Вся правда о Муллинерах (сборник) (СИ) - Вудхауз Пэлем Грэнвилл

 — Поверьте, — сказал гость, — заслуги ваши не останутся без награды. В самых высоких кругах…

 Кларенс взял записную книжку.

 — Так, так… — сказал он. — Среда? Все занято. Четверг? То же самое. Пусть этот глава зайдет ко мне в пятницу, между четырьмя и пятью.

 — Что вы! — вскричал гость. — Неужели вы думаете, что это можно сделать открыто, при свете дня? Если прислужники Державы-Б обо всем прознают, я не поручусь за вашу жизнь.

 — Что же вы предлагаете?

 — Поехать к нему сейчас, в закрытой машине. Вы готовы?

 — Да, конечно.

 — Тогда идите за мной.

 Видимо, враги отдыхали, ибо машины они достигли без помех. Кларенс сел в нее. Человек в маске зорко оглядел улицу. Но тут кузен мой услышал запах хлороформа, лица его коснулось что-то влажное — и больше он не помнил ничего.

 Очнулся он в небольшой комнате с багровыми обоями, где стояли умывальник, шкафик и два кресла, и висело изречение «Боже, Храни Дом Наш» в дубовой рамке. Голова болела. Он хотел встать, пойти к умывальнику — но с удивлением понял, что связан по рукам и ногам. Маллинеры храбры, и все же сердце у него забилось. Он понял, что человек в маске состоит на тайной службе не Его Величества (что весьма похвально), а мерзкой Державы-Б. Тут открылась дверь, кто-то пересек комнату и встал у постели. Человек этот тяжко дышал. Лицо его, под цвет обоев, прорезали моржовые усы. Где-то Кларенс все это видел — но где же? Внезапно его озарило. Так, так, так!.. Открытое окно, туша в треуголке, он с треногой… Да это — Горацио Бриггз, мэр Восточного Тутинга! Какая мерзость, какой позор!

 — Предатель, — сказал Кларенс.

 — Э? — сказал мэр.

 — Нет, вы подумайте! — продолжал кузен. — Мэр свободного Тутинга предает родную страну! Что ж, сообщите своим хозяевам…

 — Каким?

 — Державе-Б.

 — Боюсь, — сказал мэр, — мой секретарь, верности ради, перебрал романтики. Если хотите знать…

 Кларенс глухо застонал.

 — Я знаю, — сказал он. — Вы добиваетесь, чтобы я сделал вашу фотографию.

 — Не мою, — поправил мэр, — моей дочери.

 — Дочери?

 — Да.

 — Она похожа на вас?

 — Вроде бы…

 — Не сниму, — сказал Кларенс.

 — Подумайте хорошенько.

 — Подумал. Не сниму. Тоже мне просьба!

 — Это не просьба. Это приказ.

 — Да вы понимаете, что если о моем заточении узнают, фотографы разберут ваш дом по камешкам?!

 — Откуда им узнать? Вас привезли в темноте, в закрытой машине. Лучше соглашайтесь миром.

 — Нет!

 — Что ж, подумайте еще. Ужин в 10.30. Можете не переодеваться.

 Ровно в 10.30 дверь отворилась, появился мэр, а за ним — лакей, который нес на серебряном подносе ломтик хлеба и стакан воды. Голод победил гордыню. Кларенс съел хлеб с ложечки.

 — Когда подавать завтрак, сэр? — осведомился лакей.

 — Сейчас, — отвечал Кларенс.

 — Скажем так, в 9, — уточнил мэр.

 После его ухода кузен мой с полчаса воображал идеальный обед. Мы, Маллинеры, любим поесть, и желудок его резонно возмущался жалким кусочком хлеба Кларенс думал о еде, что, как ни странно, и привело к спасению.

 Представляя в полубреду сочный бифштекс с румяной картошкой, а кроме того — с помидорами, он заметил, что мясо суховато и как-то отдает веревкой.

 Разум его прояснился. Он понял, что жует именно веревку, которой связаны руки, и наполовину ее проел. Надежда окрылила его. Немного передохнув, он расслабился, что и рекомендуют все поборники самовнушения.

 «Я вхожу в клуб, — сказал он про себя. — Направляюсь в столовую. Беру меню. Выбираю утку с горошком, котлеты с брюссельской капустой, куриное фрикассе, эскалоп, шницель, бифштекс, почки, спагетти, яичницу. Заказ приносят. Беру нож и вилку. Ем».

 И Кларенс впился в свои узы.

 Через двадцать минут он ходил по комнате, разминая затекшие ноги. Когда он размял их, в двери зашевелился ключ.

 Кларенс приготовился к прыжку. Уже стемнело, что было и кстати, ибо он решил, прыгнув на мэра, для начала оторвать ему голову

 Дверь открылась. Кларенс прыгнул — и, приземляясь, ощутил, что вошло существо слабого пола. А надо вам сказать, ни один фотограф не тронет женщину, разве что повернет ей пальцем личико, приговаривая: «Вот так, вот так».

 — Простите! — воскликнул он, отлетая в сторону.

 — Не за что, не за что, — тихо сказала гостья. — Я вам не помешала?

 — Что вы, что вы!

 Оба они смутились, разговор оборвался.

 — До чего же плохая погода! — начал Кларенс, решивший, что прервать молчание должен мужчина.

 — Да, правда? — откликнулась гостья.

 — Льет и льет.

 — С каждым годом хуже.

 — Вы заметили?

 — Еще бы! В теннис не сыграешь…

 — И в крикет.

 — И в крокет.

 — И в поло.

 — Просто в сад не выйти.

 — Терпеть не могу дождь.

 — Вот и я.

 — Может, в августе распогодится?..

 — Да-да, в августе.

 Успокоившись этой беседой, незнакомка сказала:

 — Я выпущу вас. Не сердитесь на папу, он меня очень любит. Но я не хочу, чтоб меня снимали из-под палки. Идите за мной, сюда, сюда…

 — Спасибо вам большое, — снова смутился Кларенс. И то, каково тут чувствительному человеку? Надо бы снять эту добрую девушку, но деликатность не позволяет завести об этом речь. Словом, они пошли вниз в полном молчании.

 На первом перегоне его коснулась женская ручка, и женский голос прошептал:

 — Здесь его кабинет. Идите тише мыши!

 — Кого?

 — Мыши.

 — А, мыши! — сказал Кларенс, налетая на какой-то пьедестал.

 Обычно на них стоят вазы. Стояли они и сейчас, до той секунды, когда раздался звук, какой произвели бы десять сервизов, роняемых на пол десятью служанками. Дверь распахнулась, хлынул свет, перед беглецами предстал мэр, с револьвером в руке и очень страшный.

 — Ха! — сказал он.

 Но Кларенс смотрел не на него. Он смотрел на его дочь.

 — Вы! — вскричал мой кузен.

 — Хоро… — начал мэр.

 — Вы! Наконец-то!

 — Хорошенькое…

 — Я не сплю?

 — Хорошенькое де…

 — С того самого дня я ищу вас по всему городу!

 — …дельце! — закончил мэр, после чего подышал на револьвер и вытер его об рукав. — Моя дочь помогает бежать врагу семьи!

 — Папа…

 — Нет, ты мне объясни…

 — Постойте! — сказал Кларенс. — Почему вы говорили, что она похожа на вас?

 — Она и похожа.

 — Ничего подобного. Вот, смотрите. Разве у вас лицо? Подушка какая-то. А у нее… нет слов! Возьмем глаза. Истинные бляшки. Какой у вас взгляд? Тупой. А у нее? Мягкий, нежный, умный. Возьмем уши…

 — Ладно, ладно, — сказал мэр. — Как-нибудь позже. Значит, мистер Маллинер…

 — Зовите меня Кларенс.

 — Еще чего!

 — Все равно придется, когда я стану вашим зятем. Девушка вскрикнула. Мэр тоже вскрикнул, погромче.

 — Кем, зятем?

 — Да. И скоро. — Кузен мой повернулся к девушке: — Никакая сила не отвратит меня от вас, э-э…

 — Гледис.

 — Спасибо. От вас, Гледис. Я завоюю вашу любовь…

 — Не надо, — прошептала она. — Я и так люблю вас. Кларенс покачнулся.

 — Любите?

 — С той самой минуты. Я чуть не упала там, в такси.

 — Как и я. Чуть с ума не сошел. Дал шоферу три кроны.

 — Просто не верится!

 — Да-да. Я думал, это три пенса. С того дня… Мэр покашлял.

 — Значит, — осведомился он, — ваши возражения отпали? Кларенс радостно засмеялся.

 — Смотрите, какой у вас зять! — вскричал он. — Черт с ней, с репутацией, — я вас сниму!

 — Меня!

 — Вот именно. Вместе с Гледис. Стойте сзади, держите руку на ее плече. Мало того — если хотите, в треуголке.

 По щекам отца бежали слезы.

 — Мой дорогой! — рыдал он. — О, мой дорогой!

 Так пришло счастье к моему кузену Кларенсу. Он не стал главой гильдии, ибо бросил работу на следующий день, сообщив при этом, что рука, снимавшая его дорогую невесту, больше никого снимать не вправе. Через шесть недель на свадьбу пришел весь цвет общества; и, впервые в истории, молодые вышли из церкви под аркой скрещенных треножников.