Вся правда о Муллинерах (сборник) (СИ) - Вудхауз Пэлем Грэнвилл

 И он поморгал от былой боли.

 — Удивительно, — продолжал он не сразу, — удивительно, как мало меняется старая, добрая, кряжистая няня по отношению к своим питомцам! Они поседеют, полысеют, прославятся на ниве политики, промышленности или искусства, но для нее останутся мастером Джеймсом или мастером Перси, которые без понуканий никогда не умоются. Шекспир дрогнет перед няней, Герберт Спенсер, Нерон, Аттила… Что же до Фредерика, моего племянника… но интересна ли вам жизнь моих родных?

 Мы заверили его, что интересна.

 — Тогда, — сказал он, — я поведаю вам эту историю. Ничего особенного, конечно, но — показательно, показательно!

 Начну с тех минут (сказал мистер Маллинер), когда, приехав из Лондона на зов старшего брата, Фредерик созерцал из окна тихий морской курорт.

 Кабинет доктора Маллинера освещало вечернее солнце, но даже оно не могло разогнать мрак, который окутывал душу приезжего. Выглядел он примерно так, как выглядел бы очень болотистый пруд, обзаведись тот лицом.

 — Джордж, — тихо и сумрачно сказал он, — ты выманил меня в эту дыру, чтобы я навестил няню, которую и в детстве терпеть не мог.

 — Ты ей много лет помогаешь, — напомнил Джордж.

 — А что мне делать, если вы все складываетесь? Вношу свою лепту, noblesse oblige.

 — Та же noblesse oblige ее навестить. Она скучает. Что там, она стареет.

 — Ей лет сто.

 — Восемьдесят пять.

 — Господи, как время бежит! Помню, заперла меня в шкаф, когда я украл варенье…

 — Она прекрасная воспитательница, — признал Джордж. — Конечно, не без властности, есть это в ней, есть… Но, скажу тебе как врач, не спорь с ней, потакай ее прихотям. Даст яйца всмятку — ешь.

 — В пять часов дня?! Не буду.

 — Будешь. Еще как будешь. У нее больное сердце. Если что, я не отвечаю за последствия.

 — Если я съем яйцо, я тоже не отвечаю. И вообще, какие яйца? Что я, ребенок?

 — Конечно. Мы все для нее — дети. На Рождество она подарила мне «Фаунтлероя».

 — Значит, по-твоему, я должен потакать этой помеси Лукреции Борджиа с прусским сержантом. Почему? Нет, объясни мне, почему? Из всех нас я особенно ее боялся, боюсь и теперь. Почему ты выбрал меня?

 — Я не выбирал. Мы все ее навещаем. И мы, и Олифанты.

 — Олифанты?!

 Фредерик дернулся. Будь его брат дантистом, а не терапевтом, можно было бы подумать, что тот вырвал ему зуб.

 — После нас она служила у них, — объяснил Джордж. — Неужели ты их забыл? Когда тебе было лет двенадцать, ты полез на старый вяз, чтобы достать для Джейн грачиное яйцо.

 Фредерик горько засмеялся.

 — Бывают же кретины! — заметил он. — Рисковать жизнью из-за этой особы… Нет, жизнь мне недорога, что в ней хорошего, да и вообще скоро помру. Но ради Джейн!..

 — А мне она нравилась. Говорят, стала красавицей.

 — Возможно. Только сердца нет.

 — То есть как?

 — А так. Вот, посуди сам: обручилась со мной, уехала к каким-то Пендерби, и, пожалуйста, письмо, выходит за некоего Диллингуотера. Надеюсь, он ее задушит.

 — Как это все печально!

 — Кому? Не мне. Можно сказать, чудом спасся.

 — Теперь я понимаю, почему ты мрачный.

 — Кто, я? — удивился Фредерик. — Я счастлив. Я просто в восторге.

 — А, вон что! — Джордж взглянул на часы. — Ну, хорошо, хорошо, иди. Туда минут десять.

 — Как я найду этот чертов дом?

 — Есть табличка с названием.

 — С каким?

 — «Укромная заводь».

 — О, Господи! — вскричал Фредерик. — Этого еще не хватало.

 Казалось бы, вид из окна дал ему представление о курорте, но, проходя по улицам, он глазам своим не верил. Непостижимо! Такая дыра — и столько в ней уместилось. Вот мальчики; жуть, а не мальчики. Вот торговцы с тележками; жуть — и торговцы, и тележки. Дома — нет слов! А солнце! Сверкает и сверкает, хоть тресни. Тут бы ливень с пронзительным ветром, а не эта желтая блямба на синем небе. Конечно, дело не в Джейн. Просто он не любит солнца и всяких там небес, органически не выносит. Ему по душе ураганы, трусы, глады, моры…

 Тут он заметил, что пришел по адресу, на мерзкую улицу с чистым тротуаром и двумя рядами опрятных кирпичных домиков. Глядя на медные молоточки и белые занавесочки, Фредерик невыразимо страдал. Здесь явно жили люди, которые не знают и знать не хотят, что несколько месяцев назад одна, скажем так, особа обручилась с Диллингуотером.

 Разыскав эту «Заводь», он постучал в дверь, и ему открыли.

 — Да это мастер Фредерик! — воскликнула няня. — В жизни бы не узнала, как вырос!

 Почему-то ему стало полегче. Он был не очень плохой — так, ровно посередине между близким к святости Джорджем и бессердечной Джейн; и самый вид старой няни удивил и тронул его.

 Образы детства очень крепки. Ему казалось, что она — огромная, широкоплечая, очень грозная, а перед ним стояла старушонка, которую мог бы унести ветерок.

 Он растрогался. Он умилился. Он понял брата. Конечно, ее надо порадовать. Только зверь огорчит ее, даже если она сварит яйца.

 — Какой большой! — не унималась няня.

 — Правда? — откликнулся Фредерик.

 — Настоящий мужчина. Идите, садитесь за стол. Сейчас накормлю.

 — Спасибо.

 — НОГИ!

 Он подскочил. Губы у няни сжались, глаза сверкали.

 — Нетэтонадожевгрязныхботинках! — сказала она. — Убираешьубираешьаимхотьбычто.

 — Простите, пожалуйста! — пролепетал он, вытирая ноги о половичок.

 Направляясь в комнату, он ощущал, что стал меньше, моложе и гораздо слабее. От умиления остались следы.

 Но и они исчезли, когда в кресле, у окна, он обнаружил Джейн.

 Вряд ли читателя интересует внешность такой девушки, но все же, на всякий случай, сообщим, что у нее были золотисто-русые волосы, золотисто-русые брови и, как это ни странно, золотисто-русые глаза, а кроме того — маленький носик с одной веснушкой, маленький ротик и маленький, но решительный подбородок.

 Сейчас подбородок был уж очень решителен, словно таран небольшого судна. На Фредерика она смотрела так, будто от него пахло луком.

 Фредерик молчал. Трудно начать беседу с особой, которая вернула тебе письма, кстати — очень хорошие. Произнеся в. конце концов «Ык», он уселся и стал смотреть на ковер. Джейн смотрела в окно. Царила тишина, если не считать того, что из часов выскочила кукушка и сказала «Ку-ку».

 Внезапность ее появления и отрывистость речи допекли истерзанного Фредерика. Он подскочил и вскрикнул.

 — В чем дело? — осведомилась Джейн.

 — Птицы тут всякие!

 Джейн пожала плечами, давая понять, что ее не интересуют ощущения людей низшего типа, но Фредерик продолжал:

 — Что вы здесь делаете?

 — К няне пришла.

 — Вот уж не ждал!

 — Да неужели?

 — Знал бы, никогда бы в жизни…

 — У вас пятно на носу.

 Скрипнув зубами, он вынул носовой платок, заметив при этом:

 — Вероятно, мне лучше уйти.

 — Ни в коем случае! — резко ответила Джейн. — Она вас очень ждала. Хотя понять не могу…

 — Чего?

 — Ах, неважно!

 Пока он выбирал самый едкий из трех возможных ответов, явилась няня.

 — Конечно, дело не мое, — сказала Джейн, — но некоторые помогли бы нести такой тяжелый поднос.

 Фредерик вскочил, густо при этом краснея.

 — Нянечка, — сказала Джейн, удачно сочетая заботливость со злобностью, — ты не надорвалась?

 — Я как раз… — пролепетал Фредерик.

 — Да, когда няня его поставила. О, Господи, какие бывают люди!

 — Он всегда был глупый, — великодушно сказала няня. — Садитесь, мастер Фредерик, я вам яичек сварила. Мальчики их любят.

 Фредерик посмотрел на поднос. Да, яйца там были, и крупные. Желудок, подраспустившийся за это время, болезненно сжался.

 — Ох, и ели же вы! — припомнила няня. — Что яйца, что пирог… Помню, у мисс Джейн на именинах… Можно сказать, вывернуло!

 — Няня! — вздрогнула Джейн, бросая неприятный взгляд на страдальца.