Тени исчезают в полдень - Анатолий Степанович Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вдруг что-то громко скрипнуло рядом с ним, и он мгновенно догадался: под напором ветра дверь чуть приоткрылась в сенцы. Нащупал рукой — так и есть, между косяком и дверью образовалась маленькая щелка. «Ах дурак я осиновый! — выругал себя Устин. — Видать, забыла она сегодня эту дверь закинуть. Мне бы попробовать ее сразу…»
В два приема, будто двери распахивались от ветра, он сделал щель пошире и протиснулся внутрь сенок. «Ну вот, теперь можно тут и до утра простоять, — подумал он. — Хотя постой… Может, и двери в избу вот так же забыла…»
Осторожно, стараясь не скрипнуть половицами, подошел к двери и потянул ее на себя. Нет, эта дверь была закрыта изнутри на крючок.
«Ладно, дождемся». Бесшумно обернулся и стал спиной к стене. Впрочем, мелькнула мысль: остерегался он зря, наверное. Ветер так гудит и воет, что Наташка вряд ли может что расслышать. Да к тому же спит давно…
Ветер раскрыл дверь уже настежь, загулял по сенцам, раскачивал тяжелую дверную щеколду, и она ударялась о кованую скобу. Этот звук, тонкий и пронзительный, Наташка должна услышать, если спит чутко… А услышав — вспомнит, что забыла с вечера закрыть дверь. И пойдет закрывать. Пойдет обязательно…
…Вскоре за дверью действительно зашлепали босые ноги. Но когда дверь открылась, Устин, словно от неожиданности, сделал шаг назад.
Полураздетая, голоногая Наташка метнулась к дверям сенок, торопливо захлопнула их, брякнула деревянной задвижкой. И юркнула назад, в избу. Она уже почти закрыла дверь за собой и едва-едва не накинула крючок. Тогда-то Устин и дернул дверь к себе.
— А-ай!!! — взвизгнула как ошпаренная Наташка, бросилась вглубь комнаты и там закричала еще громче: — А-ай, люди-и!
— Тихо ты. Не режут пока, — сказал Устин.
— Кто это? Кто? Чего надо?… Дядя Устин?! Не подходи!..
— Да я и не подхожу. Здравствуй, Наталья Филипповна. Чего испугалась, право? Потолковать вот пришел с тобой… Промок весь. — И он начал снимать задеревенелый от воды дождевик.
Но тут случилось неожиданное. Наташка, белевшая где-то у стены, нагнулась, схватила что-то и кинулась к окну. Устин, хотя и не видел, что она схватила, мигом понял, догадался о ее намерении: хочет вышибить стекло и выскочить. Он кинулся наперерез. Одной рукой обхватил Наташку за шею, другой вывернул из ее рук табурет.
— Ты что это, ты что это, а? — выдохнул он ей в лицо.
— Пусти, пусти! — тяжело выворачивалась она. — Все равно не дамся! В клочья искусаю, изорву, а не дамся. Лучше сама надвое переломлюсь…
— Вот еще заладила… — проговорил Устин несколько обескураженно, начиная соображать, чего так боится Наташка. — Да я не затем… Послушай. Я ведь помню еще, как ты Фролку вилами чуть не запорола…
Наталья вряд ли понимала его слова, вряд ли слышала их.
— Если ты сделаешь что, убей меня тут же. Тебе это, должно, не в диковинку. Никто не узнает. Ко мне люди не ходят — не скоро хватятся… — Потом глотнула шумно воздуху и прибавила: — А не убьешь — сама задавлюсь. Только раньше… подкараулю где-нибудь тебя и зарублю. Ты это знай…
Вырвавшись, она отбежала в угол и там затихла. Слышалось только ее частое дыхание.
Устин поставил вывернутый из рук девушки табурет и сел на него.
Постепенно дыхание Наташки стало тише, она, видимо, начала успокаиваться.
Он, Устин, усмехнулся и спросил:
— Для кого бережешь-то себя?
— Может, найдется добрый человек, — ответила девушка.
Устин еще раз усмехнулся:
— Так… А если я… женюсь на тебе! Брошу вот Пистимею и женюсь?…
— Я тебе сказала — зарублю…
— Мм… Понятно. А почему?
Наташка молчала. Дыхания ее теперь совсем не было слышно.
— Ну ладно, девка, — снова сказал Устин. — Насчет меня ты все опасливые мысли выбрось. Наоборот, я заступлюсь, если какой кобель начнет облизываться да пускать тягучие слюни, как Фролка два года назад.
— Никто на меня не облизывается. Оставь ты меня, ради бога. Не надо мне никакого заступника, — быстро проговорила девушка.
— Не надо? Не облизывается? Плохо ты, Наталья, людей знаешь. В деревне забыли, что ль, кто ты, чья ты дочь? Гляди, обнадежишься, да поздно будет. Заткнут рот — да в лес. Натешатся гуртом, камень на шею — да в Светлиху. И искать никто не будет. Была нужда кулацкую дочь искать. «Сгинула, — скажут, — и черт с ней». Вот как оно может…
— Чего тебе надо? — перебила его девушка. — Кто ты такой?
— Кто я такой? Ишь ты! Имя свое всяк знает, да в лицо себя не каждый помнит.
— Оставь меня, дядя Устин! Оставь, ради бога! — взмолилась Наталья.
— Ишь ты! — опять сказал Устин. — С чего это ты меня боишься?
Девушка качнулась в темноте, словно хотела снова сорваться с места, выскочить из комнаты, да в последнюю секунду не решилась.
— Нехороший ты человек! — почти выкрикнула она. — Я ведь чую и вижу… от тебя холодом несет. Чего тебе здесь надо? Зачем приехал? Кто тебя прислал?
Устин поколебался секунду-другую. Потом медленно и грузно встал, подошел к Наташке. По мере того как подходил, девушка все плотнее и плотнее вжималась в угол.
— Значит, сказать все же, кто меня прислал? — отчетливо спросил Устин.
— Я знаю: дядя Демид.
— Гляди не ошибись, — промолвил на всякий случай Устин.
— Нет, я знаю, я чувствую… давно почувствовала это, едва увидела тебя в деревне. Только… только оставьте вы меня в покое! Оставьте!.. Что ж с того, что я дочь! Мне люди не колют глаза этим. Я жить хочу по-человечески, как все люди.
Устин Морозов слушал-слушал ее и сказал негромко и тяжело:
— Жить хочешь? Не колют глаза?! Ну гляди у меня: забудешь, чья дочь, так мы сами тебе их выдавим. Запомни — выдавим!
Поднялся и пошел прочь из избы.
Устин был уверен, что уж кого-кого, а Наташку теперь прижал намертво. Однако после той ночи Наташка стала еще осторожнее. Если раньше
