Осажденный Севастополь - Михаил Филиппов

— Стой, брат! Это что? — спросил один из офицеров. — Это вместо пломбы?

На рубахе было клеймо княгини Долгоруковой. Ясно, что рубаха была из числа пожертвований, обильно притекавших со всех концов России и попадавших большею частью в руки комиссариатских чиновников, а через них — к купцам. Караим смутился:

— Позвольте, позвольте, господин, пломба есть, вероятно оборвалась…

— Да ты скажи, откуда это клеймо?

— Боже мой, откуда же я знаю?.. Я никакой княгини не знаю… Это, верно, кто-нибудь пошутил надо мною… Я ничего не знаю…

Вероятно с целью оправдаться, он вдруг спустил цену наполовину. Переодевшись у товарища, Лихачев снова поспешил к Минденам. По дороге ему показа-, лось, как будто слышит звуки отдаленной канонады. Он не ошибся: в Севастополе с утра шла перестрелка с неприятелем, сильная канонада была ясно слышна жителям Симферополя.

Лихачев застал на этот раз генеральшу и свою Сашу.

— Что вас так долго не было видно? — спросила Саша. — Приехали на три дня и два дня у нас не были! Жаль, что поздно пришли. Сейчас у нас была интересная дама — ее здесь все зовут фрейлиной, — мадам Рудзевич. Что за прелестная личность!

Об этой Рудзевич Лихачев уже слышал в госпитале: мадам Рудзевич часто бывала там, привозила больным офицерам фрукты, вина, спешила к ним с депешами из Севастополя, которые постоянно получала от одного важного лица. О ней же говорили, что после алминского дела она спасла Симферополь: губернатор собирался удрать отсюда, как удрал уже из Евпатории, но Рудзевич поехала к нему и заявила, что лично напишет обо всем государю; эта угроза подействовала, и испуганные симферопольцы, боявшиеся, что их перережут татары, вскоре успокоились. Эту историю Саша рассказала Лихачеву.

Лихачев стал с жаром рассказывать в свою очередь о том, что видел и слышал в госпитале. Ему рассказывали, например, что комиссариатские, провиантские и другие чиновники брали взятки с крестьян и других неграмотных людей за право сделать пожертвование в пользу армии! Пожертвованная мука часто гнила и выбрасывалась в реку, то же происходило с полушубками и бельем. Лихачев с жаром клеймил казнокрадство и хищничество.

Генеральша Минден нахмурилась, и даже Саша опустила глаза: ей показалось, что в речах Лихачева есть, хотя и неумышленный, намек на знаменитое дело о сельдях, погубившее ее отца" Ведь и ее отца враги его осмеливались называть казнокрадом. Кто знает, может быть, некоторые из тех, о ком говорит Лихачев, также невиновные и несчастные, как ее бедный папа… Люди так любят чернить других и так мало верят хорошему…

Лихачев не замечал произведенного им впечатления: от чиновников провиантского ведомства он перешел к докторам и стал говорить о страшных злоупотреблениях и вообще резко выражался о докторском сословии. Имя доктора Балинского, его главного соперника, мелькнуло в уме Лихачева и еще более поддало ему жару. Но вдруг генеральша перебила его.

— Господин Лихачев, вы не слишком распространяйтесь насчет докторов, сказала она. — В числе близких нам людей есть многие уважаемые нами доктора. Я отчасти виновата, я забыла предупредить вас…

— Постойте, мама, — с живостью перебила Саша, — это я виновата, я должна была сказать. Господин Лихачев, поздравьте меня, я — невеста доктора Балинского. Вы, кажется, с ним знакомы?

Лихачев вздрогнул, побледнел, изменился в лице: боль от контузии сделала его очень нервным. Он встал и едва устоял на ногах. Потом оправился, залпом выпил стакан воды и, сняв с фортепиано свою фуражку, не сказав ни слова, не простившись ни с матерью, ни с дочерью, быстро вышел.

— Господин Лихачев! Куда же вы? Что с вами?! — крикнула ему вслед Саша и даже собиралась побежать, чтобы вернуть его, но мать сделала ей строгий выговор за неприличное поведение, и Саша, сконфуженная, взволнованная, ушла в свою комнату, чувствуя себя в чем-то виноватою, не перед матерью, конечно, а перед Лихачевым.

А лейтенант спешил без оглядки в Севастополь. Он даже не заехал к Глебову. Все его мечты были разбиты, и теперь для него было все равно где оставаться. Уж лучше в Севастополе, там, по крайней мере, умрешь не от тифа, а в честном бою за отечество.

Возвратившись в Севастополь, Лихачев, не заходя на свою городскую квартиру, где он и вообще бывал весьма редко, прямо отправился на свой четвертый бастион. Подходя к бастиону, откуда слышалась неумолкаемая пальба, Лихачев прошел уже в Язоновский редут, где пули и ядра неприятеля сыпались очень часто, хотя это было далеко не самое опасное место. Пройдя еще далее, Лихачев встретил кучку немного подгулявших матросов, один из них шел впереди, играл на балалайке и пел импровизированный мотив. Тема была весьма несложная:

На четвертый бастион,

На четвертый бастион…

и так далее до бесконечности.

Далее пули сыпались уже как горох, но Лихачев хладнокровно шел по стенке. Добравшись до своего блиндажа, он застал товарищей, пивших чай, от которых узнал, что с утра 24-го числа неприятель открыл страшную бомбардировку и что назавтра, 26-го, в годовщину Бородинского сражения, французы, как любители эффектных совпадений, вероятно, назначат общий штурм.

— Да, господа, после нашей атаки на Федюхины высоты они стали гораздо смелее прежнего… — сказал один из офицеров.

Это напоминание послужило предлогом к тому, что вспомнили разные подробности несчастного боя. Даже спели под звуки пальбы песню, сочиненную артиллеристами и составлявшую беспощадную сатиру на тогдашних военачальников. Слышались куплеты:

Как четвертого числа

Нас нелегкая несла

Горы обирать.

Горы обирать!

Выезжали князья-графы

И за ними топографы

На большой редут.

Князь сказал: "Ступай, Липранди".

А Липранди: "Нет-с, атанде,

Молвил, — не пойду!

Туда умного не надо,

Ты пошли туда Реада,

А я посмотрю!

Глядь, Реад возьми да спросту

И повел нас прямо к мосту!

— Ну-ка на ура!

— А что, господа, кто же, собственно, сочинил эту песню? — спросил Лихачев.

— Главным сочинителем был довольно известный писатель штабс-капитан артиллерии Лев Толстой[144]… Вы знаете подполковника Балюзека? Он еще играет на фортепиано… Так вот у него недавно собралась молодежь. Первый, говорят, подал мысль штабс-капитан Сержпутовский[145], потом Толстой и другие дополнили… Ну, валяйте дальше, господа!

И снова раздалась песня:

Ждали, выйдет с гарнизона

Нам на выручку колонна.

Подали сигнал!

Далее следовал куплет, в печати совсем неудобный. Ночью Лихачеву не спалось. Когда пальба приутихла и можно было опять зайти отдохнуть в блиндаж, он сел писать письмо домой к сестре. Тоска овладела им.