Мужчина в полный рост (A Man in Full) - Вулф Том

— Лестницы в этом доме… меня когда-нибудь прикончат… как пить дать…

Третий этаж оказался под самой крышей. Несколько кладовок со слуховыми окнами до того забиты… вещами, что войти туда можно было с большим трудом. Свет в маленьком коридорчике давала прикрученная к потолку лампочка под самодельным абажуром из пергаментной бумаги. Сестра подвела Конрада к порогу комнатки. Через узкое слуховое окно без всяких штор в комнату лился яркий свет. Здесь пол был не так плотно заставлен коллекцией «Всякой всячины», которую неустанно собирали Брат и Сестра, — хлам просто сваливали где попало. Под скатом крыши стояла узкая кровать, более узкой Конрад в жизни не видел, обычная односпальная была куда шире, — облупившийся металлический каркас и вышитое вручную, но пыльное и сильно линялое покрывало. По краям его придерживали подставки для ламп, занимавшие половину кровати.

— Кое-что надо бы сложить в сторонку, чтоб не мешалось, — сказала, пыхтя, Сестра, — но кровать тут добрая, прочная, а такого стеганого покрывала никто и за сто лет не сделает. Уф, жарко как. — Одной рукой она смахнула вот-вот готовую сорваться с носа каплю пота, другой вытерла лоб.

Комнатка была душная, с обеих сторон придавленная скатами крыши. Однако что-то подсказывало Конраду, что безработный и вдобавок измученный бессонными ночами беглый заключенный вряд ли найдет в ближайшее время что-то лучше, тем более за семьдесят пять долларов в месяц. Кроме того — хотя он вряд ли мог выразить словами эту острую тоску — здесь рядом будут… живые души… будет с кем поговорить! Пусть даже это всего лишь пара пыльных старых крыс, копающихся в разном хламе. Да, они старые, нудные, болтливые, неповоротливые, у них свои причуды, они жуют табак и сплевывают в бумажные стаканчики, но у них добрые сердца Конрад успел уже пожить там, где все молоды и брызжут энергией, а сердца сплошь гнилые. Это место называлось Санта-Рита.

Рассчитавшись с Сестрой за первый месяц, Конрад принялся «складывать в сторонку» барахло. Только и надо было, что перенести его под противоположный скат крыши, но на это ушло часа три. Потом он снял ботинки, лег на пыльное покрывало, закрыл глаза, прислушался к стуку собственного сердца и поздравил себя с удачей. Отдельная кровать! На целых тридцать дней! О Зевс!

Отдельная кровать, и в кармане джинсов еще сто девяносто семь долларов.

День второй. Демерола больше не дают. Кончились погружения в бездумную наркотическую невесомость, в царство «Всё равно». Чарли стал сплошным огромным коленом, горящим адской болью суставом с приложениями: голенью и бедром правой ноги, туловищем, левой ногой, руками, шеей, измученным мозгом и мочевым пузырем, из-за которого приходилось терпеть унижение — под него подкладывали судно.

Чтобы хоть как-то спасти свой статус, отнюдь не украшаемый положением пациента после операции — этого пассивного человеческого материала, на котором высшие существа оттачивают свое врачебное искусство, — Чарли носил, не снимая, роскошный халат из тайского шелка, ярко-синий с белым рисунком. Чистый благородный цвет королевской одежды должен был внушить всем и каждому почтительный страх перед магнатом атлантской недвижимости. Однако регифобией, если таковая вообще встречается, здешние эскулапы не страдали. Эммо Тудри продолжал относиться к Чарли, пациенту на двадцать лет старше себя, словно снисходительный папаша, которого лучше слушаться по-хорошему, пока он не рассердился. Чего стоит одно только предписание Эммо подчиняться инструктору по лечебной гимнастике, женщине с ястребиным профилем, от которой все шутки и комплименты Чарли отскакивали, словно от стены. Она заставляла его делать множество мучительных упражнений с коленом, даже вставать с постели и ковылять до двери палаты с жалкой алюминиевой тростью в качестве единственной поддержки. При каждом шаге эта трость звякала по полу и скрипела. Возвращаясь к кровати, Чарли шумно дышал, как собака, только что язык не высовывал.

Он чувствовал себя обманутым. Эммо Тудри рассказывал об операции, словно о плотницкой работе. Модели костей и хрящей у него на столе казались просто механической конструкцией. Отпилим вот этот кусочек пластмассовой детальки, вставим вон тот блестящий титановый наконечничек, подложим такую специальную прокладочку вот тут и вот тут — а на самом деле этот сукин сын пилил и строгал живое тело! Вгрызался пилой в его бедренную кость, берцовую кость, — с кровью, клетками, нервами, молекулами, ДНК… насчет ДНК Чарли сомневался, но нервы там были, это точно. Разрез на схеме выглядел как плотная красная трубка, зажатая с двух концов наложенным крест-накрест пластырем. Но эта красная трубка — его плоть и кровь, и кожа вокруг зашитой раны, казалось, вот-вот лопнет.

Чарли старался сосредоточиться на прооперированном колене, на горящем шве, на боли — уж боль-то явно должна была отвлечь его от всех остальных неприятностей. К ноге прикрепили маленький аппаратик под названием НПД — «непрерывное пассивное движение», который автоматически, хочешь не хочешь, сгибает колено. Боль адская. Зачем терпеть такие страдания, если ты только и мечтаешь о том, чтоб Господь поскорее прибрал тебя? Где-то там, снаружи, может быть, в эту самую секунду черный адвокат Фарика Фэнона, одетый как английский дипломат, планирует пресс-конференцию, на которой он, Чарли, должен будет надеть слащавую маску расовой гармонии и разглагольствовать о нелегкой жизни нахала Бомбардира — подло предавая Инмана Армхольстера. А если он откажется от сделки, дынеобразный Зелл (или Зейл?) из «ГранПланнерсБанка» отберет у него всю недвижимость, начиная с Терпмтина.

На ноге заработал чертов НПД, колено согнулось, боль обожгла каждый нерв — Чарли сморщился и застонал. Но вскоре все опять вернулось… Инман, Зелл-Зейл, юрисконсульт Белл снова всплыли в памяти, требуя внимания.

С четырех часов дня до полуночи и с полуночи до восьми у Чарли были личные медсестры, но с восьми утра до четырех он обходился без них. Днем было так много суетящихся вокруг врачей, ассистентов, санитаров, посетителей и уборщиков, без конца намывающих пол, что личная медсестра уже ни к чему. Да и вечером-ночью не больно-то она и нужна. Но личная медсестра — как роскошный синий халат. Еще одно свидетельство того, что ты не просто старый пердун, прикованный к больничной койке. Чарли даже набок повернуться не мог, боясь потревожить колено. Чтобы сменить позу, надо было нажатием кнопки поднять изголовье кровати или взяться за поручни, висящие над грудью, подтянуться и переместить свою тушу на пару дюймов. Последняя процедура вскоре стала ритуалом приветствия посетителей, своеобразной заменой вежливому вставанию им навстречу. Правда, посетителей он не жаждал. Чем меньше напоминаний о внешнем мире, тем лучше, хотя он еще не дошел до таких прямых формулировок. В палату допускались только Серена, Уолли, Маг и Маргерит.

Днем пришел Маг. Вид у него был такой же бледный, как всегда, — запавшие щеки, свободно висящий на шее воротник рубашки, — но титановые прямоугольники очков чуть не задевала широкая, совершенно не свойственная этому живому компьютеру улыбка.

Чарли взялся за поручни над кроватью, сдвинулся на полдюйма выше, морщась от боли, и сказал: «Привет, Маг» совершенно бесцветным голосом — в своем теперешнем состоянии он даже представить не мог, как можно кому-то или чему-то радоваться.

Маг придвинул к кровати больничный стул с клеенчатой обивкой и уселся, все еще пряча в уголках рта отголосок улыбки.

— Ну, Чарли, как идут дела? Поправляетесь?

— Медленно. Это на словах у них всё легко и просто.

— Я слышал, такая операция требует высокого болевого порога.

— Да, порога и… как там… ангельского терпения.

— Ну, я вас немножко порадую, Чарли. Вернее, у меня есть новости и хорошие, да, и плохие. С какой хотите начать?

— Пусть лучше сперва будет сюрприз.

— Ладно, обеспечим. Не знаю, почему, — я им запросов не посылал, — но «ГранПланнерсБанк» приостановил свою поэтапную агрессию. Они отозвали собак! Целую неделю от банка не было слышно ни звука, — сиял Маг.

Чарли понимал — сейчас надо изобразить радостное удивление, чтобы хоть немного подыграть ликующему финдиректору, — но был не в силах притворяться. Его душила совесть. Собак отозвали потому, что он согласился предать Инмана Армхольстера.

— Хорошо, — хмуро сказал Крокер, и это прозвучало как «слишком поздно» или «слишком мало». Улыбка Мага погасла.

— А вот плохая новость — плохая не для нас конкретно. Скорее она подпадает под категорию плохих новостей в целом. Вы знаете об этом случае с Фариком Фэноном, обвинением в изнасиловании и так далее?

Чарли кивнул.

— Так вот, вы ни за что не догадались бы, кто эта девушка. — Титановые сканеры светились тысячью ватт.