Долг ведьмы (СИ) - Шагапова Альбина Рафаиловна

— Итак, приготовились…

Зима открывает ящик учительского стола, вытягивает из него ворох чёрных тряпок и швыряет его в нашу сторону. Мгновение… И я в чёрной коробке. Стучу по стенкам. Они плотные, словно сделаны из жести или твёрдого пластика.

Чёрт! И что сейчас делать? Рисовать? Но какое такое чудо я должна изобразить на листе бумаги, чтобы раскрылась коробка? Рисую куб, в темноте, разумеется, но с удивлением замечаю, что проведённые карандашные линии светятся. Так, вот он куб, в нём человечек, то есть — я. По одной из стенок куба идёт трещина. Трещина ширится, растёт, человечек выходит наружу. И… И ничего. Я по — прежнему нахожусь в коробке. Затылок уже мокрый, вдоль позвоночника бежит струя пота.

— Молодец, Регина! — слышу голос Зимы, не выражающий никакой радости, лишь холодная, каменная констатация факта.

Как ей это удалось? Что она такого сотворила на листе бумаги? Со лба течёт, едкие солёные капли щиплют глаза. Утираю пот со лба, отбрасываю прилипшую чёлку. Руки влажные и липкие. Вновь беру карандаш и бумагу, рисую разорванную в клочья коробку и себя, поднимающуюся над обрывками. Тщетно. От стенок нестерпимо тянет жаром, сидеть невозможно, и я встаю.

— Вы справились с заданием, Светлана, — вновь льётся холодным ручейком голос препода. Сволочь! Стерва!

Светлана что-то подобострастно щебечет, сбивчиво рассказывает о своих детях. Заткнись! Заткнись! Заткнись!

Одежда липнет к телу. В горле ни капли слюны. Кажется, что я сама выдыхаю огонь.

— Лидия, Станислав, Анатолий, вы тоже с заданием справились.

Коробки открываются одна за другой, лишь моя не желает выпускать меня на свободу. Да и куда мне с моими одной целой и двумя десятыми?

Куб в разрезе, куб пустой, куб разделённый на две половины, с люком на верху, внизу. Нет! Бесполезно. Мысли путаются, перед глазами мечутся красные круги, ловлю ртом раскалённый воздух, обжигая трахею и лёгкие. Я не смогу выбраться самостоятельно. На листе уже нет ни клочка свободного места. Нужно просить о помощи, умолять, плакать. Плевать на гордость, насмешки однокурсников, брезгливый взгляд Зимы. Всё это неважно. Кажется, что мои глаза лопнут, как лопаются яичные желтки на сковородке, а кровь вскипит.

— Выпустите меня! — кричу, молотя кулаками в стенку. — Я не знаю что делать! Пожалуйста, помогите мне. У меня не получается.

Каждое слово вырывается из груди огненным шаром, обжигая гортань, жаля язык и нёбо.

— Не справляешься, милая? — в голосе Зимы мне чудится сочувствие.

— Да, я не могу. Помогите, — реву в голос. А за чёрными стенками моего узилища раздаётся смех. Громче всех смеётся Регина. Да уж, она удовлетворена, она чувствует себя отомщённой.

— Значит, тебе не повезло, — ледяным тоном констатирует преподавательница. И до меня с начала не доходит смысл её слов. Я жду освобождения, жду, что вот-вот хлынет яркий свет солнце, а кожу остудит ветерок из распахнутого окна. Но Зима что-то спокойно и бесстрастно продолжает объяснять студентам, не обращая внимания на мои мольбы и завывания.

Раздаётся звонок, и я, сквозь боль и удушье слышу разговоры, звуки шагов и хлопок закрывающейся двери.

Глава 11

Бьющий по глазам свет, потоки свежего, напоённого южными ароматами воздуха, сильные руки, сомкнувшиеся на моих плечах и штормящие морские волны в глубине строгих, слегка прищуренных глаз.

— Ты вообще собираешься учиться? — твёрдо произносит Данила, встряхивая меня так, что голова запрокидывается назад. — Ты же чуть не умерла, дура?

Вглядывается в лицо, испепеляя серым огнём глаз. Морщинка между бровями становится глубже.

— Пора приспосабливаться, Илона! Пора начинать жить здесь, на острове, подчиняться правилам, находить союзников, бороться с врагами. Твоего прошлого больше нет.

— Я не хочу, — произношу пересохшим ртом, облизывая губы. Они совершенно нормальные, без пузырьков, даже не кровоточат. — Не хочу приспосабливаться к месту, где убить человека — раз плюнуть. Где всем вокруг плевать на твою жизнь. Где за любую провинность тебя могут изуродовать.

— А разве на большой земле не так? — Молибден издевательски поднимает брови, рот кривится в снисходительной усмешке. — Бьюсь об заклад, что никто и никогда тебя в паланкине не таскал, и розовыми маслами твоё тело не умащивал. Тебя кормят, ты живёшь в тепле, спишь на чистом белье в отдельном комфортабельном номере. Да по сравнению с детским домом — не жизнь, а сказка! И требуется от тебя лишь одно — учиться! Но нет, ты столь ленива, столь неблагодарна, столь поглощена своими обидами, что не хочешь принять, не хочешь расти дальше. Правильно, булькать в своём зловонном болоте гораздо удобнее.

Чувствую, как во мне вскипает ярость. Бездушный циник, зазнавшийся гад. Вот о таких как раз говорят: «Из грязи в князи». Кто он такой, чтобы обвинять меня в лени? Да что этот белобрысый пижон знает обо мне? Ему ли, бывшему вору и мошеннику, судить меня? Однако, он единственный, кто задаёт какие-то вопросы, а не уходит с равнодушным, безучастным лицом. А значит, есть возможность договориться. Держи себя в руках, Илона, истерики и слёзы здесь не помогут. Успех переговоров напрямую зависит от аргументов, которые ты сейчас приведёшь.

— А если я была довольна своей жизнью? Если мне нравилось булькать в болоте? К тому же, мой потенциал очень низкий, я не справляюсь с поставленными задачами, не потому, что не хочу, а потому, что просто-напросто лишена нужных способностей. Да, служба инквизиции в нашей стране работает чётко, как часы. Но ведь и на старуху бывает проруха. Они взяли не того человека, я жертва их ошибки. И пока не поздно, мне нужно вернуться домой.

Ищу в глазах куратора хотя бы намёк на проблеск понимания, но они холодны и тверды, как сталь. Да и слушал ли он мою речь? С отчаянием осознаю, что нет, не слушал и не слышал.

Боже! Всего два дня, а мне кажется, что прошла целая вечность. Что мой дом, сестра, работа, с которой меня выгнали, дождливый октябрь и переполненные трамваи — нечто далёкое, перестающее быть моим. Проклятый остров! Он опутывает незримой паутиной, привязывает к себе, делает своей частью. Здесь всё дышит магией, этой грёбаной, ненавистной магией.

— Мне глубоко наплевать, ошиблась инквизиция или нет, низкий у тебя потенциал или высокий, — Молибден говорит тихо и медленно, и с каждым словом, тело слабеет, от усталости, отчаяния и понимания тщетности всех попыток достучаться хоть до него, хоть до кого-то другого. — Если попала сюда, учись, работай над собой, становись сильнее.

— Я погибну здесь, Данила? Пожалуйста, помоги мне, во имя нашей бывшей дружбы.

В голосе звенят слёзы, а ведь не хотела я плакать, видит бог, не хотела.

— Не пытайся разжалобить меня своими слезами, Илона, — твёрдо произносит Данила. Проводит пальцем по моей щеке, стирая слезинку, кривиться, так, будто бы сожрал лимон. Я противна ему, неприятна. — И не ломай комедию.

С удивлением понимаю, что на моей коже нет никаких ожогов, что всё в порядке и с волосами, и с бровями. Палёным мясом тоже не пахнет, даже намёка на запах нет. Словно читая мои мысли, Молибден поднимает с пола чёрный платок, машет им перед моим лицом. Затем, небрежно швыряет на парту мой измятый, облитый слезами жалкий рисунок, который назвать творением мага просто язык не повернётся.

— Вместо того, чтобы ныть и жалеть себя, могла бы хоть немного постараться, — шипит куратор рассерженным котом. — Что за детские каляки- маляки, я вас спрашиваю, студентка Жидкова? Да, ты никогда не была сильной. В детстве я берёг тебя, защищал, подкармливал, так как ты никогда бы не смогла отобрать у другого или пойти воровать. Своей порядочностью, чистотой ты меня и привлекала. А ещё тем, что я видел в тебе интересного, любознательного человека, любящего книги и стремящегося ко всему новому. Меня поражала твоя внутренняя красота. И кого я вижу сейчас? Серую, туповатую особь, мыслящую штампами и шаблонами.

Молибден скручивает мой рисунок в шарик, швыряет его в доску. Тот ударяется о чёрную поверхность и падает на пол.