Роковые иллюзии - Олег Царев

Первая удача пришла, когда я обнаружил полное оглавление основного досье Орлова, которое прошло цензуру в варианте ФБР и полная копия которого находилась в Хранилище материалов армейской разведки в Форт-Миде. Второй раз мне повезло, когда в отчетах о беседах и в корреспонденции, которую вело управление с французской службой контрразведки (ДСТ) в 1965 году, обнаружилось много документов, которые проливали свет на содержимое дела Орлова в ЦРУ (оно так и не было рассекречено). Эти материалы предоставил мне надежный человек, который по понятным причинам хочет остаться неназванным. Ветераны управления, изучив материалы этих бесед" сотрудников ЦРУ с Орловым, подтвердили их подлинность. Во франко-американских материалах купюр не было; в других «официально» рассекреченных делах Орлова вырезались и вымарывались в основном те разделы, которые содержали информацию, полученную из секретных источников и секретными разведывательными методами. В бывших советских материалах купюр «по оперативным соображениям» сделано, по-видимому, значительно меньше, как можно видеть из примеров, приведенных в этой книге.

Всякий раз, когда мы встречались с такими купюрами или когда «по оперативным соображениям» не было возможности назвать источники или осветить те или иные события, мы оговаривали это в нашем совместно написанном тексте. Олег заверил меня, что купюры сделаны по необходимости — по тем же причинам, по которым то же делалось и с американскими материалами, — а не являются преднамеренными провокациями. Однако в случае с документами ФБР нередко можно было выяснить содержание вымаранных разделов, опираясь на внутреннюю логику и содержание соседних абзацев. Воспоминания ветеранов и параллельная информация из сообщений других агентств, которые были подвергнуты менее строгой цензуре, позволяют уверенно заполнить некоторые другие пробелы. Но при всей рациональности такой работы некоторые ключи, как и при решении какого-нибудь интригующего кроссворда, неизбежно приводят к логичным, но совершенно ложным выводам. В случае с архивами КГБ, напротив, мой соавтор знает, что именно его просили опустить. Поэтому, хотя Олег постоянно заботился о том, чтобы не выдать никаких секретных подробностей, он смог удержать своего соавтора от опрометчивых умозрительных выводов.

Поскольку определять, что имеет историческое значение, — дело историка, а не цензора, в этом разделе — его я писал один и поэтому чувствовал себя здесь более свободно — я позволю себе высказать ряд замечаний, которые возникли у меня при первом знакомстве с историческими материалами советской разведки. Прежде всего я должен подчеркнуть, что любые выводы, которые я делаю здесь, это мое личное мнение, на которое не влиял даже косвенно авторитет моего российского соавтора.

Ни я, ни те представители американских разведывательных кругов, с которыми я консультировался, в целом не сомневались в объективности, проявленной КГБ при рассекречивании материалов разведки. Не возникает впечатления, будто она предоставила лишь те материалы, которые характеризуют деятельность Орлова положительно. Лакмусовой бумажкой стало предоставление направленных Орловым в Москву донесений о проводившихся под его руководством операциях по ликвидации испанской троцкистской оппозиции. Столкнувшись с документальными свидетельствами того, что руки Орлова в- крови, КГБ все же согласился на обнародование документации, которая должна была наконец разрешить полувековой спор об обстоятельствах смерти Нина. Поскольку Орлов постоянно отрицал утверждения об убийстве как троцкистскую фальшивку и не раз показывал под присягой, что не участвовал в таких операциях по ликвидации, КГБ мог бы сохранить эту информацию в секрете. Но он не сделал этого, хотя такие сведения марали характер Орлова несмываемым пятном; так мир узнал еще об одном постыдном эпизоде сталинской эпохи.

Решение позволить Олегу собрать воедино неоспоримые свидетельства, которые он обнаружил в деле переписки с испанской резидентурой (доказательства участия Орлова в организации убийств), было наглядным признаком того, что российская разведывательная служба не будет утаивать исторические материалы лишь для того, чтобы скрыть неприятную правду. Для историка это решение исключительно важно. Оно позволяет верить в то, что критерии рассекречивания, которые установлены российской разведывательной службой, применяются неукоснительно. То же можно сказать и о решении предоставить значительное количество оперативных материалов, в которых имеется много рукописных донесений Орлова о вербовке кембриджской группы, а также психологические портреты ее членов и телеграммы, которыми обменивались Центр и его сотрудники, работавшие на местах. Кроме того, были предоставлены фотокопии всех страниц американского паспорта Орлова с красноречивыми штампами о въезде и выезде вместе с копиями видов на жительство и других «оперативных» документов, какие никогда не рассекретили бы американские учреждения. Также мы получили доступ к захватывающим личным воспоминаниям Филби и смогли сопоставить их с оперативными докладами из его дела, относящимися к тому же времени. Наличие столь широкого круга взаимосвязанных документов позволило провести такую перекрестную проверку, которой невозможно было подвергнуть дела из ФБР и ЦРУ.

Таким образом, российская разведывательная служба достигла нового уровня открытости и расширила горизонты историографии, в том что касается разведки и контрразведки. В самом деле, постраничный анализ документов ФБР и КГБ, составивших основу этой книги, показывает, что КГБ сделал значительно меньше купюр, чем ФБР. Изъятыми «по оперативным соображениям» оказались в основном имена людей и названия операций. Это соответствует официально объявленному решению не называть имена источников, которые еще живы и не выявлены западными контрразведывательными службами или не раскрыли себя сами. С целью защиты этих людей рассекречиваются только их псевдонимы.

Всегда есть соблазн усмотреть в изъятых или пропущенных свидетельствах особый смысл. Дверь с надписью «Входа нет» всегда привлекает к себе особое внимание, будь то при работе с американскими или советскими рассекреченными материалами. Поэтому изъятие ФБР всех протоколов допросов Орлова, за исключением заявлений, которые он сделал Службе иммиграции и натурализации, возможно, показывает, что эта мера была принята в связи с тем, что обнародование всей документации раскрыло бы методику ведения допросов, применяемую в ФБР, а также его неспособность «расколоть» Орлова.

На похожие размышления наводит и решение россиян не раскрывать никакой информации о существовавшей, как можно предположить теперь, обширной агентурной сети на правительственном военном заводе в Вуличском арсенале, которую Орлов курировал в 1935 году. Лично я из упоминаний о советских агентах в донесениях МИ-5, посылавшихся в то время в Соединенные Штаты, делаю вывод, что советское проникновение было гораздо глубже и шире, чем то, которое удалось обнаружить британцам или которое они готовы признать. Основные руководители разведгрупп не были пойманы при последней облаве, хотя обвинения в шпионаже, предъявленные британским рабочим, которые участвовали в передаче секретов изготовления оружия, преподносились как громадный успех британских спецслужб. В этой связи интересно отметить, что, как указывается в отчетах Орлова, отправленных из лондонской нелегальной резидентуры в июле 1935 года, одного из активных членов Вуличской сети называли «Нахфольгер» — «Преемник». Если учесть, что псевдонимы агентам сети, завербованным на месте, давались с учетом их личности, то кто же был «предшественником», «преемником» которого стал «Нахфольгер»? То обстоятельство, что Орлов курировал еще трех неустановленных британских агентов, известных под псевдонимами «Бэр», «Аттила» и «Профессор», наводит на мысль, что открытие полной информации о Вуличском арсенале позволило бы узнать еще об одной крупной советской операции по проникновению в британский правительственный аппарат.