Ястреб халифа - К. Медведевич

— Гассан?..

Голос подвел, першащее горло зашлось кашлем. Забурчали, зашебуршились, зазвенели медью.

— Подай сюда чайник, — сказал над ухом знакомый голос.

Это был Онгур.

Вода оказалась отвратительной на вкус — похоже, они зачерпывали ее прямо из реки. Теплая, с привкусом тины и водорослей.

— Где Гассан?

А они все смотрели в пол или на свои колени, искоса переглядывались. Блестели потные лбы, на стриженых макушках топорщились слипшиеся короткие волосы. Скрипела кожа панцирей, брякали медные оплечья и нагрудники.

— Почему я здесь? Где Махтуба и остальные?

На его сиплые вопросы наконец ответили: у стены поднялась возня, и через пятно света пополз, утирая лоб рукавом, Архай. Юноша, опасливо поглядывая куда-то в плечо Тарегу — в глаза он посмотреть не решался, — подлез совсем близко. И уткнулся в войлок где-то рядом с белеющей на темной кошме ладонью. Тарег удивился, сообразив, что это его ладонь. Оказалось, он не очень хорошо чувствовал тело.

— Повелитель, — часто дыша и не переставая утираться, начал Архай, — Самуха погиб. Когда… тот человек напал. А… они… стали стрелять из луков…

Юный степняк глотал слова, пытаясь подобрать что-то не очень оскорбительное. Убийца умер мгновенно — стоявший у стремени Гюлькара Самуха всадил ему кинжал в горло. И вот тогда зашикали стрелы — били с берега. Северяне, чтоб их… да… спрятали своих воинов в густой толпе. И по знаку ихнего главного принялись расстреливать стоявших на мосту ханаттани. А еще они целились в упавшего повелителя. Когда цвикнувшая стрела сбила с ног гвардейца, державшего повелителя за плечо, Самуха упал на тело своего господина. Прикрыл собой. К тому времени, как полусотня Толуна-черби сшиблась на мосту с напирающими ашшаритами, в спине Самухи уже торчало пять стрел. И короткий дротик — это кто-то из стоявших на мосту постарался. Ханаттани легли все — все, кто стоял с повелителем на мосту. После боя у канала из полусотни вернулось от силы шестеро. Тело Самухи они вытащили — да ведь он намертво вцепился в одежду повелителя, так их и выволокли на себе вдвоем, насилу потом разогнули мертвые пальцы. Остальных убитых обменяли на трех живых жирных гусей в богатых халатах — заарканили в стоявшей рядом усадьбе, оказалось, то были родственники ихнего вазира.

А вот тело старого ашшаритского шамана с белой бородой северяне не отдали. Ходившие к городским воротам переодетые гвардейцы сказали, что оно до сих пор висит — чтоб им… Пробитое насквозь дротиком тело подвесили за шею. Бороду подпалили, а на грудь нацепили деревянную табличку с надписью — «предатель веры».

Словно прочтя мысли Архая, повелитель с трудом прохрипел:

— Рукн ад-Дин?..

Юноша помотал головой.

И, задыхаясь и капая потом с носа, рассказал повелителю все.

И про тело старого имама на восточных воротах. И про то, как Саид аль-Амин настоял, чтобы повелителя отвезли в усадьбу, — это было последнее распоряжение, которое он успел отдать. Потому что в тот же вечер осажденные пошли на вылазку — и какую. Их было много, как звезд в небе, и вышли они одновременно из четырех мест. И Саид-хан погиб тем вечером, и почти все его гвардейцы вместе с ним, — ятрибцы хашара, как и следовало ожидать, оказались трусами и разбежались.

А потом Саид-хана хоронили — хороший курган насыпали, много пленных туда положили. А девушку его жалко — она так убивалась, так уж убивалась, а потом попросила и ее тоже с господином в могилу спустить. Чжочи-хан сам ее задушил, быстро, хорошо задушил, и всех ее рабынь тоже. Самуху и других рядом положили, с ними тоже много народу ушло, разорили пригород-то, — и женщин им с собой дали, получше выбрали, понаряднее, и молодых юношей, и сильных мужчин, чтоб за табунами небесных лугах приглядывать и у порога небесной юрты сидеть. Пышные, торжественные вышли похороны.

А повелитель все не приходил в себя, несмотря на хлопоты ихних ашшаритских лекарей. Хорошо, Борохул-шаман плюнул на них на всех, да и сразу выдернул колдовскую злую стрелу из груди повелителя — а эти все трясли бородами да блеяли, что, мол, повелитель кровью истечет, если стрелу вынуть. Как слепые кроты эти ашшариты были, злого страшного не видели, а Борохул-шаман сразу увидел — и велел спалить злую стрелу в огне полуночного костра. Потом сам танцевал вокруг него до рассвета, пока костер совсем не прогорел. А как древко сгорело и острие расплавилось, и золу ту по реке вниз сплавили, повелитель сразу задышал спокойно, ровно, как во сне.

Борохул-шаман хотел костры зажечь перед домом, да ему не дали. И что? На следующий день после похорон Саид-хана снова вышли северяне большой силой из города — и прямиком на усадьбу двинулись. Кровавый бой вышел, хороший бой. Вот только подлые северяне через стену усадьбы полезли сразу со всех сторон, и повелителя-то Онгур-хан уберег, на коня перед собой на седло посадил — и как ветер ускакал. А вот тех, кто в усадьбе был, северяне порезали и постреляли. Онгур-хан им сразу говорил — айда в лагерь, там ограда, там дозоры, что вам тут сидеть, ненадежно, но они не послушали. А когда рубиться начали, кого-то на седло успели поднять, а кого-то нет. Жалко старую Махтубу, она добрая была. И Гассана жалко — а ведь говорили ему, куда тебе меч, айда в наш лагерь, так нет, он с мечом на северян побежал, а они его порубили.

Так и похоронили всех рядышком. В усадьбе пятеро выжило — двое парней и трое девчонок. Так они настояли, чтоб покойников не в курган клали, а по ихнему ашшаритскому обычаю положили. Ну, мы и сделали, как просили: могилы на высоком берегу выкопали, на солнышке, на ветерке, камни хорошие поставили, каждому свой. Хорошее там место…

— Помоги мне подняться.

Дрожа и оглядываясь — старшие лишь ободряюще кивали — Архай подал повелителю липкую — а ведь только что о штаны вытер — ладонь. И подхватил под локоть, когда повелитель поднялся на ноги.

А тот схватился было за перемотанную грудь — но тут же выпрямился. И пошел из юрты. Старшие кивали, на небо благодарно посматривали. А повелитель так и пошел, как до того на кошме лежал, — босиком, в одной рубахе и в штанах.

— Покажи их могилы, — только это сказал.

А когда к курганам подошел, еще сказал:

— Принесите вина.

К Саид-хану поднялся, к Самухе — долго с ними молчал. Поднял чашу на каждой вершине, сплеснул.

Потом на берег вышел и на камни посмотрел. И долго переходил от камня к камню, и над каждым стоял, а потом сплескивал на холмик у надгробия. Махтубе большой камень поставили, из соседней ограды выломали. И Гассану тоже большой привалили — наособицу. Повелитель над ними дольше всех стоял.