Эныч - Евгений Комарницкий

— Сокол!

Гена бросает чемодан и переходит на бег.

— Сокол!

— Нет! Не правильно! Я в такие игры не играю!

Гена выбегает на улицу. Ландсгербис, наморщив лоб, стоит у стеклянных дверей. «Сокол» мечется на трамвайной остановке, затем бежит к стоянке такси…

Распахивая дверцу машины, «Сокол», он же капитан Дельцин, выпаливает:

— В аэропорт. К чертовой бабушке! Плачу втройне!

— Ив оба конца, — говорит водитель. — Деньги на бочку. Дельцин бросает на сиденье к шоферу пятидесятирублевую купюру, делает резкий жест рукой.

— Гони!

Машина срывается с места, давит у остывшей асфальтовой кучи двух замечтавшихся голубей и мчит по трамвайным рельсам, вздымая пыльные облака.

Опираясь на пульт костяшками пальцев, стоит, наклонившись, генерал. Его взгляд направлен в одну точку. Перед Плуховым — кучка раздавленных окурков. Он в задумчивости.

У стола, потирая лоб, просматривает свои записи Ландсгербис.

Нервно подергивая усами ходит по комнате Джугашхурдия, время от времени поглядывая на генерала.

— Тридцатый… Тридцатый… Жду сообщений… Двадцать второй… Двадцать второй… — вызывает на связь группы Степанчук.

— Говорит тридцатый, — звучит из динамика. — Машина с «Соколом» выехала на Варнаковское шоссе. Движется в сторону аэропорта.

— Состояние четыре! — командует Степанчук. — Не упустите сигнала от «Сокола»!

Проследив за взглядом генерала, Джугашхурдия останавливается у стола и говорит Плухову:

— Зачэм вы рассматрываэтэ окуркы? Надо что-то прэдпрыны-мат.

Генерал выпрямляется. Убирает руки в карманы. Смотрит на Ландсгербиса.

— А что вы, товарищ Ландсгербис, думаете по этому поводу? Вы — как очевидец?

Ландсгербис ручкой, в форме скрипичного ключа, делает новую запись в книжечке.

— Данная экстраординарная ситуация получена путем сложной комбинационной игры. Предпочту не делать скоропалительных выводов. Касательно Дельцина замечу, что за время многолетней совместной работы не наблюдал за ним каких-либо отклонений при выполнении служебного долга.

Ландсгербис посасывает колпачок авторучки.

— Ясно, — говорит генерал, пощипывая мочку уха. Пододвигается к Степанчуку.

— Ясност прэдполагаэт дэйствиа, — ворочает усами Джугашхурдия. — Ваш Чугун наносыт странэ нэвосполнымыэ потэры. Он угрожаэт государствэнным ынтэрэсам страны. С этым пора кончат.

Генерал покусывает нижнюю губу.

— Майор Степанчук! Что скажете вы?

— Девятый… Девятый… — продолжает вызов групп Степанчук.

— Майор Степанчук! Я к вам обращаюсь!

— Я слушаю, товарищ генерал.

— Что вы слушаете?

— Вас, товарищ генерал.

— Я спросил ваше мнение. У вас есть еще свое мнение?

— Мое мнение целиком совпадает с мнением товарищей из Москвы, — Степанчук громко щелкает тумблером.

«На-ка, выкуси мое мнение», — думает он. Опускает голову к пульту и продолжает:

— Я только хотел добавить, что данная экстраординарная ситуация угрожает не только интересам всей страны.

«Свалились на шею два недоноска столичных — хмырь болотный и ишак карабахский».

Лицо генерала темнеет. Он стискивает зубы. Давят тяжелые мысли. Грозит в любую минуту заныть старая рана. «Да, понятно… Все, конечно, сразу в кусты. В кустах-то оно спокойнее. Хорошо в кустах. А мне, значит, решение принимать… Прислал мне помощников Барабан! Один какие-то кренделя выписывает, второй только губами чмокает, а третий вообще чокнутый и лыка не вяжет. Степанчук, вражина, всегда мне рад ножку подставить. Надо будет ему работенку погрязнее дать, да потуже, да чтоб ответственности побольше. И спать не давать. В крайнем случае все свалю на него, и никакой Борисов, никакой даже Молекула ему не помогут… А что делать сейчас? Брать Чугуна или не брать? Звонить Барабану?.. Нет, это отпадает — себе дороже. Надо решить сейчас. Самому… Вот черт! Так брать или не брать? Если Барабану сейчас звонить, то…»

— Итак, товарищи, — произносит генерал, доставая портсигар, — ситуация сложилась критическая. Дальнейшие действия врага предусмотреть практически невозможно. Исходя из данной обстановки, считаю необходимым изолировать ядро вражеской группировки, действующей в нашем городе. Если существенных возражений у вас не имеется, то Чугуна и Кувякина будем брать. По возможности — бесшумно. Возражения есть?

Расположившиеся за столом Ландсгербис и Джугашхурдия молчат. Генерал поворачивается к Степанчуку.

— Возражений, как вижу, не имеется. В таком случае, майор, приступайте к разработке и проведению операции захвата.

Генерал зажигает спичку, прикуривает.

— Есть, Петр Сергеевич, — встает клацая челюстями Степанчук.

Гудит зуммер.

— Говорит девятый. Группа Чугуна движется в сторону консервного завода. Контактов за последние полчаса не наблюдалось.

5

— Слинял твой земеля, — говорит Эн Энович, переступая через сточную канаву. — ДЗУ-ДЗОЙ накрылся.

— Сказать по правде, он мне сразу не понравился, вот ей Дядя! Мешочник какой-то. Помнишь, как он за свой чемодан трясся? Гусь!.. Ну, ничего, — вынув стакан из кармана, продувает его Коля. — Если Константиныч на смене, то не все еще потеряно. Наберем на его жестяночке консервов, сплавим их, и все будет в ажуре. Как говорится в библии, Эныч: хорошо, когда хорошо — хорошо…

— Далеко еще топать?

— Да уже пришли. Во-он за бараками труба дымит, видишь?

Оставшуюся часть пути друзья преодолевают молча. У проходной просят вахтера позвонить и вызвать Игоря Константиновича — пожарного.

Минут через десять появившийся на проходной Константиныч приветствует гостей, а затем, взмахнув рукой, ведет за собой длинными полутемными коридорами. В одном из коридорных тупичков он открывает обитую жестью дверь. В комнате — кровать с панцирной сеткой, стол и несколько табуреток. На стенах — противопожарные плакаты. Они же — на подоконнике и на полу.

Пожарный Константиныч основательно пьян и потому особенно радушен.

— Давненько, давненько ты ко мне не заглядывал, — говорит он козлиным голосом. — Частенько я тебя вспоминал, Николай. Настоящая дружба, дружище, не ржавеет, не горит и не тонет…

Голова Константиныча с коротко остриженными светлыми волосами тычется в Колин подбородок. Пожарный обнимает старого знакомого.

— Спасибо, что пришел. Молодец, что дружка привел… О! Даже стакан принес!

Константиныч отступает, утирает рукавом наполнившиеся слезами глаза.

— Ну, порадовал, порадовал!

Он становится на четвереньки и скрывается под столом. Минуты через четыре вылезает с противоположной стороны с танцующей в его руках трехлитровой банкой с наполовину заполненной прозрачной жидкостью.

— Это что? Спирт?! — Коля подхватывает банку, нюхает и, поставив ее на стол, победно вскидывает руки. Пожарный, вылезая, спиной приподнимает край стола.

— Порадовал, порадовал…

Банка скользит по наклонной плоскости. Коля обеими руками хватает ее и прижимает к груди.

— Да что ж ты делаешь, Апостол?! Разобьешь ведь!

— Ну и что? — плюхается на табуретку апостол Константиныч. — Я для друзей все могу. Подумаешь, спирт! Садись, ребята! Там под шкафом консервы мясные, олимпийские. Давай их на стол!.. Мы эти консервы для Москвы делаем. Сам Господь Дядя, язык проглотит. Наливай, Коля, наливай. А ты, друг, ножичком поработай… Говоря по совести, в них разную химию набивают, в основном дрянь всякую — азот и серу… Но — вкусно. А главное как поешь, так только изжогой страдаешь, и все. Вы пейте, пейте, ребята. На меня не смотрите. В меня больше не лезет…

— А вода есть? — спрашивает Коля, снимая полиэтиленовую крышку с банки.

— Чего нет, того нет, — разводит руками Константиныч. — Сменщик графин разбил, бульбаш безрукий.

— Обойдемся, — говорит Эныч. — Не графья.

— Не графья, — соглашается Коля, с усмешкой поглядывая на пьющего Эныча.

Поставив стакан, Эныч поддевает лезвием ножа бурый кусок. Коля зажмуривается и выпивает свою дозу. Отыскав наощупь консервную банку, хватает липкий шмат и жадно его ест.

— Закусывайте, ребята, закусывайте как следует. В здоровом теле — здоровый нюх!.. А спиртянский я выменял на химкомбинате. Мне его тамошний пожарный-грек вынес, Харитон Гавриилыч. Душа-человек. Бывший, кстати, доцент-экономик. Благодаря ему мы с вами и пьем… Химкомбинат — секретный. Три ряда колючей проволоки под напряжением, вышки и сирены кругом всякие понатыканы, телекамеры стоят. И все прочее. Говорят, он на сорок этажей под землю уходит. Какую-то там бактерию выводят. У них и метро свое есть, аж до Москвы тянется. Поэтому мы в трамваях и ездим… Плесни и мне, пожалуй, Коля.

Константиныч маленькими руками чешет мясистый грушевидный нос.