Крепость - Лотар-Гюнтер Буххайм

- Продолжайте!

Веду себя так, будто не понимаю чего от меня хотят, но, совладев с собой, перехожу в атаку:

- Время от времени, офицеры флагмана захаживали поесть, отдохнуть к семье Загот. Иногда были там и другие военные. Едва ли можно было найти в Ла Боле и окрестностях хоть одного высшего офицера, который ни разу не побывал бы в гостях у семьи Загот. Потому я чувствовал себя – как бы получше сказать? – под надежной крышей, господин капитан!

Ну, это я круто загнул: «офицеры флагмана» вместо «адмирала» – недурственно; «под крышей» – тоже:

- Потому я считал себя, при стольких старших офицерах с флагмана в этом доме, как бы лейтенантом не первой молодости, господин капитан!

- Не первой молодости? – как-то странно невыразительно переспрашивает капитан.

- Ну, так говорят, господин капитан! В то время я думал, что ввиду моего положения, мои опасения могут разрушиться.

- Разрушиться опасения?

Что за черт! Все время повторяет за мной мои последние слова!

- Я имел в виду пренебрежение, господин капитан! – здесь мой внутренний голос играет со мной злую шутку и говорит мне «прикидывается», – Мои опасения пренебречь гостеприимством, – говорю на этот раз громко и отчетливо, как бы желая поставить мой внутренний голос на место.

- И никаких признаков…?

- Вы имеете в виду шпионаж, господин капитан?

- Ну, коль Вы сами произнесли это слово, то да, я имею в виду именно это.

- Никак нет, господин капитан! Если позволите, разрешите добавить: Я бы сразу определил такие размышления, где могли бы проявиться вероятные, относительно этого дела дополнительные обстоятельства…

- О дополнительных обстоятельствах… – голос его звучит так вкрадчиво, что я задумываюсь, что же я сделал неправильно? – Так вот, говоря о дополнительных обстоятельствах, скажу, что Вы не очень-то ломали себе голову. Вам следовало бы получше контролировать свое поведение!

При этих словах капитан начинает перелистывать лежащие перед ним бумаги – кажется, он делает это целую вечность.

Подняв, в конце концов, на меня глаза, он вдруг коротко бросает:

- Спасибо, господин лейтенант. Пока все сходится! – и отпускает меня восвояси.

На обратном пути вновь проигрываю весь разговор. Что известно этому старому поноснику? Он вел себя так, словно был самым лучшим из всех служак! Старый фокус хитрой ищейки!

Так просто и так легко, что даст 100 очков любому следователю, он выпытывал меня, не вводя в курс известного ему дела. Но как-то все дальше сложится? Куда пойдет его донесение?

- C’est pour nous, mon chou ! – эти шелестящие слова Симоны буквально вгоняли меня в раж, когда я прибывал в гавань. А сейчас? Сейчас я могу уповать лишь на высокие звания тех, кого встретил на этом извилистом пути. В эту минуту эти идиоты становятся мне столь необходимыми в этой игре за жизнь.

И все же, я легко отделался. Черт его знает, что все это будет значить и что еще разверзнется над моей головой. Вряд ли этот каперанг, что допрашивал меня, глуп и наивен как овца, которой он прикидывался – иначе бы он наверняка не служил в Абвере.

Тотчас по приезду докладываю Старику обо всем, что произошло в Ренне.

- Судя по всему, ты чуть не усрался! – саркастически усмехается Старик.

- Чертовски повезло, что им удалось найти в моей комнатушке только эту толстенную книгу, а не пленки.

- Как-то слишком легко ты отделался! – произносит мягко Старик.

Чувствую себя смущенным этими словами: «Также повезло и в том, что у них нет точных сведений о том, что у Симоны постоянно останавливались и проживали высокие немецкие чины».

Старик поднимает голову и недоуменно смотрит на меня. «Ты что, тоже ничего не знаешь об этом? Симона разве тебе об этом не говорила?» – «Нет, ни словечка» – «Да ты что!» – невольно вырывается у меня.

Старик стоит за своим столом, словно пришибленный и таращится на меня, открыв рот: «Почему ты мне об этом никогда не говорил?» – «А ты меня об этом никогда не спрашивал».

Некоторое время молчим. Старик так поражен услышанным, что не находит слов.

- Это же вообще … – с трудом произносит он.

- Там все было в полном порядке: обычные бумаги, никаких сложностей.

- Так же нельзя…. Теперь хочу узнать, как все происходило.

- С подковырками, так сказать.

Я бы сделал все что угодно только бы не рассказывать всю историю. Но взгляд Старика прикован к моим губам, и я вынужден говорить.

- Я получил отпуск от Верховного командования Вермахта – после Гибралтарского похода. Мне нужно было завершить свою книгу, позаботиться об ублажении цензоров и заодно обо всех необходимых разрешениях. Этот проект имел Высочайшее благословление, как тебе известно. И, в первую очередь именно он должен был быть завершен как можно быстрее…

- Но в таком случае тебе следовало бы работать дома?

- Да. Хотя бы потому, что там находился весь необходимый материал. Но у меня дома нет никого: моя семья, мягко говоря, разошлась, – перевожу дух и продолжаю, – Постарайся вот что понять: это было в зале L’Hermitage, ну та выставка с серией моих портретов командиров в полный рост – красный карандаш и черный мел. На открытие приехал даже Командующий подводным Флотом. Также конечно были приглашены все господа, что находятся у власти и чье слово дорогого стоит как в Сен-Назере, так и в его окрестностях. Там же были и типчики из полевой комендатуры. Они были очень важны для меня.

Лишь теперь Старик проявляет нетерпение и раздраженно бросает:

- Я все-таки не понимаю, какое все это имеет отношение к Симоне?

- Ну, это просто, – продолжаю равнодушно, – Фотографии для Дома Германского Искусства, господин Рейхсминистр Геббельс – как Верховный Протектор, Командующий подводным Флотом – как представитель Высшего военного командования – все это импонировало присутствующей верхушке местной власти. Среди блеска таких эполет это было внушительно…

- И что из всего сказанного сейчас следует?

- Просто потом я сходил в полевую комендатуру с парой писем и чудными печатями на них – служебными печатями!

- Ну и…?!

- И спросил господ из комендатуры насчет уборщицы для меня. Я объяснил им также, что занят в Фельдафинге служебными делами, а у меня нет никого, кто убирал бы мой дом. Мол, одинокий холостяк, и тому подобную чепуху. Сначала они сказали, что у них никого нет, вообще никого. Но тут я заявил, что знаю одну девушку, зовут ее Симона Загот, ей 20 лет, проживает в Ла Боле, в доме Ker Bibi. Так легко все и получилось.

Старик морщится так, словно все это время я ему лапшу на уши вешал. Глубоко вздохнув и сделав еще более недоверчивое лицо, спрашивает: «И все удалось?» – «Да, неожиданно легко. Через неделю после этого разговора Симона была уже у меня в Фельдафинге – приехала литерным поездом – безо всяких осложнений. Они появились гораздо позже» – «Что за осложнения?» – «Трудно сказать. Симона немного зарвалась» – «Не понимаю!» – «Ну, она вела себя несколько несдержанно» – «А яснее не можешь сказать?»

Не показывая никакого смущения, приказываю себе: «Раскрывайся!» – «Симона привезла с собой огромный чемодан полный обуви – все модельная обувь, лучшая из лучшей, и когда выходила в деревню, всегда одевала новую пару» – «А почему ты не запретил ей это делать?» – «запретить что-либо Симоне? Она так выхаживала перед домами, что у домохозяек глаза на лоб вылезали – я имею в виду этих трещоток, что пялились на нее из окон и уж, наверное, знали, что у меня живет француженка» – «Как уборщица! – бросает Старик, – Чушь какая-то!»

У меня чуть не сорвалось: А у тебя как было? Да уж лучше смолчу. Я мог бы теперь описать Старику, как проходило все по Симоне. Кто мог попасть кроме нее в середине войны в Германию….

Немного помолчав, Старик неуверенно спрашивает: «А твой шеф в Париже знал об этом?» – «Нет!» – «А твой покровитель в Берлине?» – «Надеюсь, нет!» – «Тебе здорово повезло, что эта история не обросла сплетнями…»

Какое-то время сидим молча. Старик первый не выдерживает: «И все же!» и продолжает:

- И все же я бы не стал пока говорить гоп!

Мог бы сказать что-нибудь и повеселее!

Эх, знать бы мне тогда немного больше….

На тяжело поврежденной подлодке с фронта вернулся Арец – опять ожидание.

Когда он представляет Старику рапорт, то производит жалкое впечатление: бледный, худющий, нервный. Чтобы представить рапорт ему приходится собрать все силы в комок:

- На всем ****ском пути ничего не произошло. А тут вдруг пересеклись лучи одного радара с другим. И кроме эсминцев появилась целая армада малых судов. Весь район так тщательно охраняется поисковыми группами и самолетами, что не остается никаких шансов.

- Мало шансов, – поправляет Старик, не отрывая взгляда от Ареца.

- Да, но так много счастья что в руках не унести, – Арец оживляется и после секундного молчания продолжает: – Сюда относится и та порция счастья, что получаешь лично ты. Вынырнуть днем совершенно невозможно. Подходила только ночь. И постоянно долгие мили все эти охотники сидят у тебя на хвосте. А под килем почти нет воды. Глубина-то всего 30 метров!