Агент его Величества - Вадим Волобуев

Он не знал, сколько провёл времени в своём узилище. Может быть, неделю, а может, три дня. Не имея тюремного опыта, он слишком поздно сообразил, что мог бы считать время по числу принесённых баланд. Но память подсказывала, что кормили его не более десяти раз. Причём кормили, судя по всему, дважды в день, ибо чувство голода преследовало его неотступно. Скоро Костенко готов был выдать любую тайну за кусок хлеба. Право слово, если бы его хозяева были поумнее, они бы допросили его сейчас, а не через три дня после похищения.

Но у них, как видно, были свои планы на его счёт. Однажды Семёну Родионовичу снова завязали глаза и куда-то повели. Поначалу он подумал, что идёт на расстрел. Тело его, и без того ослабленное, всё задрожало от такой догадки, ноги подкосились, а голова зашумела в предчувствии обморока. Он зашатался, чуть не падая, но двое охранников успели подхватить его под руки, при этом один произнёс что-то неприязненным тоном, а другой засмеялся. Этот смех придал сил Костенко. Он решил, что больше не даст им повода для шуток, чего бы это ему не стоило.

Его вывели на улицу (он понял это по дуновению свежего воздуха) и посадили в повозку. Он услышал фырканье лошадей и почувствовал запах их тел. Охранники разместились по бокам от него, повозка тронулась. Должно быть, стояла ночь, потому что никаких других звуков, кроме стука копыт и понуканий кучера, Семён Родионович не уловил. Да и эти звуки казались ему приглушёнными, словно голова его была обёрнута плотным одеялом. Данное наблюдение вкупе с ощутимой затхлостью окружающей атмосферы привело Костенко к выводу, что его везли в закрытом экипаже. Ничего удивительного – было бы странно, если бы похитители поступили наоборот. Минут через пятнадцать после отправления, убаюканный монотонностью дороги, Семён Родионович заснул. Организм его, непривычный к передрягам, в очередной раз подвёл своего хозяина.

Его разбудили резкие голоса. Охранники о чём-то громко переговаривались на незнакомом языке, который Костенко с большой долей вероятности идентифицировал как польский. Потом откуда-то раздался короткий окрик, и они замолчали. Тот, что сидел справа, вышел из экипажа. Наступила тишина, лишь где-то вдалеке слышались шаги и негромкие голоса. Костенко засопел. Он был почти уверен, что судьба отсчитывает последние мгновения его жизни. Однако секунды бежали за секундами, а ничего не происходило. Несколько ободрённый этим, и в то же время полный уверенности, что терять ему нечего, Семён Родионович мрачно ухмыльнулся.

– Я вижу, у вас такие же проволочки, как у нас, – сказал он своему стражу по-английски.

Тот ничего не ответил.

Наконец, за ним пришли. Выведя из экипажа, неизвестные провожатые взяли Семёна Родионовича под локти и поволокли по хлипкому деревянному полу. Он услышал звук открываемых дверей – сначала одной, потом второй. Страха в нём не было – тот куда-то улетучился, уступив место усталости и какому-то отупению. Муки последних дней сделали своё дело, вселив равнодушие к смерти. Он знал, что его сейчас убьют, но почему-то не боялся этого. Ему было до такой степени всё равно, что он даже не сотворил предсмертной молитвы Господу. Почему-то это не пришло ему в голову. Может быть, подспудно он верил в спасение, а может, до того исчерпал все силы, что не мог вспомнить слов.

Так или иначе, его блуждания закончились через пять минут. Стражи его остановились, крепко держа Костенко за локти, и Семён Родионович чуть не порвал одежду, рванувшись по инерции вперёд. Повисла пауза, кто-то подошёл к нему, постоял немного. Семён Родионович ощутил запах изысканного одеколона.

– Хорошо, – коротко произнёс обладатель одеколона, и русского агента легонько толкнули вперёд. Он пошатнулся и сделал шаг. Тут же другие руки подхватили его, дёрнули на себя. «Что это они замышляют? – недоумённо подумал Костенко. – Никак повесить меня вздумали?». Мысль эта обожгла его ужасом. Умирать, болтаясь на верёвке, ему вовсе не хотелось.

Но события вдруг приняли неожиданный оборот. Послышалась какая-то возня за спиной, сдавленные голоса и короткие удары, словно выбивали ковёр. Затем некий новый голос произнёс:

– Этот человек – наш.

– Вы не имеете права его забирать, – возмущённо откликнулся владелец одеколона.

– Мы имеем право на всё, – внушительно ответили ему. – Это – наша страна, и мы решаем, кому жить и кому умереть.

– Это неслыханно!..

– Вы отдадите его по-хорошему, или нам придётся применить силу?

– Но ведь мы обо всём договорились! Как джентельмены с джентельменами…

– Мне плевать, с кем вы договорились. Этот человек – наш. Понятно?

– Я этого так не оставлю…

– Как угодно.

Семёна Родионовича развернули и опять повели куда-то. Он снова услышал двойной скрип дверей, в нос шибанул знакомый запах сырости, по сторонам раздавалось сопение провожатых, откуда-то спереди доносился тихий стук шагов. «Неужели не убьют?» – думал он. Не без удивления он смаковал эту мысль, полный какого-то восторженного опьянения.

– Кто вы? – осмелился он спросить.

– Вам этого знать не нужно, – ответили ему.

Такое обращение несколько озадачило Костенко, но он решил не придавать ему значения, полный признательности своим спасителям. Те, однако, оказались не слишком любезны. Едва Семён Родионович вышел на свежий воздух, как получил сокрушительный удар по голове и потерял сознание.

Когда он очнулся, то подумал, что попал в рай. Кругом висели белоснежные простыни, было тихо и светло, он лежал на мягкой кровати под тёплым одеялом, отдохнувший, свежий и страшно голодный. Голова его была перетянута бинтом, ноги нежились в кальсонах. «Если таков рай, то он очень напоминает наш лазарет», – подумал Костенко, начиная ощущать позывы переполненного мочевого пузыря.

– Эй, кто-нибудь! – крикнул он. – Где я?

На всякий случай он повторил эту фразу по-английски. Левая простыня одёрнулась и в проёме повисла могучая фигура медбрата.

– Проснулись, ваше благородие?

Господи, до чего же сладким показался ему сейчас этот голос!

– Где я, голубчик? – спросил он, улыбаясь.

– На «Александре Невском», ваше благородие.

– Давно я здесь?

– Со вчерашней ночи. Как привезли вас полицейские, так у нас и пребываете неотлучно… Прикажете позвать доктора?

– Да-да, зови. И вот ещё что: гальюн у вас далеко?

– Никак нет. Тут же, рядышком…

– Рядышком, – повторил Семён Родионович. Он облизнул губы и ещё раз повторил, отстранённо глядя в потолок. – Рядышком…

Простенькое русское словцо обдало душу какой-то теплотой и уютом. Он прикрыл глаза и чуть не заплакал.

– Ну-с, как вы себя чувствуете, Семён Родионович? – осведомился судовой доктор Илья Николаевич Хастатов, вплывая в импровизированную палату.

– Здравствуйте, Илья Николаевич, – осклабился Костенко. – Как же я рад вас видеть!

– Хм… Не сомневаюсь. Наделали вы шуму, нечего сказать. Так как же насчёт самочувствия?

– Превосходное! Если не считать звериного голода и одной низменной потребности совершенно неотложного характера…

– Я вижу, чувство юмора вам не изменило, хе-хе. Это отрадно. Значит, скоро встанете на ноги. Милейший, проводи господина Костенко до гальюна, – попросил врач матроса.

Семён Родионович сел на кровати, спустил ноги на пол.

– Как голова, не кружится? – осведомился доктор.

– Ничуть.

– Это хорошо. Но если будет кружиться, обязательно сообщите. У вас было сотрясение мозга, а это, знаете ли, чревато…

– Всенепременно.

Сопровождаемый медбратом, Костенко направился в гальюн. Его слегка мутило, к горлу подкатывал комок, но вскоре недомогание ушло, и он сумел без посторонней помощи добраться до цели. Однако на обратном пути тошнота опять настигла его, и, весь позеленевший, он добежал до палаты и плюхнулся на кровать.

– Вам плохо? – спросил доктор.

– Да… тошнит.

– Это ничего. Скоро пройдёт. Вашей голове здорово досталось, а это без последствий не остаётся.

– Дайте мне воды, – попросил Костенко, тяжело дыша.

Хастатов повернулся к медбрату.

– Любезнейший, принеси воды Семёну Родионовичу.

Матрос ушёл и вскоре вернулся с жестяной кружкой воды. Костенко жадно припал к ней.

– Мы пока оставим вас. Ешьте, спите, отдыхайте, – сказал Илья Николаевич. – Обед вам принесут. И никуда не отлучайтесь из лазарета. Прогулки вам пока противопоказаны.

– Хорошо. – Он поднял глаза на врача и добавил. – Спасибо, Илья Николаевич.

– Да за что же спасибо? Это в некотором роде моя обязанность – лечить людей.

– И всё равно – спасибо.

Врач посмотрел на него и грустно усмехнулся.

– Отдыхайте, – повторил он, исчезая за простынёй.

Обед в самом деле скоро принесли, но Семён Родионович к своему удивлению не смог даже взглянуть на него. Тошнота неустанно донимала его, хотя живот урчал и требовал пищи. Не в силах бороться с организмом, Костенко закрыл глаза и мгновенно заснул.