Два поцелуя Иуды. Книга первая. Сотри печаль с лица твоего - Аким Астров

– Шпионские страсти, твою мать! – выругался он и поехал дальше. Объехав вокруг больницы, машина остановилась рядом с Геной, прятавшимся в тени забора. Тот быстро забрался внутрь.

– Всё чисто. Даже никакого намека, – сказал он, оглядываясь.

– Да хватит тебе головой крутить, Джеймс Бонд хренов! – съязвил Коля.

Все эти шпионские штучки его сильно раздражали. Главная цель его жизни теперь формулировалась очень просто: найти этих долбаных «рокеров» и оторвать им яйца. Но перед этим обязательно сунуть рожами в собачье дерьмо. За это удовольствие он был готов многое отдать. Представляя этих «рокеров» он почему-то видел не их лица, а насмешливые рожи ментов, мурыживших близнецов в отделении.

– Не бухти. Сказали проверяться, значит, будем проверяться, – твердо произнес Гена.

– Еще к гинекологу сходи провериться, – с недовольным видом бросил старший брат, но перед тем как отъехать, внимательно посмотрел в зеркало заднего вида.

Уже очень скоро близнецы вошли в офис нотариуса. Локшин встретил их у двери и молча протянул руку. Гена достал из кармана маленький диктофон, фотографии и блокнотик. Не говоря ни слова, нотариус всё забрал и скрылся в кабинете. Через несколько минут он вышел оттуда с конвертом в руке.

– Ваша премия. Разделите сами.

***

Часы показывали около одиннадцати. Локшин сидел в своем кабинете в компании Одинцова – моложавого человека с коротким бобриком светлых волос, в которых была почти незаметна обильная седина. Они прослушали запись разговора с медсестрой несколько раз, и Яков Аркадьевич переписал некоторые, особо важные места на бумагу. Получилось что-то наподобие таблицы.

– Вот смотри, – сказал он, откладывая ручку. – Дядя с письмом улетел сегодня. К счастью не сразу в Америку, а сначала в Израиль на встречу с каким-то партнером. Это означает, что письмо сможет оказаться в Америке самое раннее только завтра. Плюс к этому, разница во времени между нами и Бостоном – восемь часов. У нас вагон времени!

Он посмотрел на Одинцова. Тот с интересом разглядывал творение нотариуса, но не торопился с комментарием.

– Тебя что-то смущает?

Одинцов все еще сомневался в целесообразности своего участия в этом деле. Одно дело оказывать нотариусу информационные и прочие небольшие услуги, и совсем другое влезать по уши в дело, которое вместо дивидендов могло принести только пустые хлопоты.

– Понимаешь, Яша, мы ведь всё это искали. Серьезно искали, – сказал он, отрывая взгляд от графика, – и ни фига не нашли.

– Володя, это было в прошлом веке! – с жаром возразил Локшин. – К тому же, он тогда не лежал на смертном одре и не посылал никаких писем своему наследнику. Не надо быть гениальным мыслителем, чтобы понять ценность его содержимого.

– Ну, это совсем не факт, – возразил Одинцов, который был почти готов согласиться с нотариусом. Но ему мешало воспоминание о том, как жестко им тогда было приказано свернуть работу по часовщику.

– В конце концов, чем мы рискуем? – все с тем же напором спросил Локшин. – Если мы вдруг пролетим, в чем я очень сильно сомневаюсь, мы просто посчитаем свои небольшие убытки и зальем их рюмкой хорошей водки. Все финансовые расходы я беру на себя. Поэтому персонально для тебя риска вообще никакого.

– Ты, по-моему, забыл о мужиках, которые твоих ребят в дерьмо сунули. По всем раскладам это люди серьезные.

Локшин достаточно подробно рассказал Одинцову о визитере, правда, опустив некоторые детали. Упоминание о нем и о последующих событиях слегка омрачило настроение нотариуса, но не охладило его пыл.

– А большие деньги просто так не падают, Володя. За них бороться надо. В том числе и с конкурентами.

Локшин видел, что еще немного напора, и он приобретет так необходимого ему в этом деле партнера. И не одного, а с профессиональной командой. Он прекрасно осознавал, что без его возможностей это дело не имеет никаких перспектив.

– Что ты подразумеваешь под большими деньгами? – спросил Одинцов.

– А ты сколько хочешь?

– Двадцать пять процентов, – произнес Одинцов после кратковременного раздумья.

Ожидавший, что тот запросит намного больше, Локшин с трудом скрыл радость. Перед тем, как ответить он тоже повесил паузу, делая вид, что ожидал услышать меньшую сумму.

– Хорошо. Я согласен.

– И ты оплачиваешь все расходы, – добавил Одинцов.

– Как договаривались, – подтвердил Локшин.

Одинцов взял фломастер и прямо на листе с таблицей Локшина размашисто написал проценты, обещанные нотариусом.

– Сделай на ксероксе копию, а оригинал я возьму с собой, – сказал он, и впервые за вечер улыбнулся.

День третий

Суббота

Около девяти утра во двор дома Барятинского въехала «Газель». Из кабины вылезли три человека в спецовках и касках, чьи лица были прикрыты респираторами и очками, предохраняющими от пыли. Они достали пластиковые заграждения и огородили небольшой участок в глубине двора.

Баба Нюра, жившая по соседству, заметила их в окно и, оторвавшись от душещипательного сериала, поспешила на крыльцо.

– Вы чего это тут делать собрались? – спросила она грозно. – Опять ямы копать будете?

– Авария, бабуля, – ответил один из рабочих, не снимая респиратора.

– Чего? Не поняла я.

– Авария говорю! – крикнул тот.

– Чего авария? – спросила баба Нюра. – Не слышала я ни о какой аварии.

Баба Нюра считала, что если она о чем-то не слышала, значит, этого и не происходило вовсе. И это, в общем-то, было недалеко от истины, так как баба Нюра всегда была в курсе всех событий. Несмотря на преклонный возраст, она обладала отменным здоровьем и прекрасно обходилась без чьей-либо помощи. Ее муж умер около десяти лет назад, и с тех пор она жила одна, не общаясь ни с кем кроме соседей и сына. В последнее время тот стал навещать ее намного чаще, но эти визиты не приносили ей большой радости.

Рабочий слегка приподнял респиратор и сказал:

– Кабель будем ремонтировать. Не переживайте, ничего страшного.

– Какой кабель? Антенну что ли? – заволновалась баба Нюра. Перспектива остаться без телевизора даже на короткое время ее не устраивала.

– Совсем другой кабель. Вас он не касается.

– А свет не погаснет?

– Да не волнуйтесь вы. Свет выключать не будем, – пообещал рабочий.

Успокоенная баба Нюра вернулась к сериалу.

Спустя пару часов «Газель» уехала. Баба Нюра взяла маленький табурет и вышла на крыльцо. Она поставила его у двери и посмотрела в ту сторону, где должны были ремонтировать кабель.

– Вот молодцы, – похвалила она рабочих, усаживаясь на табурет. Те и вправду не оставили после себя никакого мусора и ни единой ямки.

***

Тем же утром к высоким глухим воротам одного из участков в подмосковном поселке Кратово подъехал «Мерседес» представительского класса. Из пассажирской двери вышел мужчина и нажал на кнопку переговорного устройства. Ему пришлось подождать, прежде чем из динамика раздался хрипловатый голос.

– Слушаю.

– Мы с вами договаривались о встрече, – сказал визитер.

– Входите.

Раздался щелчок, и дверь калитки приоткрылась. Мужчина прошел внутрь и осмотрелся. Широкая дорожка, вымощенная крупной плиткой, вела к большому дому из оцилиндрованного бревна, расположившемуся в глубине просторного участка. По краям дорожки росли густые кусты, которым ножницы садовника придали причудливые формы. По всему участку были разбросаны одинокие высокие сосны, и не было видно ни одного плодового дерева. Недалеко от дома посреди поляны возвышалось строение, похожее на ангар с большими окнами по всему периметру. Из его двери показался обладатель хрипловатого голоса, и жестом показал гостю, чтобы тот шел к дому.

Большинству людей был знаком только один образ этого человека – немного старомодный, но, при этом, очень элегантный: волосы средней длины с проседью, небольшая профессорская бородка, красивые очки, со вкусом подобранная одежда и хороший парфюм. Всё это создавало благородный и привлекательный облик, а хрипловатый голос придавал дополнительный шарм. Из костюмов он предпочитал классические тройки в английском стиле, а зимой носил длинную дубленку с шалевым воротником. Трудно представить человека с более благопристойной внешностью.

Таким его знали почти все. И только единицам была известна его потрясающая способность изменять свой образ до полной неузнаваемости. Даже хрипловатый голос куда-то улетучивался. При этом никто не мог описать его лицо. Все запоминали только яркие детали и ничего больше.

Когда ему было нужно, он мог расположить к себе любого человека буквально несколькими фразами, говоря собеседнику только то, что тому хотелось услышать, безошибочно находя нужные слова и интонации, почти не задумываясь. Правда иногда, очень редко, интуиция не срабатывала, и он должен был включать «арифмометр». Так называл его голову первый начальник, ценивший способность своего подчиненного быстро и точно просчитывать всевозможные версии.