Я Пилигрим - Терри Хейз

– Отдохнули? – спросил доктор.

Я кивнул и поднялся с его помощью на второй этаж. Меня не удивила байка, которую поведал общественности Вашингтон. Как говорится, первой потерей на войне становится правда.

Добравшись до спальни, я рухнул на кровать. Как только моя голова коснулась подушки, Сидней выключил свет, и я провалился в странное бессознательное состояние.

Глава 47

В последующие дни и ночи, которые были для меня неразличимы, лихорадка усилилась. Врач почти не отходил от моей постели. Позже он рассказывал, что сидел рядом со мной, потягивая виски из бездонного стакана и слушая, как я блуждаю в бреду по каким-то совершенно фантастическим ландшафтам.

Так он узнал о привязанном к доске человеке, который тонет в бесконечном океане; о чьем-то отце, обезглавленном на площади под палящим солнцем; о городе, все жители которого истекали кровью, поскольку их заразили каким-то страшным вирусом; о страдающем синдромом Дауна ребенке с петлей на шее. Помню, доктор сказал, улыбаясь, что разум человека – странная вещь, если в нем под воздействием лихорадки и больших доз медикаментов способны возникать такие ужасные фантазии.

Если бы он знал правду!

Обеспокоенный тем, что кошмары усиливаются, и полагая, что это негативная реакция на медикаменты, Сидней решил уменьшить их дозы. Возможно, из-за этого или в силу естественного хода вещей лихорадка достигла пика, а потом жуткие ночные видения случались все реже. Когда я наконец смог есть твердую пищу, доктор отправился в деревню за провизией. Думаю, что запас «Джека Дэниелса» у него тоже закончился.

Вернулся Сидней очень взволнованный. В селении появились мужчина и женщина, приехавшие на автомобиле. Они спрашивали в обоих деревенских кафе, не посещали ли их недавно какие-нибудь американцы.

Я и не сомневался, что в конце концов Шептун и легионы его агентов разыщут меня: люди болтают, «Эшелон» слушает, кто-нибудь залезет в архивы и обнаружит отчет о смерти Мака много лет назад. Впрочем, я не боялся незнакомцев: их прислали для того, чтобы помочь мне в случае надобности, и все же не имел ни малейшего желания говорить с ними. От меня остались одни руины, но я честно выполнил свой долг, никто не мог бы потребовать большего. А уж как я выбираюсь из-под обломков своей собственной жизни – это мое личное дело.

Я ничего не стал говорить доктору о том, что меня ищут, но заметил, что он все больше беспокоится, не вторгнутся ли чужаки в его дом. В тот вечер я впервые медленно добрался до кухни и обнаружил, что Сидней увлеченно стряпает ужин. Добавляя приправы в свое фирменное блюдо – мясо молодого барашка, маринованное в тимьяне и чесноке, – он спросил, пою ли я еще «Midnight Special».

– Вы хотите знать, вспоминаю ли я Мака? Да, очень часто.

– Я тоже. То была ужасная ночь. Сразу же после вашего отъезда я слышал шум вертолета. Он забрал тело Мака?

– Да.

– Где его похоронили?

Сидней задал этот странный вопрос, вроде бы не придавая ему особого значения, но я понял, куда он клонит.

– В Арлингтоне.

– Мак был военным?

– Конечно. Только он сражался на необъявленной войне.

Доктор положил в кушанье травы и спросил напрямик:

– Вы занимаетесь тем же, Джейкоб? Это ваша работа?

– Вас что-то беспокоит, доктор?

– Еще как! Я весь на нервах со дня вашего приезда. Когда вы легли спать, я залез в ваш рюкзак и обнаружил там «SIG», из которого недавно стреляли, и такое количество патронов, что их хватило бы для армии небольшой африканской страны. А теперь появились двое незнакомцев, и я жду, что вот-вот начнется пальба.

Он был хорошим человеком, самоотверженно ухаживал за мной и заслужил правдивый ответ.

– Да, я тоже солдат.

– Кадровый военный или наемник?

Я улыбнулся:

– Скажем так: мобилизован для выполнения конкретного задания.

– ЦРУ или что-нибудь еще хуже?

– Надеюсь, что лучше, хотя у вас, разумеется, может быть иное мнение.

– Что за люди здесь появились?

– Мои коллеги. Приехали убедиться, что у меня все в порядке.

– Вы уверены?

– Они не киллеры, док, иначе мы уже давно были бы мертвы. Даю вам слово, что беспокоиться не о чем.

Сказанное приободрило Сиднея, и хорошо, что я поговорил с ним. Через несколько дней, когда стемнело, раздался стук в дверь. Меня насторожило, что он был громким и требовательным, да и скрипа калитки я не слышал. К тому же час был поздний.

Я кивнул доктору, чтобы он открыл дверь, а сам, хромая, быстро прошел в старую спальню, откуда через узкое окно был хорошо виден вход в дом. На крыльце стоял мужчина тридцати с лишним лет, похожий на туриста, но в его манере держаться чувствовалось такое внутреннее напряжение, что одежда могла обмануть только случайного зеваку.

Врач открыл дверь, и турист сказал ему, что хочет поговорить с человеком, приехавшим сюда несколько недель назад. Сидней ответил, что к нему действительно приезжал брат из Австралии, но позавчера он уже отбыл обратно на родину.

Агент лишь кивнул в ответ. Как видно, ему велели сохранять спокойствие.

– Ну что ж, если ваш брат вдруг вернется и окажется, что он американец с пулевой раной в плече, передайте ему вот это.

Он вручил доктору запечатанный пакет и удалился. Вскоре Сидней наблюдал, как я, сорвав печать, высыпаю на кухонный стол пачку писем. Глаза доктора изумленно расширились, когда он заметил на верхнем конверте личную печать президента Соединенных Штатов.

Однако он удивился еще больше, увидев, что я не схватил его сразу же, а сперва тщательно изучил все остальные конверты. На одном из них я узнал почерк Шептуна и положил его рядом с письмом от президента.

Оставалось еще два послания: одно – в конверте Полицейского управления Нью-Йорка, от Бена Брэдли; другое же было написано странным неразборчивым почерком и адресовано в Овальный кабинет с припиской: «Просьба передать человеку, который иногда пользуется именем Джуд Гарретт». Я знал, от кого оно.

Взяв письма, я прохромал через кухню и поднялся в свою комнату.

Глава 48

Прежде всего я прочитал письмо Брэдли. Стоило ему только выйти из дома няни, как она тут же позвонила в полицию и рассказала о случившемся.

Поскольку эта женщина работала на Кумали, ей без труда удалось убедить копов, что она говорит правду, хотя происшествие было из ряда вон выходящим. Разыскать чернокожего американца большого труда не составило: был отправлен сигнал всем постам, и патрульная машина задержала Брэдли еще на пути в гостиницу. Его сильно ударили по голове, разоружили и отвезли в полицейский участок. Бен опасался самого худшего – турецкого варианта допроса с пристрастием, но в это время в «Театре смерти» разразилось сущее светопреставление.

По распоряжению президента туда были высланы вертолеты Средиземноморского флота – вовсе не за мной, а чтобы арестовать Сарацина и собрать улики. Гросвенор позвонил президенту Турции и сообщил, что разыскивается человек, пытавшийся приобрести ядерный заряд для бомбы. В результате в руинах собрались вместе оперативники Турецкой разведывательной службы и военные. В море недалеко от берега появились два эсминца турецкого флота, на побережье – с полдюжины американских вертолетов, а в руинах – две сотни военных и агентов разведки. Поступил приказ оставить Брэдли в покое, пока ситуация не прояснится.

Проведя пять дней в камере, Бен получил назад свой паспорт и вышел на свободу после того, как Гросвенор лично попросил об этом турецкого президента. Брэдли отправился в отель, где состоялось его обильно смоченное слезами телефонное воссоединение с Марси. Немного успокоившись, она спросила мужа, когда ждать его домой.

– Ну, где-нибудь через недельку вернусь, – пообещал он.

– Что?! – вскричала Марси.

Будучи копом до мозга костей, Бен не мог уехать, не добившись экстрадиции Камерон и Ингрид, обвиняемых в убийстве Доджа и женщины в гостинице «Истсайд инн». На следующее утро, меньше чем через двенадцать часов после своего освобождения, Брэдли вновь оказался в полицейском участке. Хайрюнниса, которая встретила его в офисе Кумали, шепотом сообщила, что ее начальница до сих пор «отчитывается» в вышестоящих инстанциях (по-видимому, сестра Сарацина точно следовала полученным от меня инструкциям). Брэдли спросил, кто сейчас руководит расследованием убийства. После целого шквала телефонных звонков молодой коп в начищенных до блеска ботинках сопроводил Бена в роскошный офис начальника полиции Бодрума.

Я уже видел раньше этого человека: в ту ночь, когда целая толпа его подчиненных гонялась за мной по судоремонтной мастерской «Гул и сыновья»; я еще расплющил тогда Губку Боба. Шефу полиции было за пятьдесят: крупный румяный мужчина с холеной кожей и аккуратными усами. Униформа была ему явно тесновата и так обтягивала его внушительную фигуру, что казалось, будто золотые пуговицы на мундире могут отлететь в любую минуту. Несмотря на одеколон, которым обильно обрызгал себя начальник полиции, от него пахло по`том. Узнав из письма Бена, как протекала их беседа, я, честно говоря, не слишком удивился.