Долг ведьмы (СИ) - Шагапова Альбина Рафаиловна

— Ага, ещё бы вы все её правой не считали! Она вам прикажет куриный помёт жрать, вы и сожрёте, — зло смеюсь, но веселья никакого не чувствую. — А вот я пойду и найду, и подснежники, и всех двенадцать месяцев, и перстень мне апрель подарит.

Отворачиваюсь и, увязая в снегу, иду в самую чащу. По щекам бегут горячие дорожки слёз, мне обидно за сказку, самую любимую, самую интересную на свете. А ещё обидно за то, что ребята не поверили, обсмеяли, не захотели присоединиться. А ведь как было бы здорово побродить по лесу в поисках подснежников и наткнуться на костерок, вокруг которого сидели бы все двенадцать братьев.

Смех за спиной затихает, затихают и звуки деревни, стуки топоров, петушиные крики, тарахтение мотора дяди Петиного автомобиля.

Боль, раскалённой спицей, пронизывает всё тело от пяток до макушки. На левой ноге смыкаются железные зубья капкана, падаю вниз, ещё стараясь вырвать ногу из тисков, встать. Рыжие стволы сосен подпирают пасмурное, тяжёлое небо, снежинки ложатся на лицо. Плачу, зову на помощь, понимая, что никто не услышит и не придёт. А по снегу подо мной расползается, ширится красное и горячее.

— Дыши! Дыши! — требовательный, властный голос врывается в сознание. — Смотри на меня. Давай же, Илона, открой глаза.

Вновь картинка сворачивается, и я выпадаю в реальность, полную запахов, света и воздуха, упоительного, солёного и свежего.

Я лежу на чём-то очень мягком, невесомом, будто на облаке. В огромные, зашторенные лёгкой занавеской окна апельсиновым соком втекает свет заходящего солнца. С пляжа доносится шелест волн и крики, встревоженных окончанием дня., чаек. Надо мной, ярко-розовая крона какого-то дерева и две склонённых головы. Одна принадлежит куратору Молибдену, другая — белокурой, незнакомой женщине, преклонных лет.

— Ты в целительской, — произносит женщина. — Ты получила большое облучение магической энергией, что привело к началу разрушения твоей нервной системы. А также, я обнаружила множественные ушибы мягких тканей и несколько ссадин, которые были мною легко устранены. Какое-то время тебе придётся побыть здесь, пока твоё здоровье не стабилизируется.

Сухо, по-деловому, со знанием дела, и противно до слёз. Сейчас мою нервную систему подлатают, отпоят какими-нибудь таблеточками, всобачат парочку уколов, или чем там магов лечат? И вновь отправят грызть гранит науки, в когти озлобленных однокурсников и равнодушных учителей. Ведь знала же эта училка о последствиях работы без формы. Знала, и даже не поинтересовалась, по какой такой причине одна из студенток явилась в непотребном виде. Вкатала штраф и продолжила урок. А что дальше будет? Что ещё приготовили для меня Змея и компания? Минута за минутой, день изо дня, они будут сводить меня с ума, строит пакости, избивать в душевой. Плюс ко всему, сложная программа академии, включая уроки физкультуры.

Чёрт! А ведь дома, недоеденный пирог, пакетированный чай с липовым цветом, новый, недавно купленный в киоске роман Анны Огненной о хане пустынных земель и непокорной северянке. Дома всё так понятно, стабильно и просто. Утыкаюсь лицом в облачное ложе, вдыхая мягкий, чуть горьковатый дух. Так свежо и радостно пахло в детстве, когда мы с Полькой гуляли во дворе детского дома и срывали цветы для венков. Господи! А ведь были в моей жизни счастливые минуты. Были, были, были! А я не ценила, принимала их как должное, как нечто обыденное, поднадоевшее.

Реву открыто, всхлипывая и вздрагивая всем телом. Плевать! Пусть смотрят. В груди сжимается плотный, ворсистый комок, глаза жжёт от едких слёз, голову сдавливает раскалённый обод.

— Это какой же дурой надо быть, чтобы явиться на урок почти голышом, — цедит сквозь зубы куратор. На лице играют желваки, в прищуренных серых глазах холодная, как сталь кинжала, злость. — Что за тупое, ослиное упрямство, Жидкова? Почему не нашла меня? Почему не рассказала?

А, действительно, почему? Хотела показаться сильной? Всем доказать, что меня не напугать, не сломить? Да им плевать! И однокурсничкам, и телеграфной училке. Одни поглумились и забыли, другая, тупо провела урок. До моих чувств никому нет дела. Только я ношусь с ними, как курица с яйцом. Этим и Полинку от себя отвратила.

— Вам больно? Сделать для вас успокоительный коктейль?

Голос врачихи звучит чуть более участливо и тепло, может, поняла, что переборщила с официозом, может, решила подсластить пилюлю. Однако, мне плевать. Реву ещё громче, не специально, разумеется. Наверное, это самое участие и подливает масла в огонь. Участие и осознание того, что никакие таблетки мне не помогут. Ничего не поможет. Сегодня эти мымры разорвали мою одежду, завтра- подсыплют отраву в питьё, а если не сдохну, подкинут змею или ядовитого паука. Каждый день в напряжении, каждый день в ожидании пакостей. Нет, я не боец, не отважная дева-воительница, принимающая вызов и готовая держать удар. Я слабая, болезная девушка, мечтающая жить тихо, незаметно и скучно, желающая лишь двух вещей, крыши над головой и сестры рядом.

— Да, Ирина Ивановна, — отвечает за меня Крокодил. Тьфу ты! Куратор Молибден, чёрт бы его побрал. — Это, как раз то, что ей нужно. И, пожалуйста, сделайте так, чтобы она была готова к завтрашнему собранию.

Взгляд холодный, припорошённый усталостью и раздражением, ни проблеска жалости, ни крупицы участия. Да и чего я, собственно, ожидала. Неужели думала, что он вот сейчас бросится разыскивать моих обидчиков и бить им морды, как когда-то давно, в детском доме. Нет! Детство прошло.

Мы окончательно и бесповоротно чужие, и глупо надеяться на защиту и снисхождение. Ему даже не интересно, что случилось и почему я появилась на уроке в таком виде. Наверняка, списывает это на демарш с моей стороны. Он даже не удосуживается рассказать мне о собрании.

Молибден выходит, тихо затворяя за собой дверь. Лежу, вслушиваясь в звуки, доносящиеся с улицы. Такие счастливые, беззаботные, какие сопровождают жизнь любого курортного города. Море, визг купальщиков, музыка. Закрываю глаза и представляю себя в маленькой квартирке, что мы с Полькой снимали прошлым летом. Сейчас в комнату ворвётся сестра, весёлая, с озорным блеском в глазах, загорелая, пахнущая солью и фруктовым дезодорантом.

— Скучно! — вскрикнет она. — Идём на улицу, не книжки же читать, в самом деле, мы приехали.

И я, с неохотой отложив роман, плетусь к платяному шкафу, чтобы выбрать платье для вечерней прогулки, одно из двух имеющихся.

Ближе к полуночи, я опять слышу перебор струн арфы и проваливаюсь в топкий, глубокий сон.

Глава 9

— Просыпайся! Просыпайся! — чья-то прохладная рука трясёт меня за плечо, нервно и настойчиво.

Эх! Не к добру! Имея при себе хорошие новости так не будят.

С трудом выбираюсь из липкой трясины сна, оглядываюсь по сторонам. Комнату заливает золотистый свет южного утра, гомонят птицы, морской бриз надувает шторы. Облако, на котором я лежу, слегка покачивается, на полу сидит Олеся, свежая, с лихорадочно-любопытным блеском в глазах, в бежевом форменном платье.

— Ну ты и дрыхнуть, — смеётся она, протягивая какой-то пакет. — Собирайся, и дуй на собрание. Не знаю, чего такого ты натворила, но Молибден рвёт и мечет. Ваша группа уже собралась, вся помятая, бледная, особенно девки. Вся академия только одну тебя — спящую красавицу ждёт.

— Вот блин! — вскрываю пакет, достаю комплект нижнего белья и новое форменное платье. — Слушай, а без меня никак? Ты можешь сказать, что я плохо себя чувствую?

— С ума сошла? Кто тебе поверит. Под тобой лечебный матрас бел, словно снег. А когда человеку хреново, он серый или чёрный. Так что не вздумай симулировать, — Олеся по-кошачьи фыркает. — И уж если тебе выдали новую форму, то ничего такого плохого с тобой не сделают. Убивать и тащить в подвал точно не будут.

С удивлением разглядываю произведение магии. Да, действительно, ослепительно белый, лёгкий и мягкий. Надо же! А ведь изготовлением подобных вещиц тоже кто-то занимается, тот, кому хотелось остаться в тени, тот, кого грубо вырвали из привычной жизни, лишили родных и друзей, заставили учиться и навсегда заперли на острове.