Ты убивала колдунов? (СИ) - Свирская Анна

— Здесь полно колдунов, и они могут…

— Нет, ни одному колдуну сюда не пробиться, можешь не сомневаться.

Эстос вернулся в постель, а Альда позвонила в колокольчик. Когда явился Лигур, она повторила слуге всё, как сказал Эстос

— Подойди ко мне, — попросил потом Эстос, хотя в его голосе было столько же приказа, сколько и просьбы.

Альда сама не поняла, почему повиновалась ему. Она села на край постели. К ней вдруг вернулось смущение.

— Ты в моей комнате, в моей постели…. Это превосходит даже самые смелые мечты, — улыбнулся Эстос. Его улыбка была волшебной, такой светлой и радостной, что даже ожесточённое сердце Альды начало таять.

— Ты используешь на мне какую-то магию? — спросила она.

— Нет.

— Почему тогда… — Альда замолчала и прикусила губу. Не хватало ещё сказать Эстосу, что теряет волю от его улыбки.

И она не теряет волю, нет. Она здесь для того, чтобы убить этого человека. Как только она поймёт, как выбраться отсюда после убийства, то обязательно так и сделает. И не будет сомневаться ни секунды.

Она вдруг замерла и слепо смотрела перед собой.

Такая простая мысль, которая почему-то от неё ускользала — наверное, потому, что раньше с ней такого не случалось.

«О боги… Я ведь… Я ведь влюбляюсь! Влюбляюсь в человека, которого должна убить. Во имя псов Гудды, за что? За что?!! Как я могу убить его? А если смогу — то как мне после этого жить? Как мне жить с мыслью, что я убила его своими руками?»

Эстос сел рядом и взял руку Альды в свою. Он обвёл маленькие жёсткие мозоли кончиком пальца, не сводя глаз с лица Альды.

— А ты… Какую магию используешь на мне ты? — спросил он и прижался губами к её раскрытой ладони.

Альда почувствовала себя в сердце огромного жаркого вихря. Мир распадался и собирался вновь на её глазах. Ей было так страшно, сладко и больно, что она с трудом смогла сделать вдох. От одного простого поцелуя!

— Я не знаю никакой магии, — ответила она.

— Сейчас мне кажется, что твоя близость творит чудеса.

Эстос оторвался от её ладони, чтобы сказать это, но произнеся короткие четыре слова, снова припал губами к руке Альды и начал покрывать её поцелуями.

— Я хотел тебя с той секунды, как увидел, — прошептал он. — А ты?

— Нет, — не подумав, ответила Альда.

Эстоса её честность, кажется, ни капли не обидела. Он спокойно и весело улыбнулся.

— Видимо, это не имеет никакого значения…

Альда освободила руку:

— Я не понимаю, о чём ты говоришь.

Эстос помрачнел. Альда заметила, как дёрнулся его кадык, когда он сглотнул.

— Ложись рядом, — сказал он, опускаясь на подушку. — Я расскажу.

— Нет, я лучше останусь здесь.

— Не доверяешь мне?

— Я никому не доверяю, так что не сочти за оскорбление, — пожала плечами Альда.

— Хорошо, пока пусть будет так. Я не могу объяснить тебе всего, потому что сам не всё понимаю, но вот что я знаю: я умираю.

— Твоя таинственная болезнь… — прошептала Альда. — Мне рассказал Лигур.

— Мне становится всё хуже и хуже. Я записываю всё, происходящее со мной… — Эстос указал на стол, где лежала тетрадь. — По памяти или с чужих слов. Этим записям уже много месяцев, так что с их помощью я могу предсказать, что меня ждёт в будущем. И я не хочу этого будущего. Я решил убить себя до того, как наступит первое новолуние следующего года. Я даже выбрал время: на второй день убывающей луны я приму яд, который убивает без боли.

Говоря это, Эстос смотрел не на Альду, а вверх, на тёмную ткань балдахина, расшитую изображениями серебряных соколов.

— Но что это за болезнь? — растерянно спросила Альда.

— Никто не знает. Это началось во время войны, уже под самый конец, но тогда я не придал этому никакого значения. Несколько приступов головной боли, к тому же не так уж и часто… Но со временем становилось хуже. Боль стала такой будто в мозг вонзались острые ножи и проворачивались, и, самое странное, постепенно эта боль начинала распространяться по всему телу. А потом вдруг проходила. Когда я вернулся домой, то эти приступы стали удлиняться, да и боль становилась сильнее. Если раньше я мучился по несколько часов, то теперь был не в силах подняться с постели сутки, потом двое. Никакие лекарства не помогали, магия тоже. И при этом меня не оставляло чувство… Даже не чувство, а какое-то сверхъестественное знание, что боль легко прекратить, что есть нечто, что исцелит меня мгновенно. Как умирающий от жажды чувствует, что ему нужна всего лишь вода, чтобы вернуться к жизни, так я чувствовал, что мне не хватает какой-то малости. Было нечто, что мне нужно получить, и тогда всё кончится… Только я не знал, что именно. За полтора года моё состояние так ухудшилось, что я мог ходить, разговаривать, встречаться с людьми лишь половину каждого лунного месяца. Вторую половину я проводил… в боли. Я перечитал кучу книг, опробовал многие магические техники и зелья, чтобы излечиться, но ничего не помогало. Я сумел лишь немного отсрочить наступление конца. Холод в этой комнате — часть моих ухищрений для того, чтобы продлить себе жизнь. Я научился отделять себя от магии и даже от времени… Это очень сложное заклинание, вряд ли тебе интересны подробности, но в этой комнате время течёт иначе, медленнее… Если бы я мог, то замедлили бы его ещё сильнее и выиграл бы себе годы, но время — очень опасная материя и очень непокорная. Оно всегда стремится восстановить прежнее своё состояние, сопротивляется. Когда я наложил заклятие на эту комнату, я ещё не знал всего… Если бы знал, то выбрал бы другое место, не в Соколином доме, потому что стоит мне снять заклятие, как иное, настоящее время хлынет сюда и… Думаю, оно разрушит эти покои и часть соседних вместе с ними. Вот так я и живу… Я почти не выхожу из своих комнат, даже в те дни, когда здоров. Я делаю исключение лишь для очень важных встреч, ну и для своих друзей тоже. Если бы я не выходил к ним наружу раз в месяц, то сошёл бы с ума.

— Но это же приближает тебя к смерти…

— Да, но она неизбежна. Я всё равно не доживу даже до конца года, так зачем же я буду проводить последние оставшиеся дни в тоске?

— Месяцы, не дни, — поправила его Альда.

— Для меня существуют лишь дни, когда я свободен от боли. А их в месяце примерно четыре. Сейчас четыре. Потом останется лишь три, потом два… А в конце останется лишь боль.

— А я… — начала наконец догадываться Альда.

— А ты способна унять мою боль. Ты как будто то самое «нечто», которого мне не хватало.

Альда глядела на Эстоса неверящими, непонимающими глазами.

— Вчерашний день был из тех, что на грани, — продолжал он. — Боли уже начинаются, но ещё выносимы. Я решил всё же поехать в «Кошачий язык», и там боль прекратилась. Такое иногда случается, пока она ещё слабая, но потом пришлось уехать, и через пару часов меня скрутило так, что… Впрочем, ты видела. Я знаю, что теряю всякое достоинство, извиваюсь, плачу, как ребёнок. — Эстос тяжело выдохнул и облизнул пересохшие губы. — Это пытки, ад, море ужасающей боли…

— Но почему? Почему именно я?

— Я этого не знаю, но стоило тебе прийти, как всё прекратилось… Такого не бывало никогда.

Эстос потянулся к руке Альды и коснулся её.

— Спасибо тебе, Кейлинн.

Чужое имя резануло слух. Альда опустила голову.

Всё это было настолько невероятно, что трудно было поверить… Это было чудесно, удивительно, но и ужасно тоже. Она не была Кейлинн, простой девушкой, сопровождавших купцов через степи. Она была Альдой Льессум, убийцей, связанной страшной клятвой верности, и эта клятва велела ей убить Эстоса Вилвира.

Эстос разжал её руку и откатился в сторону.

— Сюда идут, — сказал он. — Скажи, что я недавно затих.

Альда приняла у Лигура большой поднос с едой и сказала то, что велел Эстос.

— Это хорошо, — шёпотом отозвался старый слуга. — Пусть его сон продлится подольше.

Печаль в его глазах была искренней.

Альда поставила поднос на кровать, и Эстос тут же начал снимать крышки с горшочков и мисочек.