Проклятие Вальгелля. Хроники времен Основания - Вера Семенова

Гвендолен махнула рукой в сторону преследующего ее человека, не прекращая упорно продираться вперед, хотя ноги слушались неохотно.

— Линн! Остановись! Послушай меня!

Тогда ей пришла в голову замечательная идея. Она вытащила из-под плаща какой-то увесистый предмет, про себя порадовавшись собственной предусмотрительности, что придумала захватить его с собой, и с силой кинула в своего неотвязного спутника. Предмет не долетел до цели, а с шумом шлепнулся в лужу, и человек бросился его подбирать.

Дождь продолжал идти, и плотная ткань кошелька с туго стянутым горлом быстро намокла, сделав его еще тяжелее. Дрей с некоторым потрясением заглянул внутрь — самые полновесные золотые монеты таширской чеканки явственно доказывали, что если тан Эвнорий и привык платить во много раз меньше за уже оказанные услуги, то ему просто повезло. Решив вознаградить Гвендолен Антарей перед началом ее подвигов, он лишился бы всех сокровищ своего Дома.

Надо отдать Дрею должное — он задержал взгляд совсем ненадолго. И ему далеко не сразу пришло в голову, что он держит в руках состояние, с лихвой покрывающее все его долги, и нынешние, и те, которые он надумал бы сделать. Но когда он через мгновение поднял глаза — улица, задернутая серым занавесом падающей с неба воды, была пуста. Единственные силуэты, просматривающиеся сквозь дождь, принадлежали верхним этажам темных домов, нависавшим над боковыми переулками.

— Линн! Вернись, я прошу тебя!

— Гвендолен! — Кехтан, догонявший их сзади, заметно запыхался. — Куда она делась? Гвендолен!

Переулки ответили эхом. Наверно, Круахан хотел, чтобы на его улицах осталось хотя бы имя Гвендолен Антарей, когда-то бродившей по неровным булыжникам, выполянвшей в небе крутые виражи на фоне ярко-желтой луны над шпилями, любившей и оставившей свою любовь в этом городе. А теперь окончательно исчезнувшей в потоках дождя.

"Другу моей души и брату по Изировым таинствам, досточтимому Лэйсаллю с Западного берега, обращаю я эти строки. Ты опять будешь пенять мне, что я слишком часто берусь за перо, и что это вредно для моих глаз, которые последнее время не могут даже толком различить те строки, что я вывожу на бумаге. Но пока рука моя помнит, как пишутся буквы, это останется величайшим утешением для меня. Мне кажется, что цепочка из слов, тянущаяся по листу вслед за моим пером, словно нить, которая протягивается во время, и этой нитью связан я со всеми, кто придет сюда в храм Изира следом за мной, и с кем я не смогу побеседовать иным образом. Хотя мечтал бы я застать другое время и других людей в Круахане. Впрочем, пишу я не затем, чтобы изобличать нравы, любезный мой Лэйсалль. Хочется мне поведать о странных и непостижимых событиях, что случились в Храме на днях.

Вечером после трапезы, как всегда, я сидел у ног Изира и читал молитвы. Шел дождь, и быстро темнело, все прихожане разошлись, и я решил запереть двери на ночь, потому что вряд ли кто-то зашел бы уже в Храм в такое время и такую погоду. К тому же, если держать двери открытыми, сырой воздух проникает внутрь и может повредить краски на ликах Изира и Астарры. Итак, я поднялся и пошел к выходу, вязв маленькую лмапу. Я твердо знаю все ступеньки у дверей и могу не глядя задвинуть засовы, но почему-то я освещал себе путь. Это в очередной раз Изир показывал мне свои знаки, потому что иначе мои полуслепые глаза не увидели того, что происходило снаружи, у входа в Храм.

На земле там сидел человек, прямо на мокрых камнях. И сам он был насквозь промокшим, и дождь стекал с края плаща, наброшенного на голову. Он не двигался и не дрожал от холода, просто сидел, опираясь руками о булыжники, словно не мог идти дальше. Даже будучи зорким, как в молодые годы, я немного смог бы разглядеть в темноте, но мне показалось, что он очень молод.

— Если ты сейчас не согреешься и не высушишь одежду, юноша, ты наверняка подхватишь лихорадку, — сказал я. — Это очень неразумно — так к себе относиться.

Человек заговорил не сразу, а когда выговорил первые слова, я понял по голосу, что назвал его юношей скорее всего ошибочно. Тогда я еще не узнал ее, но подумал, что с этой девушкой, скорее всего, случилось что-то дурное. Свою дочь или сестру никто не отпустит бродить ночью под дождем.

— Ты кто? — спросила она хрипло, но даже головы не повернула, так и продолжала полулежать на камнях.

— Я Мэдрей, — сказал я. — Ты возле Храма Изира. Пойдем внутрь, я дам тебе другой плащ и разведу очаг.

— Зачем?

Она говорила совершенно спокойно, даже равнодушно, но мне отчего-то было очень плохо от звуков ее голоса. Я последнее время довольно часто бывал на похоронах, меня просили прийти и рассказать слова утешения, придуманные Изиром, и я слышал, как рыдают люди, провожающие родных. Но тот плач и крики женщин, цепляющихся за края гроба, мне было выносить гораздо легче.

— Раз ты сама пришла к Изиру, — ответил я, — значит, Он хочет, чтобы ты вошла.

— Я просто шла мимо.

— Просто ничего не бывает, — сказал я. — Изир всегда делает так, чтобы мы поняли что-то нужное для нас.

Тогда она поднялась и прошла внутрь мимо меня, хотя я уже приготовился ее долго уговаривать. Она была высокой и слегка сутулилась, от ее плаща пахло дождем, а лицо было скрыто капюшоном и волосами, но она казалась мне очень знакомой и непонятной, отталкивающей и несчастной одновременно. Если бы это был мой дом, я не очень хотел бы, чтобы в него под вечер вошла такая женщина. Но это был Дом Изира, а Он может приглашать к себе кого вздумается.

Она остановилась у восточной стены, где был изображен Изир, висящий на Дереве. Рисовали два брата, подмастерья у оружейника, и поэтому точнее всего у них получились доспехи и копья стражников, стоящих кругом. Пропорции фигур были странными, чрезмерно вытянутыми, как на детских рисунках, но улыбка, застывшая на лице Изира, казалось именно такой, с какой Он заглядывает в душу каждого.

— Это и есть твой Изир? — она обхватывала себя за плечи, а с ее плаща и сапог на полу быстро натекла значительная лужа, на которую эта девушка не обращала ни малейшего внимания. — Я когда-то слышала начало этой истории. Одного не понимаю — если он твой бог, то почему ты веришь, что его убили?

— Он сам этого захотел. Больше всего не свете он дорожил жизнью каждого человека И он не хотел себе бессмертия, зная, что остальным придется умереть.

— В мире столько людей, чьей жизнью не стоит дорожить. Наоборот, если они быстрее умрут, то причинят меньше зла другим, — капюшон наконец упал с ее головы, открывая мокрые волосы, слипшиеся кольцами, и кривую ухмылку на разбитых губах. — Твой Изир так не думал?