Долг ведьмы (СИ) - Шагапова Альбина Рафаиловна

— Жидкова, — сухо произносит Натабелла, и я вздрагиваю всем телом. — Защищайтесь!

В меня летят такие же осколки, что и в Анатолия. Беспомощно сжимаю в руке карандаш, но пальцы дрожат. А гадкие стекляшки, с неровными, острыми краями, устремляются мне прямо в лицо, грозясь выколоть глаза.

— Давай, Жидкова, защищайся, — с брезгливой нервозностью бросает Натабелла. — Если, конечно, не хочешь ослепнуть.

Во мне вскипает ярость. Да что они с нами делают? Кто им дал право глумиться над людьми? Запугивать, ранить, доводить до нервных срывов и ломать? Кучка уродов, наделённая сверхспособностями, демонстрирующая свою силу, упивающуюся вседозволенностью.

— Катитесь к чёрту! — рычу в лицо Милевской, отбрасывая в сторону блокнот и карандаш. — Я не собираюсь вас развлекать! Вы ранили человека, он воет от боли, но вам на это наплевать!

— Жидкова, не тяни время, — скрипит Регина, и этот её скрип становится катализатором. Я взрываюсь, меня колотит от гнева, ору, срывая голосовые связки, до звона в ушах, до жёлтых звёзд перед глазами.

— Идиотка! Тебя превратили в старуху, изуродовали, но ты продолжаешь лизать этим мудакам задницу. А ты, Светочка, по деткам своим больше не скучаешь? Всё, материнский инстинкт, как рукой сняло? Ну а ты, Валерия, как же муж и папочка, как же клубы и рестораны? Эти ублюдки лепят из нас солдат, мастеров, шпионов, на благо империи, а вот о нашем благе подумать забыли. Забыли, что мы люди, что у нас могла быть своя жизнь, нормальная, свободная.

— Подбери блокнот и защищайся, — сухо отрезает Молибден.

— Пошёл на хрен!

Плюю куратору под ноги, группа охает, не то удивлённо, не то осуждающе. Стадо баранов, жалкие трусы!

— Защищайся, Жидкова, — повторяет Молибден, и рой осколков бросается мне на встречу.

Ложусь на землю, закрывая лицо руками. Несколько стекляшек впиваются в спину. Корчусь от боли, сдерживая в себе крик. Если издам хоть звук — я проиграла, сдалась. Травинки лезут в нос и рот, запах почвы густой и крепкий. Я сдохну здесь. Я не выдержу этих пыток. Может сдаться? Может извиниться, подобрать блокнот и карандаш. Ну уж нет! Пусть или убивают, или отправляют домой. Но в их игры я играть не стану. Господи, как же больно, как больно! Форменное платье намокает, по спине тянется липкая струйка. Полинка! Полиночка! Всё ради тебя! Я терплю эту боль во имя тебя, во имя возвращения домой.

— Достаточно! — грохочет голос Молибдена. — Урок окончен, все свободны, кроме Жидковой.

Люди расходятся, слышу разговоры и топот ног. Анатолия поднимают с земли, обещают отвести в целительскую.

— Жду тебя в преподавательской, — бросает Натабелла Молибдену, и тоже удаляется.

Поднимаюсь с земли. Молибден стоит надо мной, пронизывая взглядом. Весь такой холёный, чистенький, благоухающий. Сволочь!

— Продолжим занятие, — с деланой усталостью, даже с какой-то ленцой произносит белобрысый гад.

— Проваливай ко всем чертям! — цежу сквозь зубы. — Вы тут все садисты, моральные уроды. Да вы, наверняка, кончаете глядя на боль и унижение других людей.

— Жидкова, замолчи немедленно! — голос преподавателя ровный, холодный, в серых стальных глазах ни грамма эмоций. — Нравится тебе это или нет, но материал ты освоишь, даже если мне придётся применить силу.

— Да кто ты такой, Молибден, чтобы так со мной разговаривать? Кем себя возомнил? Пройдоха, вор, мошенник, голь перекатная!

Хочу причинить ему боль, стереть маску равнодушия с холёного, надменного лица, разозлить, укусить так, чтобы он взвизгнул. Но нет, куда там! Белобрысый мерзавец бесстрастен и непоколебим. Снисходительно щурится, словно размышляя, раздавить этого червя сразу или чуть позже и, до тошноты, до оскомины, ровным тоном, произносит:

— Защищайся, Жидкова!

Передо мной возникает огромный, размером с трёхэтажный дом, покрытый уродливыми буро-зелёными наростами, шар и медленно, но весьма целенаправленно, катится на меня, грозясь раздавить. Чёрт! Эта махина проедет, оставив от меня лишь мокрую кровавую лужу! Размозжит кости, расплющит мышцы и внутренние органы. Пячусь, проклиная бесполезную, неуклюжую ногу. Шаг, ещё шаг, однако, шар продолжает движение, грохочет, с каждой секундой сокращая расстояние.

Нога цепляется за какую-то ветку, и я падаю на пятую точку. Всё, это конец. Пока поднимусь, пока отойду, глыба успеет проехаться по мне.

— Прекрати! — визжу я, понимая, что сейчас постыдно, прямо на глазах у этого белобрысого мерзавца, опорожню мочевой пузырь.

А глыба уже рядом, закрывает свет, нависает надо мной. Чувствую холодное прикосновение камня к своей коже. Ложусь на траву и ползу, ломая ногти, обдирая колени, пачкая одежду. Шар же, не отстаёт, преследуя меня. Это не со мной! Это не я — Илона Жидкова, ползу по траве, вгрызаясь ногтями в сухую землю и вырывая с корнем травинки. Не за мной катится уродливая каменюка. Такое не происходит с правильными, тихими, домашними серыми мышками. Пожалуйста, пусть это будет сном! Я больше не могу!

— Думай, включай мозги! Останови её, разрушь! — слышу холодный голос, но уже даже не понимаю смысла произнесённых слов, настолько мне страшно.

Падаю без сил, глыба останавливается рядом и вдруг исчезает, словно её и не было.

— Вставай! — произносит Молибден, стремительно подходит, рывком поднимает меня с земли.

Его лицо непроницаемо, в глазах сталь, в голосе стужа. Кажется, что по венам этого человека течёт ледяная вода. Да и человека ли? Он — сама магия, неукротимая, разрушительная энергия, сдерживаемая лишь железной волей, сила, заключённая в хрупкий сосуд человеческого организма.

— Рассчитываешь на маску дурочки и неумехи? — губы кривятся в брезгливой усмешке, крепкие пальцы впиваются в подбородок, заставляя смотреть в жёсткие, обжигающие холодом, глаза. — Не выйдет, Жидкова. Ты освоишь эту чёртову программу, чего бы мне это ни стоило. С завтрашнего дня в твоё расписание добавляются индивидуальные занятия по боевой магии и управлению магической энергией.

Твою мать! Он это серьёзно? Дополнительная порция кошмаров? Явно, Молибден желает моей смерти. Отчаяние наваливается на голову и плечи тяжёлым душным покрывалом. Не легче ли бросится в море со скалы, чтобы разом покончить со всем этим безумием?

— Надеешься вернуться домой? Даже не мечтай об этом. Да и кому ты нужна там, на материке, хромоножка? Своей сестрице? Хочешь быть для неё балластом, чемоданом без ручки? И это, вместо того, чтобы чего-то добиться и стать кем-то выше, нежели тупой, ограниченной, вечно хнычущей тенью?

Его слова бьют хлёстко, беспощадно, впиваются в душу острыми осколками, глубоко застревая в ней и причиняя боль.

— И запомни, я слежу за тобой, за каждым твоим шагом, даже если ты этого не замечаешь. Так что не вздумай даже помыслить о том, чтобы покончить с собой, посажу на цепь, как собаку.

Молибден уходит. Я же, ещё какое-т время стою, глядя в высокое, ярко-голубое небо, без всякой мысли, без всякой цели.

Глава 12

Не знаю, сколько времени я так сижу, на камнях, в тени огромной скалы. Море, ласковым псом лижет прибрежную гальку и мои голые ступни. Пенный шелест, тёплое прикосновение воды, ветерок, сдувающий с щёк слёзы, успокаивают. Стараюсь ни о чём не думать. Небо чудесным образом меняет свой цвет, пронзительная лазурь бледнеет до светло-голубого, затем, небосвод становится сиреневым, с прожилками красного и рыжего. На горизонте полыхает закат, дробится в воде облепиховой гроздью, окутывая верхушки скал розоватой дымкой, окрашивая белоснежные крылья встревоженных чаек. Я твёрдо решила не ходить на пары, и целый день проваляла дурака, не появляясь в учебном корпусе. Не хочу встречаться ни со своей группой, ни с преподавателями, ни со студентами старших курсов, а уж тем более с Молибденом. Искать свободное место в аудитории под всеобщий смех? Бегать по столовой с полным подносом, ища где приземлиться? Нет уж, увольте! Никуда не пойду, пусть убивают или ведут, в такой страшный для всех, подвал. Главное, чтобы моя смерть была быстрой и безболезненной. Впихивать в себя информацию, которая мне не нужна и неинтересна, терпеть унижения, привязать себя к острову, быть готовой к выполнению задания, полученного от императора, навсегда быть разлучённой с сестрой, разве ж это жизнь? Глубоко вдыхаю вкусный, насквозь пропитанный йодом, свежестью воды и ароматом нагретого за день камня воздух. Люблю море, отвратительно плаваю, боюсь глубины, но люблю, какой-то странной, иррациональной любовью. Оно кажется мне живым, мудрым, имеющим свой характер и настроение. То хулиганит, бросаясь галькой и сбивая, выходящих на берег купальщиков с ног, то гневается, рокоча и обрушиваясь всей мощью на всё, что находится рядом, тоннами воды, то, вот как сейчас, утешает, нежно гладя кожу, о чём-то шелестя.