Осажденный Севастополь - Михаил Филиппов

Генеральши не было дома. Лиза и Саша радостно приветствовали Лихачева, усадили его как дорогого гостя и принялись расспрашивать обо всем, испугались, когда он, как бы между прочим, сказал, что контужен в руку, угощали его фруктами, вареньем. Лихачев чувствовал себя наверху блаженства и засиделся до позднего вечера.

Вечером он, однако, почувствовал, что руке его опять неладно, и отправился в госпиталь.

В симферопольском госпитале царил такой беспорядок, какого в Севастополе нельзя было видеть во время жесточайших бомбардировок. Для сильных мира сего находились здесь отдельные палаты, а тысячи больных оставались без призрения. Сказать правду, их и девать было некуда: госпиталь вмещал каких-нибудь шесть-семь тысяч, а больных было до семнадцати тысяч. Почти во всех частных квартирах были раненые. Сначала госпиталем заведовал главный врач Протопопов, но его сгубили рысаки и дрожки. Был послан куда следует донос, Протопопова сменили, и явился Р-ский — человек с довольно темным прошлым. О нем ходили таинственные слухи: утверждали, что он присвоил шкатулку с значительной суммой денег, вверенную ему на хранение умирающим офицером.

Были, конечно, и в Симферополе порядочные люди. В числе их был врач Алексеев, тот самый молодой доктор, который когда-то попался на экзамен князю Меншикову. Лихачев давно был знаком с этим доктором и крайне обрадовался, встретив его. Алексеев тотчас выхлопотал лейтенанту местечко в одной из палат.

— Полежите у нас немножко и будете молодцом. Хотя, скажу вам по чистой совести, долго оставаться у нас не советую.

— Да я и сам вижу, что у вас ужасный сумбур. Отчего это?

— Э, батюшка, долго рассказывать! Виновато и наше медицинское начальство (Алексеев робко оглянулся), но часть вины падает и на других… Поверите, руки опускаются! Вот тут, недалеко отсюда, в четырнадцатой палате, лежит один прекурьезный генерал, совсем не признающий медицины, а небось занял один целую палату… Сейчас надо идти к нему. Ну, я пока пришлю вам фельдшера и сестру милосердия; располагайтесь тут, в этой палате, публика хорошая, все больше ваши флотские, славный народ!

Алексеев поспешил к не признающему медицины превосходительству.

Генерал этот был один из самых сердитых генералов русской армии. Получив незначительную рану в последнем деле на Федюхиных высотах, он поспешил уехать в Симферополь, и здесь, лежа в палате, ругал и критиковал всех: и Горчакова, и погибшего в бою Реада, и Граббе, но зато хвалил самого себя. Более всего досталось от генерала госпиталю, хотя генерал явился сюда совершенно добровольно и без особой нужды.

Когда Алексеев вошел в палату грозного генерала, тот сидел на постели в халате. Подле генерала стоял его денщик, славившийся в полку как ловкий костоправ.

— Ну, господин медик, — сказал насмешливо генерал, — как поживают ваши больные? Многих отправили сегодня к праотцам? Да что вы не отвечаете? Это невежество! Вы знаете, что такое ваши госпитали: это преддверия к погосту! А по-моему, вот как надо лечить, по-русски: хреном да квасом и солью.

— Что ж, и это иногда помогает, ваше превосходительство, — пресерьезно сказал Алексеев.

— То-то! Суворов вашего брата на порог не пускал, а ведь бивал французов так, как теперь не бьют! Армия не армия, если не жить да сажать на лекарства. А у нас что? У солдата прыщ на носу — сейчас его в госпиталь. А ваш брат и рад прописать ему хинину м пополам с мукой, а половину денег себе в карман. Ловкачи вы все! Знаю я вас, не оправдывайтесь! Вот мой штаб-доктор, — прибавил генерал, указывая на костоправа-денщика. — Он лучше всех вас знает, кому что нужно. А вы все дрянь, особенно старшие! Не обижайтесь, молодой человек, я о вас не говорю, вы все же на ум намотайте!

Лихачев скоро познакомился с своими товарищами по палате. Рядом с ним лежал молоденький офицерик, раненный в ноги еще под Алмой и все еще лечивший их. Они разговорились.

— Знаете, завтра приедет сюда Пирогов, — сказал офицерик. — Мне фельдшер сказал. Чертовски тревожит меня этот Пирогов! Пожалуй, опять станет зондировать мою бедную ногу… Чего доброго, доведет дело до ампутации… А как мне не хочется… — добавил он со стоном.

— Ну что вы так тревожитесь, — сказал Лихачев, желая его утешить. — Вы так молоды, моложе меня наверное, а в наши годы натура берет верх над недугом…

На другое утро действительно приехал Пирогов. Он обошел палаты в сопровождении свиты лекарей и госпитального начальства, страшно лебезившего перед ним.

Пирогов подошел к офицерику и велел ему снять одеяло.

"Выздоровеет, но останется хромым", — подумал он и с любопытством ученого осмотрел ногу; самому же офицерику и даже Лихачеву взгляд знаменитого оператора показался острым и холодным, как хирургический нож.

"Для него чужая рука не более как анатомический препарат", — мелькнуло в уме Лихачева.

Офицерик крепился, но лицо его выражало внутреннюю 'борьбу.

— Мне лучше, гораздо лучше, гораздо лучше, — настойчиво повторял он. Смотрите, доктор, я уже могу приподнять ногу.

Он сделал усилие и поднял ногу, похожую на чурбан.

— Не надо, — сказал Пирогов и прошел дальше. Когда он вышел, Лихачев сказал офицерику:

— Однако молодец же вы!

— Я спас свою ногу! — ответил тот, радуясь, как школьник, обманувший учителя.

Рядом с этой палатой была другая, в которой помещались французские офицеры, и в числе их адъютант Канробера, итальянец Ландриани. Это был красавец мужчина, раненный в ногу еще под Балаклавой. В Севастополе ему хотели отрезать ногу, но Ландриани увидел князя Меншикова и слезно умолял заступиться за него, говоря, что у него есть невеста и как же ему быть без ноги. Меншиков велел употребить все усилия для выполнения этой просьбы, и нога не была отрезана. Теперь Ландриани выздоравливал. Французские офицеры скоро познакомились с русскими и часто играли с ними в пикет и в ералаш; Ландриани стал даже учиться говорить по-русски. Итальянцу ужасно понравились наши уменьшительные слова, как, например, ложечка, блюдечко. Он говорил, что по возвращении на родину будет такими словами называть свою невесту.

Между тем Лихачеву также хотелось поскорее опять увидеть "свою невесту", как он мысленно называл Сашу Минден, и, чувствуя себя лучше, он скоро выписался.

"Надо приодеться, — подумал Лихачев, с ужасом поглядывая на свое белье. — В Севастополе было не до того".

С компанией офицеров он отправился по магазинам. Пришли в большой магазин. Хозяин быстро навалил на прилавок груду белья, но цены ломил непомерные.

— Стой, брат! Это что? — спросил один из офицеров. — Это вместо пломбы?