Живая мозаика - Людмила Константиновна Татьяничева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В обеденный перерыв подошла к Ване Тамара. Улыбается, как ни в чем не бывало, а глаза — виноватые.
— Ты не серчай, новичок. Я не со зла. У кого хочешь спроси — такая я шутливая. На-ка печеной картошки. Вкусная.
Ваня, как и подобает гордому человеку, наотрез отказался:
— Сыт вполне. И вообще ни в чьей заботе не нуждаюсь.
Девушка огорчилась:
— Меня мастер из-за тебя знаешь как прорабатывал? Наверное, сто ведер пара на меня выплеснул. Как только жива осталась.
Она комично съежилась, завздыхала. Ваня прыснул. Давясь смехом, забыв о напускной гордости, с наслаждением поглощал печеную картошку, вкус которой помнит до сих пор.
ТИМ
У входа в механический цех на запорошенной падающим снегом бетонированной площадке важно разгуливали голуби. Их оперение не сверкало чистотой, приняв серовато-фиолетовый спецовочный цвет. Заводская копоть погасила яркость окраски.
И все равно они выглядели молодцевато: черные бусинки глаз доверчиво смотрели на проходящих мимо людей. Голуби были сыты — на площадке то здесь, то там валялись несклеванные крошки.
Мое внимание привлек темный, хроменький голубок, похожий на галчонка. Ближе, чем другие, он подходил к людям, смешно ковыляя и взмахивая хвостом.
— Здорово, Тим! — приветствовал голубя молодой рабочий и, присев перед ним на корточки, похлопал себя по плечу.
Вторичного приглашения не потребовалось.
Удобно усевшись на крепком плече юноши, голубь заворковал, загугукал, сообщая свои новости.
— Опять Сашка потащил в цех голубя, — укоризненно покачал головой пожилой человек.
— Снежище так и валит, пусть немного погреется. У него же производственная травма.
— Сам ты травма! — добродушно усмехнулся рабочий. — Тебе бы в зоосаде работать — самое подходящее дело. То щенка прикармливал, теперь с птицами возишься.
Но последних слов Саша уже не слышал. С голубем на плече он быстро шагал по цеховому пролету, отвечая на шутки улыбкой.
У Тима в цехе было свое постоянное место — шкафчик для инструментов, стоящий неподалеку от длиннющего станка, на котором Саша обрабатывал огромные детали.
Голубь мог часами сидеть, наблюдая уже привычную для него, но непонятную многозвучную жизнь цеха. Иногда он дремал, прикрыв голубоватыми веками свои любопытные глаза.
— Индустриальный голубь, — с восхищением сказал Саша. — Птица, а не робеет в цехе.
— Какую же он травму перенес? — полюбопытствовала я.
— Раскаленная стружка лапку обожгла. С той поры хромает. Все не могу выкроить время к ветеринару свозить. Не может того быть, чтобы врачи не вылечили.
Помолчав, добавил:
— В нашем цехе все любят Тима. Мастер, который давеча замечание мне сделал, пшенную кашу ему потихоньку из дома таскает. Тимка эту пищу больше всего уважает. Ох, и смешной же он, чертяка!
КРАСИВАЯ ЛИНИЯ
Красивой женщине легко быть нарядной. В простеньком ситцевом платье выглядит королевой.
Мастер легкого женского платья заводского ателье Надя Ваганова в отличие от своих подруг любит шить на некрасивых. Собственно говоря, некрасивых заказчиц для Нади нет. В каждом лице, в любой фигуре она непременно найдет что-нибудь привлекательное, хорошее. И умело, со свойственной ей зоркостью художника подчеркнет это выбором фасона и ткани.
Высокой сутулой девушке, страдающей от своих ста восьмидесяти сантиметров, Надя предложит элегантный светлый костюм в поперечную полоску.
— У вас прекрасный рост, — скажет она заказчице, и та невольно распрямит плечи.
У маленькой полной женщины, пришедшей в ателье в глухом клетчатом платье, оказались красивые плечи и нежно-округлые руки. В темном открытом платье женщина окажется стройнее и привлекательнее…
— Посмотрите, какая красивая линия спины, — говорит Надя приемщице ателье, записывающей данные обмера.
«Красивая линия» — любимое Надино выражение. Острые на слово подруги добродушно называют Ваганову Красивой Линией…
Надя не обижается. Она живет со счастливым убеждением, что красоту можно выращивать, как садовник на скудной земле выращивает цветы и фруктовые деревья. Красота есть у каждого. Только у одних она яркая, сверкающая, а у других — робкая, застенчивая. Как, например, вот у этой славной девушки, пришедшей сообщить, что она выходит замуж.
Платья, сшитые Надиными искусными и добрыми руками, оказались «счастливыми». Особенно одно васильковое, отдающее светлым глазам девушки частицу своей глубокой синевы…
ЛУЧШАЯ КАРТИНА
Мы сидим в большой квадратной комнате, стены и простенки которой густо увешаны картинами и акварельными этюдами.
Хозяин дома — один из тех, кто строил этот город, давно начал увлекаться живописью.
Сейчас, когда по состоянию здоровья Яков Спиридонович не может работать на стройке, живопись стала для него главным занятием, благо сюжетов великое множество.
Большая трудовая жизнь, нелегкая и полная романтики, общение с удивительными людьми, прекрасная уральская природа — все это, близкое и дорогое, властно требует воплощения. И Яков Спиридонович переносит на холст «пережитое и виденное наяву» — от первого костра в продутой ветром дикой степи до впечатляющей многоплановой картины «Утро молодого города».
Недавно прошел легкий, косой дождь. И вот уже снова сияет солнце — красное, предвечернее.
Мы выходим на полукруглый балкон, увитый диким виноградом. С высоты шестого этажа видна беспредельно широкая панорама города — современного, просторного, радостного.
В густо зеленеющих скверах играют дети.
Гранатовой густоты свет заката зеркально отражается в бесчисленных окнах домов, окрашивает влажный асфальт в цвет остывающего металла, пронизывает воду глубокого пруда, за которым могуче поднимается завод.
Смотрю, не в силах оторваться от этакой красоты.
— Вот она, моя лучшая картина, — негромко говорит Яков Спиридонович. — Множество людей ее создавало, и все-таки она — моя! Любуюсь и каждый раз думаю: это не просто мой город, а моя судьба, моя нестареющая молодость?
И словно застеснявшись своего душевного порыва, приветливо предложил:
— Давайте-ка чайку попьем — соловья, говорят, баснями не кормят!
ПЕСТРАЯ СТРАНИЧКА
Небольшой автобус мчится вверх по проспекту Пушкина. Молодо и сочно зеленеют деревья в городском парке. Какие они стали высокие и густокронные! Я помню их маленькими, слабыми деревцами с бледно окрашенными листочками — даже ярко зазеленеть у них не хватило силы!
Над крошечными деревцами высокомерно возвышались нелепые сооружения, именуемые пальмами. Способ их изготовления был чрезвычайно прост: деревянный столб обматывали кошмой, а сверху намертво прикрепляли пять-шесть огромных листьев, вырезанных из отходов жести.
Пальм было много — целая аллея. На ветру металлические листья угрожающе дребезжали.
Пальмы чувствовали себя главными и свысока поглядывали на хрупкие деревца. Но те не обижались, потому что понимали, что эти искусственные пальмы — всего лишь времянки, которые, как бараки, обречены на слом…
В автобусе напротив меня сидят две девушки. Одна — высокая, худощавая, с короткой
