Я буду тебе вместо папы. История одного обмана - Марианна Марш

Когда он наконец замолчал, образ девушки, болтающейся в воздухе, намертво отпечатался в моем мозгу, а в ушах звенели ее отчаянные крики. Я видела, как она висит на веревке, подобно сломанной кукле: неподвижное тело, бессильно упавшие руки, сломанная шея, — и меня все сильнее трясло от страха.

И в этот миг сосед опять превратился в доброго друга, который убеждал меня, что рядом с ним я в безопасности. Вот он снова обнимает меня за плечи, гладит по волосам и прижимает к себе.

— Не бойся, Марианна, — тихо сказал он. — Я никому не позволю сделать это с тобой, моя маленькая леди.

В ту ночь я снова достала шелковое платье подружки невесты; я лежала на кровати, прижимала его к груди, зарывалась лицом в промокшие от слез мягкие складки и пыталась уловить отголосок старого «счастливого» запаха.

Как же мне хотелось, чтобы страшные образы в моей голове сменились воспоминаниями. Я думала о доме моей тети, мечтала, чтобы время обернулось вспять и я снова оказалась в теплой ванне, полной душистых пузырьков. Мне хотелось снова почувствовала себя чистой — чтобы его слова, обрушившие на восьмилетнюю девочку тяжесть взрослого мира, смылись из моего сердца вместе с прочей грязью.

Но с момента свадьбы прошло много времени, запах потускнел и выветрился, а с ним исчезло и волшебство. Я держала в руках всего лишь старое платье, платье, которое принадлежало другой маленькой девочке; ей когда-то сказали, что она особенная. И слово «особенная» означало что-то хорошее.

В ту ночь я долго ворочалась и не могла отогнать прочь мысли о той страшной смерти, которая ждет завтра красивую девушку из газеты. Я не знала одного: мужчина из соседнего дома показал мне старую газету. И Руфь Эллис умерла за три месяца до этого дня[1].

Глава восемнадцатая

Из далеких уголков памяти внезапно всплыла еще одна картинка: окутанный сигаретным дымом паб, тускло блестящая дубовая стойка, стулья из темного дерева с мягкими красными сиденьями, шумная стайка женщин, явно планирующих весело провести ночь, — об этом буквально кричали их узкие мини-юбки, тесно обхватывающие бедра, туфли на шпильках, пышные прически, навязчивый аромат духов «Ma Griffe», вызывающе яркая губная помада и веселые искорки в глазах. Женщины громко смеются, размахивают руками, заказывая все новые и новые коктейли со странными названиями; бокалы, украшенные бумажными зонтиками и замороженными вишенками, осушаются едва ли не быстрее, чем бармен успевает их наполнять… Память перенесла меня из детства в то время, когда мне было девятнадцать и с момента моей свадьбы прошло всего три месяца. Женщины — по большей части они были старше меня — предложили присоединиться к их девичнику. Одной из них предстояло завтра идти к алтарю, и она собиралась хорошенько отпраздновать свою последнюю ночь на свободе. Ни одна из моих приятельниц не знала, что я полностью выдумала историю своей жизни: например, что мне пришлось уехать из дому, потому что родители жили в деревне, а мне понадобилось жилье поближе к работе. Еще я говорила, что у меня три брата и сестра, я часто навещаю их и у них все хорошо.

В тот вечер, еще до похода в бар, я тщательно нарядилась: короткая серая юбка, блузка жизнерадостных тонов и белый жакет, который до этого я надевала только один раз — на собственную свадьбу. Затем я причесала свои кудряшки так, чтобы хотя бы создать видимость порядка, накрасила губы светло-розовой помадой и — последний штрих — и подвела тушью глаза. Когда с приготовлениями было покончено, я взглянула на себя в зеркало и увидела невысокую девушку, подросшую всего-то на несколько сантиметров с тех пор, как ей исполнилось тринадцать. Недовольная этим обстоятельством, я влезла в туфли на самом высоком каблуке из тех, что у меня имелись, и, слегка покачиваясь, вышла из комнаты.

Муж — все это время он с любопытством наблюдал за моими приготовлениями — сказал, что я выгляжу великолепно; мы с ним сели в машину и поехали в паб, где должна была состояться вечеринка.

Час спустя я готова была сквозь землю провалиться от стыда, потому что участницы девичника, после неизвестно какого по счету коктейля, придумали новое развлечение: они без всякого стеснения рассказывали друг другу, где, как и когда потеряли девственность. «Да не может быть!» — ахали женщины в притворном изумлении, а неизбежные комментарии и следующий за ними смех лишь раззадоривал рассказчиков, заставляя вспоминать все более непристойные подробности. Каждая старалась превзойти остальных в описании своей подростковой распущенности.

Раскрасневшись от выпитого, мои приятельницы не замечали, что беспорядочно размахивают руками, что их громкие голоса время от времени срываются на крик. Они заказали еще по порции коктейлей, не обращая внимания на то, что уже с трудом держались на ногах. Раскаты хриплого смеха вновь и вновь оглашали паб, когда описывался очередной неопытный паренек с потными руками. Кое-кто смущенно признавался, что об этом знаменательном событии у них сохранились довольно размытые воспоминания, потому что все произошло очень быстро, в какой-то незнакомой квартире, после того, как было выпито немалое количество спиртного. Так или иначе, о своем первом опыте все рассказывали, сентиментально вздыхая и ностальгически улыбаясь, и каждое откровение встречалось восторженными одобрительными криками.

Я судорожно сжимала в ладонях стакан бренди с колой и молилась, чтобы не начали расспрашивать меня. Однако мое нежелание предаваться воспоминаниям только подстегнуло участниц девичника.

— Марианна, а ты не хочешь нам все рассказать? — повернулась ко мне одна из девушек.

— Действительно, — заметила другая. — Ты тут сидела, слушала наши признания, а про себя — молчок. Ну как у тебя все было в первый раз? Не стесняйся, выкладывай!

Все смотрели на меня с нескрываемым любопытством — как я могла сказать им, что мой первый опыт был совсем не похож на их? Разве я могла признаться, что не было никакого неопытного краснеющего парня, которому на то, чтобы справиться с молнией на штанах, потребовалось больше времени, чем на весь процесс? И никакого малознакомого приятеля, с которым мы уединились бы на вечеринке в спальне моих родителей, после чего он ушел, упорно не желая встречаться со мной взглядом и оставив меня недоумевать: чего все так носятся с этой штукой? Не было в моих воспоминаниях и романтической первой ночи с любимым мужчиной. Нет, мне было восемь, и я не могла пошевелиться от ужаса.

…вот он раздвигает в стороны мои голые ноги, грубо тискает плоскую грудь без единого намека на какие-либо выпуклости; сердце бьется, подобно попавшей в западню бабочке…

…вот он наваливается на меня всем своим весом, что-то сдавленно мычит, стонет, заталкивает свой толстый мокрый язык в мой маленький рот…

…повсюду отвратительный запах гниющей рыбы; по ногам течет кровь и противная слизь; мне стыдно, стыдно и очень больно…

Я смотрела на подвыпивших женщин, с нетерпением ожидающих моего ответа, и вспоминала, как его штука, до этого такая большая, красная и страшная, вдруг стала маленькой и сморщенной.

В тот день мой хрупкий мир, созданный силой детского воображения, погиб. Танцующие лягушки, веселые мышки, озорные кролики, люди из прошлого века — всё в один миг обратилось в пыль. Слабый дух детства покинул мое тело, поднялся в небо, как облачко, и навсегда исчез из виду.

— Первый раз у меня был с мужем, — тихо ответила я. — Он стал первым мужчиной, с кем я занималась любовью.

Я говорила правду. Действительно, только с мужем я поняла, что значит заниматься любовью. И окружавшим меня женщинам совсем не обязательно было знать о том человеке, который заставил меня заниматься с ним сексом.

Когда я читаю ужасные истории о детях и женщинах, подвергшихся нападению или изнасилованных, меня мучает один вопрос: в каком случае ребенок страдает больше? Когда на него нападает незнакомец и затаскивает в лес, чтобы потом вдоволь поиздеваться над беззащитной жертвой, когда насилует его в своей машине?.. А потом взрослые находят малыша в помятой, испачканной кровью одежде, напуганного, не понимающего, что произошло, и пытаются выяснить, что случилось и кто это сделал…

Сухие строки — а сколько за ними боли, сколько знакомой мне боли. Я слишком хорошо могу представить широко распахнутые детские глаза, в которых отражается страх, стыд и растерянность. Если ребенок совсем маленький и не может словами объяснить, что с ним произошло (а такие дети, к сожалению, очень часто становятся жертвами извращенцев), врачи сначала стараются вылечить его тело, а уже потом к работе приступают психологи и социальные работники. Ребенку дают куклу, которая в данном случае является средством обличения, и оставляют в комнате, где скрытая камера записывает каждое его движение. В присутствии психолога, старающегося поддержать и успокоить маленького пациента, ребенок на кукле показывает, что именно с ним сотворил злой дядя.