Отряд - Андрей Посняков

Игнатку он освободил этим же вечером. Переписал на себя, вывел к матери, та - довольно молодая еще, простоволосая женщина - аж обмерла, запричитала радостно, потом обернулась к Ивану, на колени бухнулась:

- Храни тя Господи, боярин младой!

- Да не боярин я, - отмахнулся юноша. - Сыне боярский. Ты, мать, к синяку-то свинчатку привяжи - пройдет.

- Ужо привяжу! - Мать ласково гладила сына по голове. - Синяк-то - ништо, и дыба - невелика беда. Главное, голову не срубили. Живой!

- Голову у нас, мать, теперь рубят только по приговору суда или Боярской думы, утвержденного царем-батюшкой, - неожиданно обиделся Иван. - Понимать надо!

- Господине! - позвал кто-то.

Иван обернулся: у крыльца стоял Елизар, палач, и держал в руках кафтан, добротный такой, зеленый, с желтыми красивыми пуговицами.

- Малец-то, вишь, кафтанец в темнице забыл… А нам чужого не надо!

- Эвон, малец твой… - Иван усмехнулся, кивнул. - Отдай матери.

Елизарий с поклоном протянул кафтан:

- Возьми, матушка, да не рыдай так, не гневи зазря Господа.

Развернувшись, палач простился с Иваном и быстро зашагал прочь, - видать, были еще дела.

- Это кто ж такой? - Перестав причитать, женщина деловито набросила на сына кафтан.

- Кат, - меланхолично отозвался Иван. - Елизарием кличут. Он кафтан и принес.

- Видать, хороший человек, - перекрестилась женщина. - Совестливый.

- Наверное.

Пожав плечами, юноша поднялся в приказ. Нужно еще было уладить освобожденье с Овдеевым, да и так, доложить кое о чем - не зря ведь день прошел, удалось-таки разговорить парочку Василия Шуйского холопов.

Впрочем, о князе Василии стольник теперь не слушал, сразу же перебил, обрисовав изменившуюся ситуацию короткими рублеными фразами:

- Нет больше Василия Шуйского! Кончился. Арестовал его государь. Скоро казнь.

- Вот как…

- Так… - Овдеев немного помолчал, а затем понизил голос, как делал всегда, когда хотел сказать что-то особенно важное: - Ты со своими парнями другим лиходеем займись - Михайлой Скопиным-Шуйским. Вот кто, думаю, настоящий крамольник! Умен, злоковарен, молод - всего двадцать лет. А уже о таких чинах возмечтал, другим-то и к пятидесяти не снилось. Вот об этом Михайле я, с вашей помощью, должен знать все: где, с кем, в какое время бывает, о чем разговаривает, даже - что думает! Ясно?

Юноша молча кивнул.

- Свободен, - махнул рукой стольник.

Поклонясь, Иван обернулся в дверях:

- Я тут парнишку одного, по тургеневскому делу, к себе забрал…

- Тургенева завтра казнят, - поморщился стольник. - А посему - с парнем этим можешь делать, что хочешь. Хочешь - выпусти, хочешь - по какому другому делу пусти.

- Лучше соглядатаем своим сделаю.

- Тоже верно. Еще вопросы?

- Нет.

- И славно! Михаил Скопин-Шуйский - вот теперь ваша главная задача!

Глава 10

Добрый царь

Немного времени спустя князь Василий Шуйский был обвинен и изобличен… в преступлении оскорбления величества и приговорен императором Дмитрием Ивановичем к отсечению головы…

Людское море волновалось на площади, переливалось волнами, кричало, било через край, иногда создавалось впечатление, что вот-вот выйдет из огражденных краснокирпичными стенами берегов, выплеснется в Белый город и, затопив его тысячеголосым многолюдством, ухнет с холмов вниз, в Москву-реку. Занявших кремлевские башни поляков, похоже, это сильно тревожило, не раз и не два уже какой-нибудь нетерпеливый жолнеж вытаскивал из ножен саблю… вполне понимая, что, ежели что случится, никакая сабля не поможет, да что там сабля - не помогут ни пищали, ни пушки.

Вокруг помоста отряды рейтар расчистили место, ждали, - именно отсюда должны были перечислить все вины казнимого. А на лобном месте уже прохаживался кат - здоровенный, в переливающейся на солнце рубахе кроваво-красного шелка. Топор - огромных размеров секира - блестел, небрежно прислоненный к плахе.

Оба - и палач, и топор - ждали… Ждал и народ - когда же начнется, когда?

О, любопытные людишки обожают смотреть на казнь! И чем кровавее смертоубийство, тем им интереснее, лучше. Потом будут долго помнить, рассказывать, как присутствовали, как видели… Как сверкнуло на солнце острое лезвие в мускулистых руках палача и, со свистом опустившись на плаху, - чмок! - впилось, разрубая шею, и отрубленная, еще какое-то время живая голова, скаля зубы, гнилой капустою покатилась с помоста, а обезглавленное тело задергалось, истекая кровью. Как палач, наклонившись, ловко поймал голову, поднял за волосы, показал с торжеством ликующему народу, а кровь с шеи капала, капала вниз, на помост, под ноги кату, крупными рубиновыми каплями… И острая, до поры до времени таившаяся где-то в глубинах сознания мысль пронзала вдруг каждого - не я! Не меня! Господи, как хорошо-то!

Вот так же совсем недавно казнили Петра Тургенева, Калачника Федора и прочих, рангом помельче, крамольников, - теперь настал черед главному, князю Василию… нет, не так - вору Ваське Шуйскому! Ужо, вот-вот покатится и его забубенная голова… Что у многих, наряду с любопытством, вызывало и жалость: Шуйских не то чтобы любили в народе, но все же относились с симпатией, несмотря на то, что князь Василий был уж таким выжигой - клейма ставить негде. Как говорили французские немцы - авантюрист. Может, за то и любили?

И теперь ждали, ждали… А казнь все затягивалась, непонятно почему, и палач нетерпеливо прохаживался по помосту, время от времени, к восторгу толпы, пробуя остроту секиры пальцем.

Чего ж они медлят-то? Чего?

- Ведут, ведут! - слабый, быстро усиливающийся ветерок прошелестел над людским морем.

Вооруженные бердышами стражники возвели на помост трясущегося от страха Шуйского. Маленький, сгорбленный, с редкой, трясущейся бороденкой, он ничем не напоминал сейчас грозного и властолюбивого князя, потомка легендарного Рюрика.

Толпа затихла - послышался стук копыт, разнесшийся по площади громким, долго затихающим эхом. Верхом на белом коне выехал на середину площади ближний царев боярин, бывший воевода, Петр Федорович Басманов, когда-то обласканный Годуновым, но не забывший унижения свого рода и потому перешедший на сторону самозванца… тсс! - законного царя Дмитрия.

Развернув длинный свиток, Басманов откашлялся и принялся нудно перечислять вины Шуйского. Читал так себе, не ахти, то сбивался, то кашлял, некоторые слова вообще глотал, а под конец, видимо утомившись, и вообще перешел на скороговорку. Правда, приговор огласил четко:

- Именем государя, Боярской думы и Святейшего Собора, поганейший крамольник и вор Васька Шуйский за многие вины его, воровство и измены казнен будет отрублением головы! Царь порешил, а бояре приговорили!

Народ притворно ахнул, словно ждал чего-то другого, словно не затем здесь собрался, чтоб поглазеть, как под топором ката отлетит прочь окровавленная голова крамольника.

Князь Василий, опустившись на колени возле плахи, слезно молил о пощаде:

- От глупости своей выступил язм супротив великого князя, истинного наследника и прирожденного государя своего… Народ, люди московские! Богом заклинаю - просите царя за меня, может, и пожалует меня от казни, которую заслужил…

В толпе поднялся ропот. Ждали государя, а тот все не шел. Петр Басманов, искоса поглядывая на Кремль, нетерпеливо ерзал в седле. Уж он-то Ваську Шуйского не любил. Ненавидел! Еще бы - старинный враг. Что же царь тянет, что же?

Уже и солнце поднялось, встало над Спасскою башней, осветив лучами своими золотого двуглавого орла, а казнь все не начиналась. И палач, и Басманов, да и сам князь Василий давно уж истомились, палач, наверное, присел бы сейчас отдохнуть прямо на плаху, да только стеснялся народа.

Чу! И снова стук копыт! Народишко затих, вытянул шеи…

Ветром промчался на быстром скакуне всадник в коротком немецком платье, в сверкающей кирасе и украшенном перьями шлеме.

- Задержать казнь! - осадив коня перед Басмановым, громко приказал он. - Ждать!

- Чего ждать-то, милостивец? - поникшим голосом поинтересовался Басманов.

Всадник ничего не ответил, лишь усмехнулся и, подъехав к самому помосту, замер недвижимым изваянием. А в толпе вновь прокатился ропот, впрочем, тут же утихший, - увидели быстро идущего дьяка. Черная долгополая одежда его на ходу развевалась, в такт шагам позвякивала привязанная к поясу чернильница - дзынь-дзынь, дзынь-дзынь… В руке дьяк сжимал свиток. Подошел, взобрался на самый помост, отдышался и, с благоговением развернув свиток, огласил:

- Волею государя и Боярской думы… Василий Шуйский, за многаждые измены и вины приговоренный к казни, волею государя объявлен помилованным!