Эйнштейн. Его жизнь и его Вселенная - Уолтер Айзексон

В тот же день Флекснер написал непосредственно Эйнштейну, обосновывая необходимость таким евреям, как они сами, держаться неприметно, поскольку склонность к публичности может привести к росту антисемитизма. “Я почувствовал это сразу после того, как Гитлер стал проводить политику, направленную против евреев, и стал действовать соответственно, – писал он. – Были явные признаки того, что, если не действовать с величайшей осторожностью, еврейские студенты и профессора могут пострадать и в американских университетах”16.

Эйнштейн, естественно, не отменил своего участия в благотворительном концерте на Манхэттене. За присутствие на нем 264 гостя заплатили по 25 долларов. Гвоздем программы были концерт Баха для двух скрипок и квартет Моцарта. На концерт была даже допущена пресса. “Он был так поглощен музыкой, – сообщил журнал Time, – что с отсутствующим видом продолжал водить смычком по струнам, когда представление уже закончилось”17.

Пытаясь предотвратить подобные происшествия, Флекснер начал просматривать письма Эйнштейна и самовольно отклонял приходившие на его имя приглашения. Так была подготовлена арена для решающей схватки. Она состоялась, когда нью-йоркский раввин Стивен Вайс решил, что было бы хорошо, если бы Эйнштейн получил приглашение посетить президента Франклина Рузвельта. Вайс надеялся, что таким образом можно будет привлечь внимание президента к положению евреев в Германии. “Ф. Д. Р. и пальцем не пошевелил, чтобы поддержать немецких евреев, а и малого было бы достаточно”, – написал Вайс своему другу18.

Результатом этой переписки стал звонок личного секретаря Рузвельта полковника Марвина Макинтайра, пригласившего Эйнштейна в Белый дом. Узнав об этом, Флекснер пришел в ярость. Он позвонил в Белый дом и строго отчитал несколько удивленного полковника Макинтайра. Все приглашения должны проходить через него, заявил Флекснер и от имени Эйнштейна от приглашения отказался.

Более того, Флекснер пошел дальше и написал президенту официальное письмо. “Сегодня я был вынужден объяснить вашему секретарю, – писал Флекснер, – что профессор Эйнштейн приехал в Принстон, чтобы в уединении продолжить научную работу, и что какие-либо исключения, неизбежно привлекающие к нему общественное внимание, абсолютно недопустимы”.

Эйнштейн ничего об этом не знал до тех пор, пока Генри Моргентау, выдающийся еврейский общественный деятель, вскоре ставший министром финансов, не полюбопытствовал, чем вызвана эта резкая отповедь. Потрясенный наглостью Флекснера, Эйнштейн написал Элеоноре Рузвельт, своей политической единомышленнице. “Вы даже не представляете, как мне было бы интересно встретиться с человеком, который с невероятной энергией берется за решение самых главных и самых трудных проблем нашего времени, – писал он. – Однако приглашение до меня не дошло”.

Элеонора Рузвельт вежливо ответила лично. Недоразумение, пояснила она, объясняется категоричностью Флекснера, позвонившего в Белый дом. “Я надеюсь, что вы и миссис Эйнштейн в скором времени посетите нас”, – добавила она. Эльза любезно ответила: “Прежде всего, простите, пожалуйста, мой плохой английский. Доктор Эйнштейн и я с благодарностью принимаем ваше любезное приглашение”.

Они прибыли в Белый дом 24 января 1934 года. Был ужин, а затем они остались в Белом доме на ночь. Президент мог говорить с гостями на сносном немецком. Они обсуждали морские впечатления Рузвельта и пристрастие Эйнштейна к лодочным прогулкам. На следующее утро Эйнштейн написал бельгийской королеве Елизавете шуточное стихотворение из восьми строк и отправил его через канцелярию Белого дома. Публичных заявлений он не делал19.

Поведение Флекснера привело Эйнштейна в ярость. Он пожаловался на него в письме рабби Вайсу, указав в качестве обратного адреса: “Концентрационный лагерь Принстон”. В попечительский совет Института была отправлена пятистраничная жалоба на вмешательство Флекснера в его личные дела. Совет должен гарантировать, что прекратится “постоянное давление, которого ни один уважающий себя человек терпеть не будет”. Эйнштейн угрожал: “…В противном случае я предлагаю обсудить, как я могу достойно разорвать отношения с вашим институтом”20.

Победу одержал Эйнштейн, и Флекснеру пришлось отступить. Но в результате он утратил влияние на Флекснера, о котором позднее говорил, что это один из его “немногочисленных врагов” в Принстоне21. Когда в марте того же года в Принстоне появился Эрвин Шредингер, тоже беженец и попутчик Эйнштейна в его скитаниях по минным полям квантовой механики, ему предложили работу в университете. Но Шредингер хотел попасть в Институт перспективных исследований. Эйнштейн пытался воздействовать на Флекснера, но безуспешно. Флекснер больше не желал оказывать услуги Эйнштейну, даже если это означало, что институт останется без Шредингера.

Во время короткого пребывания в Принстоне Шредингер спросил у Эйнштейна, действительно ли тот собирается, как планировалось, приехать весной в Оксфорд. Отправляясь в 1931 году в Калтех, Эйнштейн назвал себя “пташкой перелетной”, по-видимому, даже сам не понимая, считает ли он это освобождением или сокрушается по этому поводу. Но теперь, в Принстоне, он чувствовал себя комфортно и не испытывал желания вновь отправляться в полет.

“Почему мне, старику, нельзя хоть раз в жизни насладиться тишиной и покоем?” – спрашивал он своего друга Макса Борна. Поэтому он попросил Шредингера передать в Оксфорд его искренние сожаления. “Мне жаль, но он просил передать вам свое твердое нет, – написал Шредингер Линдеману. – Истинная причина его решения в том, что он боится всей той суеты и ажиотажа, которые свалятся на него, если он приедет в Европу”. А еще Эйнштейн боялся, что, если он поедет в Оксфорд, от него будут ждать и поездок в Париж и Мадрид, а “на такое предприятие у меня не хватает смелости”22.

Наверное, звезды так сошлись, что обусловили инертность Эйнштейна – или по крайней мере усталость и нежелание новых странствий. Если во время своего первого визита в Принстон в 1921 году он назвал его “еще не раскуренной трубкой”, то теперь очарование это зеленого городка, напоминающего неоготические университетские города Европы, покорило его. В письме Елизавете, ставшей королевой-матерью Бельгии после смерти короля, он писал: “Старомодный и чопорный городок ничтожных полубогов, расхаживающих с важным видом на негнущихся ногах. Игнорируя некоторые светские условности, я смог создать создать для себя атмосферу, способствующую работе и сосредоточенности”23.

Особенно Эйнштейну нравилось, что, несмотря на имущественное неравенство и расовую несправедливость, Америка в большей степени, чем Европа, представляет собой место, где положение человека в обществе определяется его личными качествами. “Демократизм как отличительная черта людей – это именно то, что заставляет вновь прибывших связывать свое будущее с этой страной, – восхищался он. – Никто не склонен унижаться перед другими людьми или определенными классами”24.