Вервольф. Заметки на полях 'Новейшей истории' - Алесь Горденко

– Мне для себя… понять. Мне кажется, что... То ли это подделка, то ли... Можно как-то установить… не знаю… в каком состоянии бабушка подписывала протокол допроса?

– Ну, тут я тебе и без экспертов всё объясню. Почерк в обоих документах – один и тот же. Особенности написания букв одни и те же и там и здесь, прямо в глаза бросаются. Это не подделка.

Твоя бабушка Гертруда действительно лично подписала донос на твоего папу.

Гостья отхлебнула чаю и отвернулась. Хозяин кабинета всё понял и протянул ей платок – вытри слёзы, я всё понимаю. А пока Стефани тихо плакала, он внимательно рассматривал обе бумаги. Потом, когда девушка подняла на него глаза, заговорил.

– Стеф, я ведь тоже не посвящён в детали. Если ты хочешь каких-то подробностей, касающихся твоей бабушки, то я их не знаю. А что вижу из этих документов… вот смотри. Буквы кривые, строчки кривые, общего наклона букв нет. Скорее всего, Гертруду заставили подписать протокол вопреки её воле. Она его подписывала, пребывая в крайнем волнении и, похоже, с крайней неохотой. Но если учесть, что дело твоего папы начинали в КГБ, то... У них есть масса способов заставить человека подписать любые бумаги. Это то, что увидел я. Если тебе нужны более подробные сведения – то оставь документы, я найду подходящего эксперта-графолога. Он напишет подробнее.

– Спасибо, дядя Рудольф. Не надо. Спасибо, что помогли.

Девушка сложила документы обратно в папочки. Когда хозяин кабинета встал из-за стола и пошёл её провожать, Стефани умоляюще на него посмотрела:

– Дядя Рудольф, пожалуйста, не говорите папе, зачем я к вам приходила. Я ещё сама не знаю, как с ним об этом поговорить…

Чертовка! – ухмыльнулся Жмеровский про себя, провожая гостью взглядом. Вот она выходит из здания. Вот садится в неприметную скромную иномарку без опознавательных знаков. Но водитель там – спецслужбист. И его служебный долг – сообщить господину президенту, что Стефани Джорджиевна сегодня пожелала заехать в Службу безопасности главы государства и там встречалась с Рудольфом Владиленовичем. Может, Джо и вовсе ничего спрашивать об этом не станет, а может…

Дожил, блин, на старости лет. Придётся что-то врать и придумывать. Потому что... Он ей обещал. И она ему поверила. Чертовка. Джо говорит, что с каждым годом она всё больше похожа на Машу. Если Маша была такая же – то понятно, почему у Джо как снесло от неё крышу, так и до сих пор не отпускает. Рудольф пообещал Стефани. Ликвидатор, ты что, до сих пор способен кого-нибудь полюбить или хотя бы пожалеть? Так, чтобы обмануть этого человека было просто стыдно? Блин, хоть садись – и пиши заявление по собственному желанию. Полная профнепригодность же.

А с другой стороны – она его дочь. Любимая дочь. Её он рано или поздно всё равно простит. А простит ли она, если сегодня её обманешь? Тебе оно надо? Опять же – вспомнился рассказ Лёшки о том, как эта девочка разговаривала с начальником колонии.

Вам что, подпись не нравится? Исполняйте! Генофонд, однако!

Джо в итоге так ничего и не спросил. Ну и слава богу!

– Пап, это тебе!

Стефани протянула ему конверт. Приглашение. Мошковецкий государственный педагогический университет имеет честь пригласить Вас на торжественный вечер по случаю Дня учителя.

А, ну да.

Старшая дочь поступила в педагогический. С чего вдруг? В какой-то степени Джордж сам её к этому подтолкнул. Стефани не раз с восторгом рассматривала портреты родителей Жозефины, которые он когда-то нарисовал по фотографиям. Часами могла перебирать фото, по которым он их рисовал. Самым безбожным образом, в мелких деталях, расспрашивала Финку о её маме и папе – как они жили, чем интересовались, как проводили время в семье? Что говорили о работе в школе? «Стеф, только не пытайся из своей будущей дочери насильно вырастить учительницу!» – в конце концов рассмеялась вторая жена Джорджа. А так – всё нормально, хорошая профессия.

В списке группы она значилась по паспорту – Красс, Стефани Джорджиевна. Но не прислать приглашение господину Лиандру, хотя бы чтобы напомнить о себе? Нет, это фантастика. «С глубоким уважением и наилучшими пожеланиями. Ректор Мошковецкого государственного педагогического университета…» Нет, а что? Пиар-служба господина президента работает прекрасно. Нет ни одного праздника, где глава государства не был бы с народом. Причём предпочитает как раз неформальные мероприятия. Вдруг на День учителя надумает посетить торжественный вечер в МПГУ?

Кстати, а почему бы и нет? Надо посмотреть – есть ли в рабочем графике что-то такое, что совсем нельзя отменить или отложить в день университетского торжества.

– Спасибо! Точно обещать не могу, но идея мне нравится. Главное, чтобы они там меня выдающимся педагогом не объявили – с

десятью классами образования… Дочь рассмеялась.

– Ты – выдающийся педагог-самоучка. Воспитываешь целое государство.

– Пытаюсь, дочь, пытаюсь. Их воспитать... А, не будем о грустном. Что ещё у тебя интересного случилось?

– Нам сочинение задали написать. По методике воспитания. «Что можно простить?». Ты как думаешь – что можно простить?

– Говорят, был такой Иисус Иосифович Христос – он умел прощать всё. И даже во время своей казни просил Всевышнего: прости им, отче, ибо не ведают, что творят. Но Иисуса Иосифовича таки распяли, и до сего времени желающих повторить его эксперимент со всепрощением не нашлось.

– Я вот тоже пока не знаю, что написать... У тебя есть вещи, которые ты совсем-совсем не можешь простить? Вот вообще никому?

– Осознанное предательство.

– А бывает ещё и неосознанное?

– Легко. Скажем, можно воспользоваться доверием. Представь, что у тебя есть закадычная подружка. А на дворе тридцать седьмой год. Но подружка – ну, свой человек, и всё тут. И однажды ты с ней разговариваешь, и этак, мимоходом, без задней мысли – а вчера папа с работы такой анекдот про товарища Стального притащил, мы всей семьёй хохотали. Сказала – и забыла. А подружка возвращается домой и пишет донос в НКВД на твоего папу. В чистом виде неосознанное предательство тобой отца. Ну, или совсем просто – на любого человека всегда можно найти какую-нибудь сыворотку правды, и он расскажет всё,