Невозвращенцы - Михаил Черных

— За что мне Боги послали такое?! Будто мне мало западных проблем с войском Руфуса? А еще и ты туда же! Ты представляешь, дурак, голова дубовая, что ты натворил? Ты знаешь, что не далее как вчера послы у меня были от Улагчи-оглана? Грозили войной! С ВЕЛИКОЙ ОРДОЙ! Я как голозадый безродный мальчишка должен был тут унижаться! Перед каким-то мелким немытым степным холопом! Они требовали от меня выдать им! Весь полон! Весь кош! И главное, тебя!

— Но…

— Молчать! Где был Глеб? Что он тебя не остановил?

— Да рядом он был! Зато я из полона освободил…

— Молчи! А ты представил себе, сколько погибнет на войне, развязанной тобой?! Сколько мужей, отцов и детей погибнет из-за тебя? Сколько жен зайдется криком и будет в горе раздирать себе лицо ногтями, дабы хоть как-то перебить душевную боль?! А ты подумал, сколько матерей и детей заплачет, зная что больше никогда не увидят детей и отцов? Ты спас пять сотен, а сколько тысяч ощутят у себя на шее ярмо работорговца? А скольких просто бросят с распоротым животом на пороге своих домов? Ты об этом подумал? Нет, злато тебе глаза застелило…

— Не злато…

— Да заткнись ты! А то оскорбление, что меня обязали выдать своего? Тебя, понимаешь, дурья твоя башка?! Твоя жизнь — это залог мира!

— И что? Ты меня выдашь? Князь, а? — уже сообразив, к чему идет дело, спросил Максимус. То, что Лихомир распинался перед ним, явно было прелюдией к команде «фас», отданной охранникам за дверью.

«А я еще удивился, с чего бы это Лихомир, который до этого пренебрегал охраной, так озаботился за свою жизнь. Раньше он с охраной только по серьезным делам ездил — а сейчас даже у вход в кабинет стоят. А ларчик то, просто открывался. Это просто-напросто не его эскорт. Это мой конвой. Бл.! А говорили, что за своих всегда стоят, до смерти. А я то — поверил, дурачок. Или это проклятье Фаяза работает? Да нет, чушь это все. Просто у них тут, все так же, как и у нас. Для них, правителей, как бы они не назывались, князей ли, президентов ли, да и вообще, для любых мажоров, все кроме них — просто быдло. Не в жизни больше никому не поверю! Пи. ры!» — подумал Максимус. «Ну, раз все равно теперь уже, то можно больше не стесняться».

— Так как? Мне уже кандалы примерять? Выдашь меня им? Великий Князь, — выделив последние слова голосом, начал изгаляться Максимус. Поэтому ответ князя стал для него полной неожиданностью.

— Нет.

— Я так и думал! Все вы обещаете одно, а как дойдет дело до… ЧТО?

— Не выдам.

— Но как?… Почему?

— Выдать тебя означает быть ничем не лучше ордынцев. Выдать тебя — это плевок в лицо всем тем, кто погиб и кто еще погибнет. Выдать тебя — это просто разрушить великое княжество киевское, да или любое другое росское.

— Но погибнут…

— Да. Многие погибнут, и не факт еще, что мы устоим. Но если не за други, не за кровь пролитую, не за память, не за законы и не за свободу нашу, то за что же тогда биться? Не проще ли самим веревку на шею одеть и другой ее конец доброму хозяину отдать?

— Ну…

— Но это не значит, что ты, Максимус ал-Каззаб, не будешь наказан. Вон отсюда, и чтоб твоей рожи я больше не видел! Забейся в самую глухую нору и лет пять чтобы о тебе слыхом никто не слыхивал!

— Так то ты князь, — смытая удивлением обида и злость мгновенно вернулась к Максимусу, — награждаешь своих верных холопов. Что ж, я буду благодарен за награду и службу…

— Дурак. — Совершенно спокойным голосом сказал князь. — И хамло. И еще раз дурак. Ничего не разумеешь.

— Ну просвети меня, великий князь Лихомир. Просвети, будь уж так любезен…

— Не забывайся, смерд! Я могу за слова твои оскорбительные, запороть тебя на конюшне. Но не буду. Я просто скажу тебе то, чего ты так и не разумеешь. И это будет тебе моя награда.

— Я весь в внимании, — Максимусу пришлось силой совладать с собой, чтобы в тон не проникли язвительные нотки. Следовало действительно немного сбавить напор. Оказаться со спущенной шкурой ему совершенно не хотелось.

— Ужель ты не понимаешь, что великому хану уже все доложили? И ему очень сильно хочется повторно с тобой повидаться? И как ты думаешь, он пожалеет для этого денег али другого чего? И ты думаешь, не найдется таких среди степняков? Али татей наших? Да даже среди твоих друзей. Тот же Афзал, к примеру…

— Благодарю тебя князь за совет, — перебил Лихомира молодой волхв. — Я не возвожу хулу на твоих друзей, а ты не наводи на моих. Дозволь откланяться.

— Иди…

— Ах да! Мои люди…

— Я знаю. Выделю тебе место на границе северо-восточной. Пришли ко мне Глеба — с ним грамоту передам. А сейчас — ступай прочь, видеть тебя не могу боле…

— Благодарствую, княже. Здрав будь.

— Твоими деяниями теперь это сложно. И еще. Хоть я и обещал, что остаток поручительства сверх цены рабов тебе уйдет, но выкупил, пусть и мечом, слишком мало. А посему — половину остатка отдаш Глебу…

Выдержки Максимусу хватило только на поворот, дойти до двери княжеских покоев и аккуратно ее закрыть. А дальше… Даже несмотря на то, что его по сути дела признали владетелем, ярость не утихала. Оббив ногами и руками стены, ободрав костяшки, в ярости парень выскочил из покоев князя, пробежал по лестницам терема и вылетел во двор прямо в объятья этого человека.

— Рад видеть тебя, друг мой! — широко распахнул руки в своем традиционно восточном приветствии Афзал.

— Афзал! Друг мой, — прижав поочередно друг друга к сердцу чуть поостывший Максим удивился. — Что ты здесь делаешь?

— Мой отец, да будут благословенны его губы, выпустившие сие слова на волю, сказал: «Езжай к своему Максимусу…», и я поехал. Что случилось? Почему я вижу на лице твоем гневный румянец? Пристало ли великому полководцу гневаться попусту?

— Просто так?! Да они все твари неблагодарные! Скоты! А еще на других наговаривают!

— Оскорбил тебя кто, друг мой? Дозволь тогда я отрежу голову и подам тебе сердце его на серебряном блюде?

— Да пошли они на…!!! Пойдем! Выпьешь со мной?

— Да. Хотя мой отец, да будет он…

«Ох! Что же так болит голова! С кем это я вчера пил? Помню прием у князя — там не пил… Там ругались… Потом встретил Афзала. Первую таверну помню… Второй кабак тоже… Куда пошли после третьего — уже не помню. Сколько раз я давал себе слово, не напиваться?! Да еще и с местными? Они же, гады, на натуральных продуктах взращены, свежим воздухом с детства, твари, дышат, вот и здоровье имеют лошадиное. Не то, что мы, дети цивилизации! Ох головушка моя! О!»

Первая попытка открыть глаза оказалась неудачной, вторая тоже. Максим задумался чуть-чуть просветлевшей головой. «Все качается, как будто я на корабле — явно алкогольная интоксикация. Судя по тому, что меня окружает что-то душистое и колючее — я лежу в сене. Ой блин, травка какая вонючая попала… Нет, я не выдержу! Эаа…!»

Выдержав отвратительный приступ рвоты, усугубляемый тем, что желудок был пуст, Максим попробовал разогнуться и вытереть рот, и тут обнаружил, что руки у него связаны.

«Черт! Что случилось? Я что, буянил? Вполне возможно… Я был вчера зол. Очень. Взбешен, можно сказать. Ну ладно, я уже пришел в себя, можно подать голос.»

— Эй! Там! Развяжите меня!

Легкий шум неразличимых голосов, качка останавливается, часть сена исчезает и вот в глаза Максиму, как дубиной, ударяет лучами заходящее солнце.

— Вай-вай, дорогой мой друг! Ты пришел в себя? — к телеге, на которой лежит Максим подскакал и всадник и остановился около, глядя на лежащего с высоты седла.

— Афзал? Что со мной? Почему я связан? И где мы? — попробовал приподняться Максим.

— Ай, друг мой. Мы покинули Киев вечером прошлым, уже после закрытия ворот и сейчас едем на юг.

— Куда?

— Мы оставим Сарай-Бату справа. Заходить в поверженный тобой город — он еще не скоро восстановится… Мы поедем прямо в Ургенч. Тебя приглашает к себе в гости сам блистательный Улагчи-оглан!

— Ты что, идиот? Какой «в гости»? После Сарай-Бату меня в Ургенче самое лучшее, что ждет, это толстый тупой кол! Прекрати нести ерунду и развяжи меня.

— Друг мой. Когда приглашает сам великий хан отказать нельзя. Посланцы его были весьма убедительны…

На несколько минут Максим замолчал. Ему совершенно не верилось в то, что произошло. Он не мог даже не минутку подумать о том, что Лихомир мог оказать прав. Что его предаст и продаст злейшему врагу его ближайший друг. За деньги, за то, что ордынцы ему ближе, за то, что он просто росс, а не ордынец, предать дружбу, боевое братство, предать всё… Всё!

— Ты что, продал меня великому хану? — наконец решился прошептать Максим.

— Прости меня, друг мой, — отставил в сторону шутливый тон Афзал. — Когда приезжали гонцы от великого хана, меня не было дома, но по словам отца, да будут дни его долгими, великий хан очень, очень недоволен. Под угрозой истребления всех кочевий, нам было приказано или вернуть всю добычу, или привести завоевателя Сарай-Бату на суд великого хана…