Вервольф. Заметки на полях 'Новейшей истории' - Алесь Горденко

– А что делать, если предательство неосознанное? В этом случае можно человека простить?

– Не знаю, Стеф. Всё индивидуально. В некоторых случаях, наверное, можно. Хотя на кой чёрт нужна жизнь с предателем? А если предал по глупости или по неведению – то зачем жизнь с дураком? Для дураков есть специальные интернаты – там пускай дураки и живут.

– А если человека перед предательством пытали и он не выдержал?

– Хм... Хороший вопрос. Во всяком случае, я бы такого человека навсегда удалил из своей жизни. Может быть, не стал бы ему мстить, но уж точно – сделал бы так, чтобы он больше нигде и никогда не попадался мне на глаза. Ни по какому поводу. Даже с извинениями. Убирайся вон – и доживай свою жизнь, как знаешь. А если встретишься у меня на пути ещё раз – то извини, но я решу вопрос окончательно.

– А что бы ты стал делать, если раньше человек тебе сделал что-то очень хорошее… например, спас жизнь… а потом не выдержал пыток и предал?

– Чёрт его знает. Никогда с таким не сталкивался. Меня или предавали вполне осознанно, или… не могу же я считать предателем, например, мента Эринга, строившего мне козни всё время, пока президентом был Эльцер. Эринг мне клятв верности не приносил. Совсем наоборот – он тоже боролся за внимание и благорасположение Бария Никалозовича, а я ему был конкурентом.

И поэтому до самого октября девяносто третьего он был мне открытым врагом. Но не предателем.

– А бабушка? Она разве не предала тебя под пыткой? А потом не выдержала и сошла с ума?

Дочь испуганно опустила взгляд. А Джордж расхохотался. Нет, на неё невозможно злиться. Маша, чистая Маша. Что на сердце – то и в разговоре, причём прорывается в самый неожиданный момент.

– Пап, прости, я не хотела…

– Сам знаю, Стеф, что не хотела. Генофонд не пропьёшь. Это у тебя наследственное. Тебя до сих пор беспокоит история твоей бабушки? Присаживайся, поговорим. Чем смогу – помогу. Начни с начала, а там уж разберёмся.

Стараясь не смотреть на Джорджа, девушка рассказала о поездке к Аграну и о разговоре об особенностях почерка Гертруды на разных документах.

– Пап, похоже, те, кто стряпал твоё дело, издевались над ней ничуть не меньше… – Я так не думаю.

– Почему?

– Вторая подпись. Отдельная подпись под обязательным разъяснением о праве не свидетельствовать против близкого родственника. Она расписалась – и продолжила давать показания. А что касается кривого почерка – он свидетельствует только о волнении. А вот отчего случилось то волнение... Рудольф не допускал варианта, что она подписывала тот протокол в радостном волнении? Я ведь не оправдал её надежд. Гертруда хотела вырастить сына по заветам своей любимой компартии, а ей – х.р на рыло.

Дочь сидела, поражённая этой репликой.

– Пап… ты всерьёз веришь в то, что говоришь?

– Я не могу этого исключать. Да и какая разница – тряслась она тогда от злорадства или от ужаса? Что случилось – то случилось. Подпись есть. Та же Ева – если захотела, то не стала мараться об это дело. Оказалось, это не так и сложно. Взяла и уехала после окончания школы учиться в институт в другой город – и всё. Уже пять лет живу отдельно от семьи, дома бываю редко, что там происходит – ничего не знаю. Показаний по существу никаких дать не могу. А Гертруда – дала.

– Но после? Потом? Она же…

– Она расплатилась за всё. У меня к ней нет вопросов. Если ты считаешь, что твоя бабушка была хорошим человеком – не собираюсь тебя переубеждать. Хочешь повесить себе на стенку её фото или портрет – пожалуйста. Если тебя беспокоило только это – то выкинь из головы. И вообще – поменьше заморачивайся вопросом, как я отнесусь к тому или к сему. Не надо жить мою жизнь, дочка, живи собственную.

– То есть ты всё-таки не можешь её простить?

– Нет, Стеф, не могу. Хотя бы по формальным признакам. Как ты себе представляешь эту процедуру – я прощаю мертвеца?

– Не знаю... Может, помолиться за упокой её души? Или покаяться?

– Покаяться в чём? Она сама выбрала свой путь и сама его прошла – до логического итога в психушке. Я не заставлял её ходить этой дорогой. Сама, всё сама. Осознанно и добровольно.

– Наверное…

Стефани не знала, что ответить.

– И ещё есть одна вещь, дочка. Некоторых людей надо просто вычёркивать из жизни. Просто взять – и вычеркнуть. Ну да, была такая строчка в биографии. Переверни страницу и пиши новый абзац. Я их всех вычеркнул. И не имею ни малейшего желания их воскрешать в своей памяти. Помню, поэтому не люблю и не скорблю. И хватит с них.

Дочь тяжело вздохнула.

– Ты не согласна, моя идеалистка? – Джордж улыбнулся девушке.

– Не знаю, папа... Если ты не хочешь кого-то вспоминать и прощать – это твоё полное право. Но… они же предки. Не могу я быть только дочерью Лиандра. Был же и ещё кто-то – до тебя?

И вот просто взять – и забыть…

О да! Вот это можно понять. Когда Стефани возвращалась к родному отцу от приёмного, то самую дельную мысль высказала Стешка – пусть девочка возьмёт фамилию мамы. Тем более первоначально её так и записали. С тех пор она была Стефани Джорджиевна Красс, но... Даже приглашения господину президенту ректор педуниверситета передаёт через студентку Красс. Дочь Лиандра! А девушке только-только должно исполниться 18 лет, нормальный такой максимализм молодости. Она хочет быть Стефани сама по себе. И поэтому – ей захотелось предков. Кого-то ещё, кроме папы. Хоть беспутную бабку-предательницу, которую её фанатичная вера в красную идею довела до смерти в психушке.

– Не надо никого забывать, Стеф. Наоборот. Надо помнить всех и