялась на ноги, на мгновение приникнув к поручням из-за того, что у нее свело икру. Удивительно было ощущать столь сильную и разнообразную боль и при этом осознавать, что удары ей наносили не металлические кулаки и человеческие кости, упрятанные в плоть, а желеобразная субстанция, лишь симулирующая все эти вещи. Но боль от этого не становилась слабее.

Она дохромала до каюты. Девушка сидела на кровати, забившись в угол крохотной комнаты, как будто боялась мелких ползающих по полу тварей. Несмотря на то что на ее молодой коже блестел пот, она крепко прижимала к груди одеяло.

— Привет, Эмили. У тебя все хорошо?

Девушка посмотрела на нее широко раскрытыми, встревоженными глазами:

— Где обезьяна?

— Там, на палубе. Хочешь, я позову его?

— Нет!

Отказ Эмили прозвучал почти криком; потом к ней в какой-то мере вернулось самообладание, и она нервно рассмеялась.

— Нет. Я из-за него себя так жутко чувствую. Он совсем такой же, как летучие обезьяны Страшилы, весь такой маленький и мохнатый, и эти цепкие пальцы… Как ты можешь это выносить?

Рени секунды две раздумывала, не рассказать ли, как на самом деле обстояли дела с !Ксаббу, но потом решила не делать этого. Если девушка была марионеткой, то рассказывать ей что-либо о ВР и симах — значит просто сбить с толку и даже проявить ненужную жестокость. Если только…

— На самом деле он не обезьяна, — Рени постаралась успокаивающе улыбнуться и почувствовала боль в челюсти. — Он… он заколдован. На самом деле он человек, очень хороший человек, но кое-что плохое превратило его в обезьяну.

— Неужели? — У Эмили снова расширились глаза, — О, как это печально!

— Да, — Рени присела на край кровати и постаралась устроиться поудобнее, но во всем ее теле как будто не осталось ни одного мускула, который бы не ныл. — Тебя только это беспокоило?

— Нет… да. Нет, — как будто вымотанная этими переменами настроения, Эмили с минуту смотрела на Рени, а потом неожиданно разразилась бурными слезами. — Что т-теперь б-б-будет?

— С нами? — Рени погладила ее, чувствуя маленькие, будто птичьи, кости через тонкую сорочку.

Странно было обнаружить себя снова в роли суррогата матери, утешительницы; это напомнило Рени о Стивене, но на сегодня с нее достаточно было боли.

— Мы сбежали от всех тех, кто нас преследовал. Ты разве не помнишь?

— Я не это имела в виду… А как ж-же я? Как же мой ребеночек у меня в ж-ж-животе?

Рени хотела сказать что-нибудь ободряющее, но ей ничего не пришло в голову. Что она могла предложить этой девушке — этому созданию, запрограммированному на детский лепет и беспомощность? Даже если они с !Ксаббу выберутся из симуляции, Эмили практически наверняка не перенесется вместе с ними. И даже если бы по какой-то счастливой случайности им это удалось, могли ли они позволить себе взять девушку с собой? Отправиться спасать мир в сопровождении беременного, явно полоумного ребенка, которому требуется постоянное внимание? У Рени не было сил думать об этом.

— Все будет хорошо, — выдавила наконец она, и возненавидела себя за это.

— Не будет, не будет! Потому что мой генри меня больше не любит! Но он любил, любил меня, и он дал мне ту милую вещицу, и мы с ним играли во все игры любви, и он говорил, что я его сладкий пудинг, а теперь все bodwaste!

Странное словосочетание, похоже, было самым ужасным ругательством из тех, что она знала. Произнеся его, Эмили повалилась лицом вниз на кровать и зарыдала.

Рени, которой нечего было ей предложить, кроме сочувствия и утешительного прикосновения, наконец удалось привести девушку в некое подобие нормальности.

— Эта милая блестящая вещица, что он тебе дал, — спросила Рени, когда рыдания затихли, — он сказал тебе, откуда она у него?

Глаза Эмили покраснели, щеки пошли пятнами, из носа текло, но она все равно оставалась хорошенькой. Это раздражало. Если у Рени и оставались какие-то сомнения в том, что создателями Канзаса были мужчины, теперь она их отбросила.