Загадка XIV века - Барбара Такман

Удаление Валентины произошло в апреле, в месяц начала крестового похода. Обожавшему ее отцу не понравилось, как поступили с дочерью. Он пригрозил прислать рыцарей, которые бы защитили честь Валентины, но современники думали, что этим он не ограничился. Из чувства мести к Франции Висконти якобы оповестил Баязида о готовившемся крестовом походе и держал его в курсе относительно пути следования крестоносцев. Обвинение Джан-Галеаццо стало, возможно, следствием враждебности французов и поисков виновного после ужасной развязки, но не исключено, что слухи были правдивы. Человек из рода Висконти не пренебрегал местью, тем более Галеаццо, столь хладнокровно заточивший родного дядю в тюрьму, чем обрек его на верную смерть.

Возможно, что де Куси в гостях у Висконти в Павии непредумышленно открыл ему план кампании крестоносцев. Джан-Галеаццо был угрюмым и скрытным человеком себе на уме и вполне мог не проявлять на публике своих отцовских чувств. В отношении Генуи миссия де Куси была успешной: в ноябре власть над ней передали королю Франции. В сопровождении Анри де Бара и другой свиты де Куси выехал из Милана в Венецию, где 17 мая реквизировал у венецианского сената корабль, который перевез его через Адриатику. 30 мая Ангерран прибыл в Зенью — маленький порт на хорватском берегу. О его дальнейшем пути письменных свидетельств не сохранилось, однако выбор Зеньи доказывает, что де Куси и его спутники добрались до Буды наикратчайшим путем, проехав триста миль по дикой и опасной стране.

До условленного места де Куси добрался раньше де Невера, а тот и не торопился. Проплывая по Дунаю, граф то и дело останавливался, и его гостеприимно встречали германские правители. К 24 июня де Невер и его блистательные спутники даже не добрались до Вены, в то время как авангард под командованием д’О и Бусико опередил их на месяц. Флотилия из семидесяти судов, груженная вином, мукой, сеном и прочими продуктами и фуражом, отправилась из Вены по Дунаю, пока граф Неверский принимал участие в празднествах, предложенных мужем его сестры — герцогом Австрии Леопольдом IV. Граф занял у шурина огромную сумму — сто тысяч дукатов. На сбор этих денег ушло немало времени, после чего де Невер наконец-то прибыл в Буду. Случилось это в июле, какого числа — неизвестно.

Сигизмунд встретил своих союзников с радостью, но не без опаски. Хотя венгерские нобили с восторгом восприняли весть о крестовом походе, их верность графу была не безусловной, и он предвидел трудности совместного марша и координированной стратегии. Французы не слишком прислушивались к советам, а привычка грабежа в последние пятьдесят лет стала рутиной, что уже продемонстрировал поход по Германии.

Стратегию приходилось координировать и с пылким госпитальером Филибером де Найяком, и с представителями венецианского флота. Сорок четыре венецианских корабля, перевозившие госпитальеров с Родоса, плыли из Эгейского в Мраморное море, а некоторые из них следовали в Черное море, а оттуда — на Дунай, не встречая никакого отпора. В море турки не беспокоили, и крестоносцы, в свою очередь, не блокировали турок в Азии, из чего можно сделать вывод, что Баязид и большая часть его войска находились уже в Европе.

В Буде немедленно собрали военный совет. Сигизмунд советовал дождаться, покуда турки перейдут в наступление, и дать им бой, когда они подойдут к его границам, каковые он безусловно контролировал, во избежание трудностей долгого перехода и неожиданностей, с которыми можно столкнуться на «ненадежной территории схизматиков». В предыдущий год он вел кампанию против турок в Валахии, и тогда Баязид отправил герольдов с поручением объявить войну и сообщить о своем намерении прийти в Венгрию до конца мая. Султан похвалялся, что после изгнания Сигизмунда из Венгрии он пойдет на Италию, водрузит знамена на римских холмах и на алтаре святого Петра накормит свою лошадь овсом.

Наступил конец июля, но султан так и не появился. Разведчики, отправленные Сигизмундом на Геллеспонт, не заметили продвижения «великого турка», и французы поспешили объявить его трусом, побоявшимся встретиться с ними лицом к лицу. Сигизмунд заверял их, что султан придет и лучше пропустить его подальше, а не идти к нему навстречу. У Сигизмунда была слава этакого государя «веса мухи», он не обладал ни авторитетом, ни силой характера, ни престижем, и к его совету не прислушались. Французы заявили, что будут гнать турок из Европы, где бы те им ни повстречались. Они хвастливо заявляли, что «если бы небо начало падать, копья христианской армии удержали бы его от падения».

На заседании совета де Куси избрали говорить от имени всех, и тем самым он подтвердил свое положение «главного советника». Оборонительную стратегию он отверг. «Хотя похвальба султана может оказаться ложью, — сказал он, — мы не должны тешить себя пустыми страхами и будем преследовать противника, ибо для этого мы сюда и пришли». Он добавил, что крестоносцы намерены отыскать врага. Его слова поддержали все французы и присутствовавшие на заседании иностранные союзники, хотя этим они вызывали страшную ревность у графа д’О: он считал, что именно ему, коннетаблю, следовало предоставить право выступать от общего имени.

Сигизмунд вынужден был согласиться, собственно, ничего другого ему и не оставалось. Поход продолжился по левому берегу Дуная. Часть венгерской армии отклонилась на север, дабы призвать в строй нерешительные вассальные отряды Валахии и Трансильвании. Основная часть союзнической армии следовала вдоль широкой и плоской реки, единственные признаки жизни подавали водоплавающие птицы, мелькавшие в коричневой воде; изредка встречались рыбацкие лодки, торчавшие из прибрежных камышей. Колонну замыкали остальные венгры под командованием короля Сигизмунда. По мере продвижения армии недисциплинированность французов нарастала, а разгул становился все разнузданнее, если верить хроникам. На ужин подавали лучшие вина и изысканную еду, которые подвозили на кораблях. Рыцари и оруженосцы забавлялись с проститутками, которых они специально с собой захватили; их пример вдохновлял простых солдат, и те набрасывались на женщин в тех селениях, мимо которых проходили. Дерзость и распущенность французов раздражали союзников, порождая конфликты. Грабежи и грубость по отношению к мирному населению возрастали по мере того, как армия входила в «схизматические» земли, и местные, и ранее враждебно настроенные к венграм, ожесточались еще больше. Крестьяне были потрясены поведением крестоносцев — ведь они шли под знаменем Святой Девы в сопровождении священников. Те требовали от солдат достойного поведения, но напрасно стращали их Божьим гневом. «С тем же успехом, — писал монах из Сен-Дени, — они могли обращаться к глухому ослу».

Рассказ о «распущенности, ветрености, грабежах и бесчестных поступках» французов долог, подробен и за минувшие столетия оброс многочисленными красочными деталями. Монах из Сен-Дени писал о крестовом походе, основываясь на рассказе участвовавшего в том походе крестоносца, и рассказ этот исполнен возмущения. Монах относился к французским крестоносцам с глубочайшим презрением, осуждал их за аморальность и богохульство, за игру в кости — «прародителя обмана и лжи» и неоднократно пророчествовал о наказании за грехи. Позднее историки перехватили у него эстафету и повествовали о постоянных вакханалиях, о том, как молодые рыцари дни напролет проводили с падшими женщинами, и о солдатах, не просыхавших от пьянок. Знать истину нам не дано, ибо даже отчеты современников написаны постфактум (ex post facto), когда естественная реакция на трагедию крестового похода обернулась переносом вины за поражение на аморальных крестоносцев. Если бы они победили, об их прегрешениях никто бы и не вспомнил.

Крестоносцы перебрались на правый берег реки в Оршове, том месте, где Дунай течет через ущелье Железные Ворота. Переход по плотам и в лодках занял восемь дней, но не потому, что армия насчитывала сто тысяч человек, как об этом иногда писали. Если бы солдат и в самом деле было столько, переход занял бы месяц. Хронисты обычно подбирали цифры в зависимости от значимости события. Сражение при Никополе, как и «Черная смерть», отбросило столь темную тень, что у некоторых хронистов сообщения о численности противоборствующих сил доходят до четырехсот тысяч, причем с обеих сторон хронисты указывают численность противника, дважды превышающую их собственную. Самую близкую цифру дал немец-оруженосец Шильтбергер, участник сражения, а не хронист. Оруженосцу — или «гонцу», как он сам себя называл — и сыну баварского нобиля было шестнадцать лет, когда в Никополе его захватили в плен турки. Он написал или, скорее, надиктовал безыскусный рассказ по памяти, когда после тридцати лет плена наконец-то добрался домой. Он утверждал, что общее число христианских воинов составляло шестнадцать тысяч человек. Германские историки XIX века путем различных умозаключений пришли к цифре, колеблющейся от семи с половиной до девяти тысяч христиан и от двенадцати до двадцати тысяч турок. Они утверждают, что за счет крестьян невозможно было прокормить сотни тысяч солдат и лошадей. (Пятьсот лет спустя, на том же месте сражения, в русско-турецкой войне 1877 года, как указал один из недавних исследователей, противоборствующие силы составляли восемь тысяч турок против десяти тысяч русских.)