Повесть "Спеши строить дом" - Станислав Китайский

— Не знаю. Да кому оно, разрешение? Наши всегда раньше баню или зимовье в лесу рубили, потом остается только собрать по номерам. Проще, возни меньше. Иногда такой сруб годами в лесу стоял. Теперь могут и утащить. А товарищ Баянов не шибко кинется искать, ему увеличение происшествий на участке ни к чему. Верно? — подъел Владимир Антонович участкового.

— Верно, — согласился Баянов. — Воруют и дрова, и лес. Если на пропой, то найдем. А если чужие кто, то где тут? У меня... У меня вот шесть деревень — попробуй! Не успеваешь протоколы на складах, на фермах оформлять. Опять же приезжие... На кой черт их принимают? Работать не работают, бичи бичами, пить на что-то надо, вот и тащат все походя! Драки опять-же. Работка!..

— Чего же не ушел? — спросил эксперт. — Мужик ты молодой...

— Молодой, — согласился Баянов. — Шестой десяток приканчиваю.

— Шестой?! — воскликнул эксперт. — Врешь!

— Без надобности никогда. Внуки уже школу кончают. А не ушел, потому что своего не довоевал. Преступник — он тот же фашист. Не всякий, конечно, но...

Баянов начал рассказывать свою историю. Витязев подал крепкий чай с добавкой чаги и смородиновых почек — необыкновенного вкуса и аромата, и все пили и нахваливали, и никто не хотел возвращаться к разговору, от которого все равно было не уйти, поэтому слушали Баянова с подчеркнутым вниманием.

— Я немцев увидел сначала пленными. Недалеко от запасного полка, куда я попал, они за колючей проволокой какой-то заводик восстанавливали. Мы ходили смотреть. Вроде люди как люди. Кормили их хорошо, не то что наших, табак давали. Начальниками у них ихние же офицеры были. И вот смотришь и не веришь, что это те самые, которые творили такое... Мы уже многое знали про их дела, не все, что сейчас знаем, но многое — война к концу шла.

Издали снизу вдруг послышался далекий заблудившийся голос.

— Подвода едет, — сказал эксперт. — Долгонько что-то он... Как говорится, только за смертью и посылать.

— Оклик повторился, но голос вроде бы ослаб.

— Свернул он куда-то, что ли? — забеспокоился Владимир Антонович. — Пойду встречу.

— Перевалов пойдет, — сказал Размыкин и тут же попросил Витязева: — Пальните-ка в белый свет три раза!

— Ружье чищеное, я осматривал, — сказал Баянов Размыкину. — Тот благодарно кивнул.

— Если есть сигнальные, то сигнальными. Нету? Палите так. Это чтобы наш Харон не повернул обратно,— объяснил Размыкин эксперту. — Идите встречайте, товарищ Перевалов. А вы не хотите пройтись, Серафим Иннокентьевич?

— Слушаюсь! — отозвался Баянов, легко для своего возраста поднялся с колоды и, на ходу уже вытирая рот аккуратным носовиком, пошел за Переваловым.

— Вы знаете, кто такой Харон, Леонид Федорович? — спросил следователь.

— Хрен его знает!

— У древних греков он перевозил мертвых через реку на тот свет. Прекрасный чай у вас здесь, полковник. И вообще вы здесь недурно устроились, — сказал он стоявшему у палатки с переломленным ружьем Витязеву. — Да стреляйте же, не томите! Не люблю ожидать выстрелов.

Витязев расчетливо, с почти равными промежутками, трижды выстрелил. Размыкин так и не понял, когда он успел перезарядить ружье.

— Ловко вы!

— Привычка, — ответил Витязев. — У нас на объекте, кроме охоты, никаких развлечений не было. Двадцать лет практиковался.

— Простите, вы в каких войсках?

— ПВО.

— Тогда все ясно! Странные мы все-таки — люди! Всегда выберем занятие, не похожее на человеческое. Это же добровольная ссылка на всю жизнь.

— Ссыльным отпусков не дают, — усмехнулся Витязев, — у нас отпуска хорошие. Служба не сахар, но бывает и похуже. Привычка.

— Никогда не привыкаешь, — возразил Размыкин. — Да не в этом дело. Как вы думаете, полковник, что все-таки здесь произошло? Подлейте-ка еще кружечку, да покрепче!

Витязев налил ему чаю, поправил костер, долил и повесил чайник. Отвечать не торопился.

— Так что, по-вашему, произошло? — напомнил вопрос следователь.

— Не знаю.

— Конечно, не знаете. А если пофантазировать?

— Не умею фантазировать. Да и не умел никогда. Вот Чарусов, тот вам двадцать версий предложил бы, одну другой заманчивей. Я привык только анализировать и обобщать. Здесь нет места ни тому, ни другому. Завтра поищем, может, найдем что, тогда и будем думать.

— Но какое-то предположение, пусть смутное, пусть призрачное, все-таки есть у вас. Понимаете, мне надо иметь как можно больше таких предположений. А у меня их нет. У меня есть три более-менее реальных допущения. Первое: Чарусова убили вы вдвоем с Просекиным, а теперь разыгрываете хорошо продуманную комедию. Второе: убили вы, зная, что Просекин на рыбалке все равно встретит труп и при расследовании можно будет все свалить на него; так оно вроде и ладно, но вы — человек далеко не наивный и понимаете, что мы, сыщики, свое дело знаем и могли бы докопаться до истины, методики у нас прекрасные, и вы, когда Просекин пошел звонить, утопили труп на болоте в окне, где его и сам черт не найдет. И третье: убил Просекин, сообщил вам, сам пошел вроде в деревню; он предполагал, что вам не высидеть у трупа сиднем целый день, дождался, когда вы пошли на табор, забрал тело и так же швырнул его в окно, а потом наверстывал время бегом и загоняя до полусмерти коня. Есть и еще одна версия, слишком неопределенная: кто-то давно следил за вашей жизнью и распорядком, все хорошо учел и, сделав свое черное дело, сейчас спокойно отсыпается где-нибудь у черта на куличках. А кто он, этот самый «кто-то», кому нужно было убрать покойного, кому выгодно было это или безвыходно? Вопросики!

Витязев молча кивнул.

— Есть еще и этот ягодник, этот Алексей — как там его? — спросил Галайда.

— Перевалов, — подсказал Владимир Антонович.

Следователь снисходительно посмотрел на эксперта и согласился.

— Есть и Алексей. Знакомство у нас давнее, — объяснил он эксперту, и тот понимающе кивнул. — Правда, недолгое. Работящий мужик, с характером. Но на такое дело... Нет. Да и по времени не совпадает. А проверить — проверим. Сейчас нам надо уточнить, кого мы ищем, что представляет собой этот самый Чарусов Григорий Евдокимович. Пока, кроме имени, мы ничего о нем не знаем.

— Знаем еще, что он писатель, — подсказал эксперт, — что вот дом затеял строить, что ему сорок пять лет, что бобыль... Мы многое знаем!

— Писателя такого мы не читали, зачем эта затея с домом, только догадываемся, о личных связях, понятия не имеем и даже фотографии его не видели, — в тон ему добавил Размыкин. — То есть ничего мы не знаем. Мы не знаем даже — живой он или мертвый. Вот Василий Михайлович убежден, что живой. Если это так, то на кой, спрашивается, черт нам надо знать о нем что-нибудь? А если мертвый, то где труп? Я не могу даже возбудить дело — понимаете?

— А это вы, Анатолий Васильевич, интересно подметили: если человек жив, то на кой он нам черт нужен? Не интересен он нам, безразличен, можно сказать. Живешь, ну и живи себе. Ты своей дорогой, я своей. Вроде даже и нету его, живого-то! А вот достаточно его кому-нибудь прихлопнуть, и он становится героем дня: всем до него дело, всем интересно, кому факты, кому сплетни, и всем он вроде родной и близкий. То же самое, если и он убил или еще чего там... Ну, нам по службе положено. А другие?.. А может, и по службе нам надо бы больше интересоваться человеком, пока он жив, живет, так сказать, в рамках закона, а?

— Это что же, досье на каждого заводить? — спросил Размыкин насмешливо. — Сходил он к куме погреться — в досье! Зашел в магазин папирос купить — у какой продавщицы, взял? — и так далее. Так, что ли?

— Н-да. Вы правы. Досье это глупости — жить никто не захочет. А по-другому, как это самое внимание ему уделить? Вот и получается!.. Интересно... Сложное это дело — жить с людьми. А все-таки что-то не так здесь. Очень не так.

— Все так, — возразил Размыкин. — Надо просто не витать в облаках, а делом заниматься. Каждому своим, порученным тебе делом. Нам с вами убитыми и убийцами, полковнику вот — подчиненными, Алексею хлеб выращивать, и все в установленных пределах.

Это так, — согласился эксперт, — только где эти пределы? Ну, полковнику — понятно: выполняет солдат устав или нарушает его; юристу закон предел — нарушается, не нарушается. Но вот ЧП, и вам уже, Анатолий Васильевич, надо знать о том же Чарусове больше, чем о собственной жене. Вот вам и пределы!

— О жене тоже надо знать в пределах, иначе не получится никакой жены.

— Закрывать глаза?

— Конечно. Если знать все, то война сплошная, а не любовь. А так, в пределах, оно и ладно. Примеры нужны? Нет? Прекрасно. Пределы — великое дело, Леонид Федорович, если вдуматься.

— Вы говорите совсем не то, что думаете, — рассердился эксперт. — Пределы!.. А если я ее просто люблю со всеми ее глупостями и жить без нее мне не интересно? Вот люблю и все! Двадцать лет люблю. Какие тут пределы? Мне и ссориться с ней приятней, чем с другими любезничать.